Цинь и Цзин

Лун, а иначе, Лёха, задумчиво допил из банки пиво, обдумывая ответ. Дело было нелёгким. Два студента исторического факультета были примерно равны эрудицией и интеллектом. Но — китаец среди них только один, он, Лун. А Женя — русский. Как объяснить этому лаоваю глубинную суть всей Чжун-го?..

— Вот ты сравнил Цинь Шихуана с вашим Иваном Грозным, — наконец произнёс Лун. — Всё, вроде бы, правильно: оба тираны, оба перебили много людей...

По-русски Лун говорил с заметным акцентом, но слова произносил правильно. Во всяком случае, Женя сильно сомневался, что Лун понимает его так же хорошо, когда он, Женя, пытался говорить с ним на пекинском диалекте, который изучал, поскольку твёрдо решил стать синологом. Поэтому ответил тоже по-русски:

— Ну вот видишь, ты со мной согласен!

Как бы в подтверждение, Женя отбросил пустую смятую банку из-под пива в урну рядом со скамейкой в сквере, где они сидели после лекций. Было начало сентября, Лун только что вернулся после каникул из дома, и приятелям впервые представилась возможность вволю наговориться и поспорить.

Лун бросил в ту же урну свою пустую банку и несколько раз отрицательно покачал головой — ни дать, ни взять китайский болванчик.

— Но ты ведь не скажешь, что Иван Грозный олицетворяет собой Россию? — спросил он.

Русский студент, не задумываясь, замотал головой, как только что делал китайский.

— Конечно, нет, наоборот, он втащил Россию в Смуту, из-за него она едва не погибла.

— Я даже не об этом, — заметил Лун. — После смерти Цинь Шихуана тоже началась смута, и его династия тоже прервалась. Но...

Лун наставительно поднял палец — ему очень нравился этот жест, для китайца, вообще-то, не характерный.

— Любой ханец скажет тебе, что Чжунго создал Цинь Шихуан.

— Почему же тогда Цзин Кэ, человек, который хотел убить это "ваше всё", считается у вас героем, хоть покушение ему и не удалось? — парировал Женя, с хрустом вскрывая очередную банку. Лун последовал его примеру.

— Во-первых, погибший на пути к своей цели герой у нас считается куда… э-э… героичней, чем тот, кто добился успеха и остался жив, — начал Лун. — Цзин Кэ исполнял свой долг и умер.

— Но он же был просто наёмным убийцей, цыкэ!

— Он состоял на службе наследника царства Янь, на которое хотел напасть Цинь Шихуан, тогда он ещё звался Ин Чжэн и был ваном царства Цзинь. А цыкэ — просто человек, делающий свою работу...

— Убивать, — тихо произнёс русский студент.

Лун кивнул.

— И умереть, если нужно.

Помолчав, китаец торжественно продекламировал на родном языке:

Знал Цзин Кэ в своём сердце,

что уйдёт и вновь не вернётся,

Но теперь неизбежно

навсегда он себя прославит.

Женя знал эти стихи великого Тао Юань-мина, но в устах его друга они обрели какую-то древнюю убедительность и значимость.

— Хорошо, а что во-вторых? — спросил после минутного молчания Евгений.

— Во-вторых, все ханьцы благодарны ему, что он не убил Первого Императора, — вдруг выпалил Лун совсем не то, что хотел сказать. Но тут же понял, что так оно и есть.

— Почему?!

— Говорю же: Цинь Шихуан создал то, что вы называете Китаем, а мы — Чжун-го, Срединным государством. После него началась наша цивилизация, такая, какая она по сей день. Даже письменность, которой мы сейчас пользуемся, единообразной сделал он. И он построил Великую стену...

— Он её только достроил, при этом погибли тысячи строителей. И стена стала символом вашей изолированности!

Студенты выпили уже немало, потому спор постепенно разгорячался.

— Наша изоляция, — гордо заявил Лун, — защитила нашу уникальность. Мы самая древняя цивилизация. Мы изобрели массу вещей, которыми сейчас пользуются во всём мире.

— Ну да, ну да, — иронически покивал Женя, которому претили лозунги. — Потому к девятнадцатому веку вас били все, кому не лень, а вы только откупались и курили опиум.

Луна захлестнула волна гнева, но он не смел потерять лицо. Потому он на несколько секунд предался дыхательной гимнастике цигун, чтобы восстановить внутреннее равновесие. Упражнение помогло — Лун широко улыбнулся. По этой улыбке Женя понял, что в пылу полемики оскорбил патриотические чувства друга.

— Лёха, не обижайся, — примирительно произнёс он, по китайскому обычаю взяв приятеля за руку, — вы — великая нация. Но почему ты так зациклен на Первом Императоре? Ведь в вашей истории сотни выдающихся личностей.

— Потому что я думаю, что Первый Император жив и до сих пор сохраняет Чжун-го, — тихо, но твёрдо произнёс Лун.

— Ну ты, блин, даёшь! -рассмеялся Евгений, — Ты где живёшь — в социалистическом Китае или в империи Цинь?

Лун внутренне поёжился: если бы о вырвавшихся у него словах узнал его партийный куратор, у него вполне могли возникнуть неприятности. Но Женю можно было не опасаться — он не побежит в консульство с докладом. Поэтому Лун продолжил:

— Чжун-го было и будет десять тысяч поколений. Так сказал Цинь Шихуан. И он имел в виду не свою династию, а всю нашу страну. Нашествия варваров, смена строя — это внешнее. Внутренняя суть остаётся прежней. Мы — Срединная Империя среди варварских окраин.

Он наклонился к собеседнику, положив руку ему на плечо и таинственно поблёскивая толстыми линзами очков. Женю вдруг испугала бездонная чернота узких глаз — словно он всматривался в непроглядную бездну тысячелетий...

— Китайская Народная Республика была провозглашена именно в тот день, когда И Чжен взял себе титул Цинь Шихуанди — Божественный Император… Наше руководство всё понимает. Потому реставрируется Великая стена, потому никто не осмелиться потревожить гробницу Цинь Шихуана в Сиане...

— Так её же копают, — проговорил Евгений. Честно говоря, от последних слов приятеля ему стало жутковато. Он даже протрезвел, и чтобы вновь обрести душевное равновесие, открыл ещё две банки пива, одну протянул Луну и тут же отхлебнул из второй. Китаец последовал его примеру.

— Копают вокруг. Реставрируют глиняных солдат. А сам курган никто не потревожит. Никогда, — он выразил пренебрежение, сложив большой палец с мизинцем той же руки.

— Ну и правильно, — ответил Женя, — там же рассыплется сразу всё.

Оба парня разбирались в археологии, не раз были на раскопках и знали, о чём говорят.

— Не в этом дело, — ответил Лун, вновь понизив голос, — я уверен, что туда можно проникнуть. Но есть тайный приказ...

Тут он опять понял, что сболтнул лишнее и попытался перевести разговор.

— Ты же знаешь, что недавно наше правительство заказало у вашего знаменитого художника полотно "Великий Китай"?

Евгений кивнул.

— Так вот, там будет пять основных фигур, олицетворяющих духовную и политическую преемственность нашего народа: Конфуций, Лао-цзы, Будда...

— А политическую, конечно, Цинь Шихуан и Мао? — прервал его Женя с лёгкой иронией. Но Лун только серьёзно кивнул.

— А Цзин Кэ там не будет? — вновь попытался сыронизировать Евгений, но Лун серьёзно покачал головой.

— Не будет. Но где Цинь Шихуан — там всегда будет Цзин Кэ.

У Жени мелькнула мысль, что приятель перебрал.

— Лёха, — замял он тему, — я про Мао ничего говорить не буду. Но Цинь… Он же купался в крови, детей убивал...

— Это был его долг — почти торжественно произнёс Лун, — он создавал политическую систему, действующую у нас по сей день. Это вы всё время у себя всё ломаете, а потом строите заново. А мы видоизменяемся, но суть остаётся. Мы же даже своего последнего Императора, Пу И, не убили, как вы своего Николая — жил себе спокойно до смерти в запретном городе, числился садовником… Потому что он — Сын Неба.

Евгений вдруг почувствовал, какая культурная бездна разделяет его с приятелем. Но всё, что говорил Лун, было ему страшно интересно. Однако, похоже, тот действительно охмелел от крепкого питерского пива:

— Когда-нибудь, — слегка заплетаясь языком произнёс Лун, — я проникну в эту гробницу. Увижу реки из ртути, карту Чжун-го, потолок пещеры в драгоценных камнях и саркофаг с Императором посередине "искусственной вселенной"… И я открою его.

— Зачем тебе это надо? — несмотря на смутную тревогу, Женя всё ещё воспринимал разговор как пьяный трёп.

— Потому что я… — начал Лун и замолк, но, хлебнув ещё, всё-таки закончил. — Я — Цзин Лун, прямой потомок Цзин Кэ в шестьдесят шестом колене!

Но тут же лицо его на миг исказилось от страха — он понял, что спьяну выболтал то, чего никто не должен знать.

— Не слушай меня, — это я так, прикололся, — попытался он исправить положение. Но голос его дрожал, и Евгений понял, что приятель говорит серьёзно.

— Ох, Лёха, набухались мы с тобой, — произнёс он, никак не реагируя на признание друга. — Пошли-ка в общагу, пока туда ещё пускают.

И приятели, покачиваясь, отправились домой. А скоро учёба закончилась, и они больше не виделись.

***

С тех пор, как я стал Цинь Шихуанди, Первым Императором, владыкой Поднебесной, я хотел бессмертия. Не для себя — я устал от жизни и борьбы, ещё когда был наследником Цинь Инь Чженем. Но на плечах моих лежал безмерный долг — создать порядок из хаоса вечно воюющих царств. Я завоевал все эти царства. Потом я объехал свою Поднебесную, и все духи местности поклонились мне, как божественному правителю.

Да, я пролил реки крови. Я начал с двоих моих единоутробных братьев, которых мать прижила от любовника, готовившего заговор против меня. Я подавил мятеж и приказал удушить малышей, хотя в сердце моём шевелилась жалость. Но один из них должен был занять моё место, и я не мог оставить их в живых. Я приказал разорвать лошадьми любовника матери. Вскоре умерла и она. Спокойствие было восстановлено. А потом были военные победы, казни пленных, закопанные в землю ученики великого Кун-цзы. Я знал, что они невиновны, и сам почитал их великого учителя. Но их писания были бесполезны, когда речь шла о том, чтобы слепить в единое целое эту рассыпающуюся в руках субстанцию — Чжун-го. Я приказал сжечь все книги, в которых не содержались полезные сведения по земледелию, астрономии и медицине. Я защитил Поднебесную от северных варваров, которые не могли прорваться через Стену. Тысячи людей погибли на строительстве, а потом тысячи воинов днём и ночью глядели с башен на север, в любую секунду готовые, при виде отрядов ху, зажечь сигнальные костры и вызвать подкрепление. А чтобы они не уходили с постов, я велел отрубать им стопы.

Страна держалась — моим велением и покровительством Небес. Вот тогда я стал искать бессмертия, потому что Небеса благоволили мне, а без меня всё пришло бы к первозданному хаосу. Я посылал людей за море, на остров Пен-лай, чтобы они привезли мне эликсир жизни, но никто из них не вернулся. Я любил сотни наложниц так, как предписывает дао любви. Я принимал пилюли на красной киновари, которые, как утверждали даосы, могли продлить жизнь.

Покушались на меня множество раз, и я всегда оставался невредим. Но в последний раз я прочитал в глазах умирающего Цзин Кэ...

Он был лучшим цыкэ, наёмным убийцей, во всей Поднебесной. Его призвал к себе наследник царства Янь, которое я собирался присоединить. Только моя смерть могла остановить поступь моих непобедимых воинов. И Цзин отправился за ней. Он прихватил с собой три вещи: голову бежавшего от меня генерала, которой тот добровольно пожертвовал ради моего убийства, карту царства Янь — в знак того, что оно отдаётся мне без сопротивления, и отравленный кинжал, который был завёрнут в эту карту.

Их план сработал — почти. Когда я рассматривал медленно разворачиваемую передо мной убийцей карту, я сперва даже не сообразил, когда открылся кинжал. И вот уже лезвие приближается к моему телу, словно пасть атакующей змеи. Смерть казалась неминуемой. И тут я посмотрел в глаза убийцы.

Не знаю, что тот увидел в моих глазах. Но рука его дрогнула, и клинок лишь разрезал рукав моего халата. Я вскочил и попытался выхватить меч, но он застрял в ножнах. Придворные, по моему же приказу, были безоружны. Они все разбежались, дети вонючей черепахи!

А Цзин Кэ гонял меня по всему залу. Теперь я понимаю, что он уже не собирался убивать меня, но он хотел показать свою власть надо мной. А я всё никак не мог обнажить меч. То была воля Небес — надо мной и над Цзинем. Он понял, что Небо противится моей смерти, но показывал, что сейчас моя жизнь в его руках. Мне было очень страшно.

Но вот рука Небес отпустила нас, я смог выхватить меч и тут же пронзил цыкэ. Раз за разом погружал я лезвие в его плоть, а он всё не умирал и глядел на меня, ухмыляясь. Наконец, видимо, он решил мне помочь — пальцами вытащил язык и резко сжал челюсти. Я услышал жуткий хруст, язык окончательно вывалился изо рта и нелепо повис, омываемый потоком крови. Кровь хлестала и из его носа. Но он не издал ни звука, и, плавая в собственной крови, глядел мне в глаза. В его взгляде была всё та же усмешка. Тогда я понял, что мы связаны с ним навеки.

Я велел найти и казнить всю его семью, но не успел — одна женщина с маленьким мальчиком скрылась. Когда сын Цзин Кэ вырос, мать в подробностях рассказала ему всю эту историю. С тех пор всегда в Поднебесной рождался мальчик по фамилии Цзин, который, когда взрослел, узнавал, что он прямой потомок Цзин Кэ.

А я после покушения начал строительство своей гробницы, потому что познал волю Небес. Я один. И, может быть, ещё Цзин Кэ перед смертью. Я умру, но буду жить, пока стоит Чжун-го. Я буду невидимо хранить его, и когда-нибудь в своём нетленном теле выйду на солнечный свет. И тогда весь мир станет Чжун-го, все его варварские окраины, даже те, о которых мы сейчас и не ведаем. И вновь все народы соберутся под моей рукой и провозгласят меня Цинь Шихуанди, Первым и Последним Императором.

***

Евгений так и не стал синологом. Случилось так, что он занялся политикой и спустя много лет после того разговора в сквере был близок к тому, чтобы стать первым лицом страны. А Лун к этому времени был начальником археологической экспедиции, изучающей гробницу Цинь Шихуана в Сиане.

За эти годы он много думал и пережил несколько видений, в одном из которых к нему явился сам учитель Кун. Теперь Лун окончательно убедился в своём предназначении: он должен сделать то, чего не сделал двадцать два века назад его предок. Тогда на то была воля Небес. И сейчас их воля на то, чтобы он, Цзин Лун, последний в роде — у него не было сына — проник в гробницу Первого Императора, который в состоянии не жизни, но и не смерти сидит на золотом троне в яшмовых одеждах в бронзовом саркофаге, заложенном драгоценным мечом, посередине ртутной реки. А вокруг него — рельефная карта Чжун-го его времени, с городами, деревнями, лесами, горами, реками и озёрами из ртути. И везде — глиняные фигурки людей и животных. А на своде гробницы — звёздное небо, созданное из драгоценных камней.

Лун знал, что Император до сих пор хранит Поднебесную. Это был его долг. А долг Луна, потомка Цзин Кэ, предотвратить появление Императора из гробницы в человеческом теле. Он не знал, что станет после этого с ним, Чжун-го и всем миром, но был обязан это сделать. Это было его дао, путь, на который его направили, по воле Небес, предки.

Тайно, в обход секретных предписаний правительства, он приказал пробить на вершине холма, в самой чаще деревьев, специально высаженных здесь, чтобы затруднить проход любопытных, глубокий шурф, доходящий до кирпичной кладки гробницы. Лун знал, что скоро это станет известно надзирающим за ним спецслужбам, поэтому торопился и прокрался к шурфу в первую же безлунную ночь.

Он знал, с чем может столкнуться внутри: арбалетные стрелы, выпущенные из темноты хитроумными механизмами, проваливающиеся участки пола, ядовитые шипы и другие ловушки, поэтому экипировался, как мог. На нём был байкерский костюм из толстенной кожи, налокотники, наколенники и кевларовый бронежилет, на голове — шахтёрская каска, на ногах — прочные берцы. Защита, конечно, не очень хорошая, но он полагался на удачу и волю Небес. В рюкзаке лежали нужные инструменты и мощный фонарь, а из оружия у него был лишь закрепленный на плече хромированный бронзовый кинжал — точная копия кинжалов эпохи Воюющих царств, таким, по всей видимости, Цзин Кэ пытался умертвить императора. Только Лун не отравил клинок — у него были основания думать, что нынешнее тело Цинь Шихуана нейтрально к любому яду.

Добравшись до шурфа и убедившись, что за ним никто не следит, он привязал к ближайшему крепкому стволу конец бухты длинной прочной верёвки с узлами, скинул её в тёмный провал, откуда исходил запах могильной сырости, и, препоручив себя Великому Небу, начал спуск.

***

Гробница была почти достроена, когда рука Небес коснулась меня. Во время одной из своих поездок я умер прямо в повозке. Но я не умер. Я не двигался и не дышал, глаза мои были закрыты, но я видел и слышал всё, что происходит вокруг меня. И даже в отдалении — по всему моему огромному царству — поскольку дух мой получил возможность покидать тело.

Мои ближние министры, давно мечтающие умертвить меня — и я знал это — тем не менее, растерялись: ведь тело моё не разлагалось. Прямо в повозке они обложили меня тухлой рыбой, и отдавали приказы от моего имени, словно я был жив. Но запах выдавал страже "правду", и вскоре они вынуждены были объявить о моей смерти. Я не мог улыбаться, но внутренне хохотал над ними. Черепашьи катышки! Наперекор моей воле они посадили на трон моего глупого младшего сына, который поспешил облачить меня в яшмовые доспехи и усадить на золотой трон в саркофаге, замуровав заодно со мной всех мастеров, создававших гробницу. Это были верные люди — все они покончили с собой, не тронув ничего в моём маленьком подземном царстве. А мой младший отпрыск умертвил всех моих наложниц, а заодно и старшего брата, и всех прочих родственников, которые могли покуситься на его власть, и захоронил рядом с моим курганом.

Конечно, власть он не удержал, пошли восстания и смуты, ряды моих глиняных солдат вокруг кургана были разбиты, повалены и лишены оружия. Но в мой дом негодяи войти не посмели. И правильно сделали — я убил бы их всех. Я отправил свой дух к основателю новой династии и наставил его. На какое-то время в Поднебесной настал покой, но очень скоро — по моим меркам — вновь начался распад, пошли вторжения варваров. Я пытался противостоять им, но моя армия была покалечена, и варвары то и дело глумились над моей страной. Но всегда Чжун-го возрождалось, когда новая династия получала мандат Небес. А дух мой всегда являлся к её основателю, приказывая сохранять достигнутое мною. И даже когда ханьцы впали в безумие и вообще упразднили императорский дом, дух мой говорил с главным бунтовщиком по фамилии Мао, и он слушал меня. Чжун-го в своей сути осталось неизменно.

Но я неспокоен: как в светлом ян содержится частица тёмного инь, так в моём торжестве всегда есть тревога — Цзин Кэ. Его предсмертная улыбка всё время стоит перед моими закрытыми глазами. Я знаю, что его род не прервался и он повторяется в каждом из своих старших потомков. И он должен убить меня. Наше дао должно пересечься, когда я покину свой саркофаг чтобы стать императором всего мира. И тогда будет явлена конечная воля Небес.

Последний из этого злодейского рода подобрался слишком близко ко мне и идёт сюда. Ну что же, мы встретимся.

***

Когда последние удары титанового клюва ледоруба обрушили древние кирпичи, открыв лаз, из гробницы хлынул сноп света. Лун был ошеломлён — он приготовился к кромешной тьме. Но он не колеблясь столкнул остаток верёвки вниз и заскользил по ней. Худощавое тело пожилого мужчины, с детства занимавшегося ушу, легко справлялось с задачей. Через пару минут он уже стоял внизу.

С разных сторон послышалось звяканье и жужжание, и в кевлар бронежилета ткнулось несколько болтов. Ни один не причинил Луну повреждений — видимо, за прошедшие века механизм арбалетов ослаб. Некоторые, судя по бессильным щелчкам, вообще не сработали. Археолог предвидел это. Но — свет!

Он заливал огромное помещение, и от него всё блистало и искрилось: на тёмном нефритовом своде мерцали драгоценные камни, светлым серебром светились ртутные реки, которые, действительно, медленно катились, очевидно, под воздействием искусственного рельефа. И лишь стоящий в озерце ртути огромный бронзовый саркофаг время покрыло густой зелёной патиной.

Нет, это были не светильники на рыбьем жире, как через сто лет после погребения писал летописец. Это был… обычный электрический свет. Но очень сильный — словно десятки мощных прожекторов прятались где-то в нишах.

После первых мгновений изумления Лун пожал плечами — приобретённая в России привычка. Если древние шумеры и, кажется, даже египтяне знали электричество, чем хуже его народ хань? Правда, откуда у них были столь грандиозные источники энергии, Лун понять не мог. Но не это его сейчас занимало — профессиональный археолог, почтенный профессор отступил перед цыкэ, древним безжалостным убийцей.

Сбросив рюкзак и обнажив кинжал, Лун сделал шаг к саркофагу.

***

Цзин Кэ уже здесь, и теперь не прячет кинжал в карте. Ловушки не сработали. Мой дух вышел из тела. Ни в коем случае нельзя допустить его до саркофага! Ничего, я убил его раньше, убью и теперь. Эта его кровавая ухмылка...

***

Ноги Луна по колени погрузились в ртутный поток. Идти было трудно, гораздо труднее, чем по обычной воде. Чтобы поднять свой дух, он громко запел древнюю песню о своём предке:

Поднялся на сиденье -

он назад ни за что не глянет, -

И, летя, колесница

ворвалась во владенья Циня...

Но песня как-то не ладилась: нарастало жжение в горле, заставлявшее всё время сплевывать, всё сильнее донимала тошнота. Вдруг навалилась жуткая усталость, руки дрожали, мутилось в голове. "Ртутные пары", — промелькнула мысль. Лун пожалел, что не надел респиратор.

— Император приветствует тебя, Цзин Кэ! — раздался голос, словно бы шедший из самой утробы земли. На поверхности ртутного озерца вдруг вырос большой пузырь. Он всё рос, видоизменялся, пока не превратился в словно покрытую серебром фигуру с длинным мечом. — Ты видишь, теперь мой меч обнажён!

— Я не Цзин Кэ, я Лун, его потомок, — прохрипел археолог, крепче сжимая кинжал и приближаясь к серебряному призраку. Помутнение сознания рождало странные эффекты: словно синие призрачные стальные столбы, отсвечивающие красноватым, сияли вокруг серебристой фигуры императора.

— Неважно, — произнёс Цинь Шихуан, и Лун вяло удивился, что тот говорит на современном пекинском диалекте, — сейчас я убью тебя, как убил твоего предка.

Лун был уже на расстоянии выпада от императора, и тот ткнул мечом. Казалось, лезвие прошло сквозь кевлар, толстую кожу и плоть, но Лун не ощутил ничего. Император пронзил его ещё раз — с тем же успехом. Приободрившись, Лун, извернулся и ударил противника кинжалом в бок. Но клинок прошёл сквозь призрачное тело вместе с рукой. Лун понял, что сражается с духом.

— Нет, так не пойдёт! — вскричал он, перебарывая слабость. — Сейчас я доберусь до твоих мощей!

Фигура императора стала уменьшаться, и вскоре на поверхности ртути остался лишь большой пузырь, тут же пропавший. Лун, еле передвигая отказывающие ноги, приблизился к саркофагу и левой рукой взялся за запирающий его драгоценный императорский меч. Но тут всё завертелось у него перед глазами, он покачнулся, рухнул в ртуть, мёртвой хваткой сжимая кинжал, и затих.

Словно далёкое эхо прошелестело под сводами гробницы:

Но того человека

пусть и нет уж на белом свете,

Будет в тысячелетьях

он тревожить сердца потомков!

***

Итак, теперь мы вместе. Я на своём троне в недрах саркофага, а он — перед ним, уже покрытый блестящей ртутью, недвижимый, но живой, и на губах его та же проклятая усмешка, что и у его предка. Искру жизни и нетленность тела, как и мне, ему сохранила священная киноварь. Мой дух по-прежнему может покидать этот курган, но когда Небо призовёт меня выйти из него во плоти, этот Цзин будет ждать меня у входа. Ни мне, ни ему и никому, кроме Великого Неба, не дано знать, что произойдёт тогда.

***

Шурф тайно засыпали в кратчайшие сроки, профессор Цзин Лун был объявлен без вести пропавшим. Вскоре куда-то исчезли и все члены его семьи. Чжун-го ожидали потрясения и смуты, но из них оно, как всегда, выйдет прежним. Доклад о том, что произошло на самом деле — насколько это можно было узнать — президенту России по имени Евгений доставила разведка. Он прочитал его, долго сидел, витая мыслями где-то далеко, потом спрятал единственный экземпляр документа в самый секретный из своих сейфов, позвонил секретарю и попросил принести банку крепкого питерского пива.

Похожие статьи:

Рассказы → Проблема вселенского масштаба

Рассказы → Властитель Ночи [18+]

Рассказы → По ту сторону двери

Рассказы → Пограничник

Рассказы → Доктор Пауз