ХРАНИТЕЛЬ КУТХА
Первопредком ительменов был Ворон Кутх.
Кутх добыл свет и спустил землю Уйкоаль с неба, сотворил животных, сделал первую лодку и связал первую рыбацкую сеть из крапивы.
Потом Кутх покинул страну Уйкоаль, оставив людей, которые больше не хотели слушать его советов.
(Из ительменского эпоса)
Зарешеченные окна палаты выходят на склон. Зимой он в снегу, а летом зарастает полынью. Все просто. Год за годом. Мелькание зеленого и белого.
Соседу по палате два санитара вводят аминазин. Он сопротивляется, кричит — еще не привык. Санитары уходят. Сосед хрипит и ворочается, койка скрипит.
Его зовут Камилл. Он прилетел с планеты Далекая Радуга. За время полета он оброс щетиной. Ему около пятидесяти. Углы рта в пене. Глаза. Мутные и пронзительные.
— Где мой шлем?
— Я не знаю.
— Волна идет стеной, — вдруг начинает он рассказывать:
— Черной стеной. После нее скалы и обугленная земля. Они покрыты серым пеплом. Все, кто был на планете — умерли. Я умирал три раза. Ламондуа говорил, что главное — изначальный эксперимент, а Малянов — его последствия. Они оба погибли. Оба неправы. Проиграли. Победила волна.
А я не могу умереть. Человек — машина. Но каждый раз рождаться заново очень больно. Они успели выслать звездолет с результатами. Нельзя на Земле ставить такие эксперименты. Я должен предотвратить это.
Входит врач. Ее зовут Валентина. Она в белом халате, голубая заколка в волосах.
— Отдайте шлем — просит он.
— Зачем ?
— Я хочу спасти человечество.
— Зачем вам шлем ?
— Это часть меня.
Она пожимает плечами и уходит. Камилл засыпает. Наконец-то. Скоро он забудет про шлем и про свою страшную волну. Да и имя тоже. Он будет следить за сменой зеленого и белого за окном. Как я. Я тоже засыпаю.
Внезапно я просыпаюсь и открываю глаза. По полу ползет большой таракан. Он живет здесь почти так же давно, как и я.
Таракан ползет по ножке стула. Добравшись до верха, он замирает и вдруг начинает увеличиваться, пока не превращается в рыжего человека в кремовом костюме.
Человек сидит, вытянув ноги и скрестив на груди руки, ехидно глядя на меня.
Мы молчим. Я не хочу с ним разговаривать. Он ничему не верит. Он во всем сомневается. Мне надоело его убеждать.
— Что, так и будем молчать? — наконец, спрашивает он.
У меня дергается веко.
— Раньше ты был разговорчивей — продолжает он.
Я молчу. То было раньше.
Человек в кремовом костюме кивает на Камилла:
— Ты не поверил ему. Он не поверит тебе.
— А чему верить? — не выдерживаю я:
— Ничего не было! Я все забыл!
— Ничего не было? — высоко поднимает он свои рыжие брови:
— Ну, как же! Было ясное летнее утро, и ты шел по Никольской сопке...
…Было ясное летнее утро, и я шел по Никольской сопке, по глинистой дороге вдоль гребня. Слева был уходящий вниз склон, весь в каменных березах, а справа отвесный скальный обрыв и синяя Авачинская бухта.
И тогда на самой кромке обрыва я увидел его — это был Кутх. Он сидел на корточках и смотрел на горы за бухтой. Он был выше меня. И похож на ворона с человеческими ногами, заросшими черной шерстью, только вместо пальцев большие когти.
Я спугнул его, он посмотрел на меня яростными зелеными глазами, протяжно каркнул и с шумом замахал крыльями. Я замер.
Он отвернулся и снова стал смотреть за бухту. Потом он опять оглянулся на меня своими зелеными глазами, в которых была уже не ярость, а печаль, распустил крылья и взмахнул ими.
Он не полетел. Он просто падал, и когда ударился о галечный пляж, раскололся на тысячи осколков…
Человек в кремовом костюме укоризненно качает головой:
— Ты все помнишь! Ты не сможешь это забыть. Еще хранишь этот камешек, ты его не потерял?
Я испуганно засовываю руку под матрас. Пальцы натыкаются на ребристый холодный обломок величиной с грецкий орех.
Это не камешек, это частичка разбившегося о берег Кутха. Я знаю, я верю, что когда-нибудь он родится заново, а сейчас я — хранитель Кутха, и если понадобится, я буду ждать годы, это не важно, сколько пройдет времени.
Он взглянет на меня своими яростными зелеными глазами.
Ведь он бессмертен — Кутх, но даже бессмертие — всего лишь крохотный осколок жизни в чьих — то ладонях.
