Убить Бога, или Вечный кат

ПРОЛОГ

Хёд убивает Бальдра…

Юный Бальдр приблизился к трону своего отца и приклонил одно колено.

— О, великий Один, мне стали сниться зловещие сны, мне кажется, они предвещают мою близкую смерть.

— Присядь, рядом, мой любимый сын, и поделись со мною своими страхами. Что сниться тебе, когда Соль, объезжающая небо на колеснице, запряженной двумя конями, покидает небосвод, освобождая его своему брату — месяцу Мани?

— Отец, стоит мне сомкнуть очи, как мне видится, что я иду по мрачной, темной улочке, какого-то небольшого поселка. Уже поздний вечер, а может даже ночь. Всюду снуют голодные крысы и скалят свои острые зубки. Они просто путаются у меня под ногами. Хотя, может быть, это были и не крысы, а очень крупные мыши. Улочка весьма узкая и выложена желтым кирпичом. Она то и дело плутала между ужасно ветхими строениями, возвышающимися из мрака, будто прибрежные, остроконечные скалы и грозящими обрушится на проходящих под их балконами случайных для этого заброшенного, окраинного района путников.

Вчера, когда я шел по улице, из-под обветшавшей крыши вырвалась свора одичавших летучих мышей, они пролетели, прошуршали в темноте в нескольких сантиметрах от моей головы, но ни одна из них даже не коснулась меня своими безобразными лапками-крыльями.

В глухой подворотне завыл облезлый пес, к нему присоединился еще один, и вскоре целый хор изуверски воющих псов заполнил протяжными и противными завываниями все звуковое пространство и без этого мрачной улочки.

«Странно, не в одном из окон не горит свет! — подумалось мне, — не может быть, что во всей этой округе, нет ни единой живой души, они, что ли, все вымерли?»

Вдруг в одном из домиков с безобразным скрипом открылась, висящая на одной петле, разбитая параличом времени, древняя, ворчливая дверь. Из вонючего сумрака дома на дьявольский свет ущербной во всех отношениях луны вышла какая-та беззубая дряхлая старушенция, с большой бородавкой над левым глазом и красным ожерельем на морщинистой как у черепахи шее. Она и была похожа на гигантскую ящерицу с круглыми совиными почти черными глазами. Да и говорила старуха, ухая, как сова.

— Ух, как я устала. Ух, как мне все надоело. Ух, ух, угу…

Вынув из-за шерстяного, вязаного платка букетик мелких белых завядших цветочков омелы, старуха протянула их мне и снова проскрипела свои дремучим и протяжным голосом:

— Наконец-то ты возвратился ко мне, Бальдр, сынок…

После таких слов, стало как-то неприютно и уныло. Повеяло могильным холодком…

— Я вам не сын! — возразил я. — Мой отец — Один. Если ты сделаешь мне что-нибудь дурное, он покарает тебя…

Но старуха не слушала мои слова.

— Ты завсегда был моим сынком, попросту изредка я пущала тя погулять в небеса, малость пожить, покудова я не заточила тебя обратно в нашу студеную пещеру Хеля.

— Злая ведьма, — вскричал я, — ты тронулась рассудком.

— Не бойся меня, сынок, я — твоя грешная мать, покаранная Богом за свою гордыню и фанаберию. Пойдем со мной, сынок, — старуха страшно захохотала, — нам вместе с тобой будет уютно в нашей пещерке. Не пужайся понапрасну, я чаю, что лет через, этак, триста я дозволю тебе еще пожить лет тридцать, от силы сорок, тебе и этого предовольно. А теперича пора…

Потом из мрака вышел молодой человек, чем-то похожий на подслеповатого Хёда. Он был одет в легкие, вымазанные желтой глиной латы воина. В руках он держал короткий, обоюдоострый меч с рукоятью инкрустированной темно-красными гранатами.

— Хёд, что ты тут делаешь? — поинтересовался я.

— Извини, великородный Бальдр, но времени на пустые разговоры и всяческие знакомства у нас попросту нет. Я пришел за тобой, чтобы отправить тебя в царство мертвых — Хель.

Отсеченная острым мечом моя голова медленно низверглась с плеч, покатилась по мокрой, коричневой глине, похожей на вонючее дерьмо, и остановилась посреди огромной грязной лужи. Последним моим виденьем были маленькие серебристые рыбки, снующие в мутной воде, и громкий крик совы: «Гу-гу!»

— Сей сон весьма странен, и не понятен, — громогласно произнес Один. — Я сегодня же соберу Совет Богов.

* * *

Юный Бальдр снова приблизился к трону своего отца и приклонил одно колено.

— Обсудив на Совете твой сон, мы, боги, решили оградить тебя, мой сын, от всяких опасностей. Поэтому я съездил в Хель, дабы узнать, что значит этот твой сон у вёльвы-провидицы. Пробужденная мною от смертного сна вёльва Фригг подтвердила твои опасения. Она утверждала, что мой сын Бальдр умрет от руки слепого бога Хёда.

Фригг взяла клятву со всех вещей и существ — с огня и воды, железа и других металлов, камней, земли, деревьев, болезней, зверей, птиц, яда змей, — что они не принесут вреда тебе, мой мальчик.

Так что, живи спокойно, мой Бальдр. Ничто тебе не грозит…

— О, великий Один, объясни мне глупому и желторотому птенцу твоего великого гнезда, почему мне может грозить опасность, если боги по своей сущности бессмертны? Почему меня могут убить, и почему какая-то вёльвы может отвести от меня беду, а всемогущий бог Один нет?!

— Боги — бессмертны, да это так, но ведь и люди обладают бессмертием. Только люди бессмертны — пока их помнят, а боги — пока в них верят и поклоняются им. Что такое Хель? Это не совсем Царство Мертвых, это Царство Забвения. Те, кто попадает туда — обречены на забвение, а, значит, смерть.

В тебя будут верить, пока ты будешь на виду. А стоит тебе перестать пребывать перед взором людей, они сразу же забудут тебя, а, значит, ты умрешь.

Бессмертного Бога убить легче, чем смертного человека…

— Как это?

— Чтобы убить человека, мало уничтожить его телесную сущность. Нужно уничтожить все друзей и врагов, которые будут вспоминать его, нужно вымарать во всех скрижалях и свитках истории его имя. И тогда его бессмертная душа исчезнет, как утренний туман знойным летом.

А чтобы убить бога, достаточно объявить всенародно, что он — умер. И всё! Люди перестанут о нем вспоминать — кому нужен смертный бог?!

Боги притягивают к себе людей тем, что они живут вечно. Этот миф нужно поддерживать в них, иначе они перестанут в нас верить, а, значит, наступит эпоха безбожия и вседозволенности.

Боги нужны человеку, как хлыст погонщика мулу. Если человека не погонять, если он перестанет бояться богов, и вообще чего-либо — это приведет к многочисленным преступлениям и беззакониям…

— Так мы бессмертны или нет…

— А ты как думаешь?

* * *

На берегу ручья собрались боги, дабы позабавиться. Он устроили состязания в стрельбе из лука. Злокозненный Локи приблизился к молодому подслеповатому Хёду, стоящему в стороне, и начал ему нашептывать на ухо крамольные слова.

— Хёд, ты лишен светлого дара, ты не можешь видеть красоты мира. Я недавно был у вёльвы Фригг. Она мне открыла, что твоей беде можно помочь. Но для этого ты должен убить Бальдра.

— Но это не возможно, — опешил Хёд.

— Вот, — усмехнулся Локи. — Тебя нисколько не устрашает то, что ты должен убить Бальдра, ты сомневаешься в самой возможности этого преступления.

Не бойся Хёд, боги довольно много правили на земле, настало время, когда они должны погибнуть, предоставив людям возможность самим решать свою судьбу. С гибелью Бальдра наступит эпоха Гибели Богов, все боги погибнут, кроме Одного. Он станет главным на небесах, и все люди на Земле будут поклоняться только Ему — Единому Богу. Правда, на разных языках, его имя будет звучать по-разному, да и покланяться они будут ему по-разному. Вот только сама идея Единого Бога — будет главенствующей, и моральные нормы тоже…

— И этим Богом станешь ты?!

— Ты умен не погодам, Хёд. Я хотел бы стать этим Богом. Но я в этом не совсем уверен. Боюсь, что меня ожидают: тлен и забвение. Скорее всего, людям нужен другой Бог, малоумный и всепрощающий. Людям приятно, когда их Бог не видит и не ведает, что творят его дети.

Тогда можно грешить — без страха быть наказанным…

Тогда можно красть — без страха быть схваченным за руку…

Тогда можно будет убивать — без страха быть умерщвленным!

Только с таким слабохарактерным Богом можно будет творить многие злодеяния и беззакония, осознавая, что недальновидный Бог бездумно любит всех, даже негодяев, и всегда готов прощать своих неразумных чад.

Я — Бог-закон, а человечеству нужен Бог-любовь. Может быть, ты сможешь стать им.

Во-первых, ты незряч!

Во-вторых, мягкотел!

В-третьих, ты готов ради своих своекорыстных целей убить своего собрата.

Людям это понравится.

Бог, обладающий множеством пороков и недостатков — устроит большинство людей, не особливо пекущихся о выполнении божьих заповедей.

Если хочешь стать единственным Богом, то ты должен понять, что убивать нужно не мерзавцев и безбожников, а праведников и людей, почитающих тебя.

Бей хороших — дабы плохие и ничтожные люди лицезрели и осознавали, что Божья кара может настигнуть любого. Пусть глупые будут думать, что Бог забирает праведников к себе на небо, раньше, чем грешников.

Бей умных — дабы дураки совсем запутались в своих мыслях, и никогда боле не стремились к Истине. Ибо она должна быть доступна только Богу.

Бей любящих тебя — дабы проклинающие тебя, заблуждались, думая, что их мудрый Бог наказывает только любимых детей, потому как до остальных ему нет никакого дела.

Уничтожая цвет человечества — ты укрепишь веру в Себя Любимого и окончательно убедишь людей в том, что им, дабы заслужить любовь Бога, дабы стать бессмертным или святым — нужно умереть, желательно, молодым и, предпочтительнее, в муках…

Люди должны жить в вере и в страхе! Только эти два качества делают человека — человеком. Только они поддерживают в людях необходимость существования некого божественного существа, которое всевидящим оком взирает на них с небес и карает разуверившихся в его силе.

Поэтому я приказываю тебе: иди и убей юношу Бальдра!

— Но Бальдр — неуязвим. Все вещи и существа дали клятву не причинять зла Бальдру. И потом он — бог, а боги бессмертны.

— Это ложь, измышленная для глупых людей, — засмеялся Локи, — Кроме того, Фригг призналась мне, что из всех вещей и существ омела клятвы не давала, про нее просто забыли.

Возьми стрелу, вырезанную из ветки омелы, а я подведу тебя к Бальдру.

Кстати, тебе не нужно придумывать, как убить Бальдра. Сейчас боги забавляются тем, что стреляют из лука в неуязвимого сына Одина. Кстати, эту игру предложил им я…

Локи и Хёд приблизились к группе развлекающихся богов.

— Ну-ка, дайте незрячему Хёду стрельнуть в Бальдра, — предложил ухмыляющийся Локи.

— Куда ему, он и в быка попасть не сможет, а не то что в худого Бальдра.

— Будьте снисходительны, боги, — обиженно произнес Хёд. — Я ведь тоже хочу позабавиться.

Запела тетива и остроконечная стрела пронзила незащищенную грудь Бальдра и впилась в его слабое юношеское сердце…

Бальдр отправился в Хель.

Эпоха Гибели богов началась…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Сезон охоты открыт…

«О, горькой жизни рок

 Между землёй и небом

Разомкнуты начала и концы!

Как часто Сон и Явь в часы затменья Феба

Меняют ощупью свои венцы…»

               Анастасия ЦВЕТАЕВА

Глава I. ОСЕННЯЯ ПРЕЛЮДИЯ 

1. «Еще не время...»

На только что просунувшей полянке в парке мальчишки устроили соревнования по борьбе. Лидировал, как не странно Костя, маленький мальчик с истощенным телом. Несмотря на свою худобу, он был весьма сильным и изворотливым. Легким движением своего костлявого тела он выскальзывал из стальных объятий любого силача и молниеносно оказывался наверху, валя растерянного противника на обе лопатки.

В финале соревнований Костя должен был бороться с Лехой, своим старым приятелем. Борьба была на равных, Леха брал силой, а Костик — ловкостью. Бой мог бы продолжаться бесконечно, если бы, вдруг, Костя не вскрикнул и обмяк. Леха сгреб обмякшего паренька в охапку и перевернул на спину.

Через минуту Костик, вытирая бежавшие в три ручья слезы, сетовал, что Леха победил нечестно. Дескать, в последний момент тот предательски подло ударил его «под дых», то есть в солнечное сплетение.

— Не правда, я боролся честно, — попытался оправдаться обиженный несправедливыми обвинениями Леха. Видя, что его слова не имеют должного значения, он схватил огромный камень, самый веский аргумент в споре за истину, и набросился на плачущего Костика.

Леха уже занес тяжелый карающий камень над беззащитной головой мальчика, как сильная мужская рука схватила за запястье и сильно сжала его. Мальчику стало больно, и он тотчас же выпустил камень. Булыжник с сильным шлепком повергнулся к стопам незнакомца.

Все дети с удивлением и страхом посмотрели на неизвестно откуда появившегося мужчину. Это был высокий мускулистый юноша с редкой рыжеватой бородкой.

— Еще не время… — тихо произнес он и пошел прочь.

Вскоре от дерева отделилась красивая белокурая девушка. Она быстро и невесомо подбежала к молодому мужчине, нежно взяла его под руку, и они испарились как легкое белое облачков в горячем майском воздухе.

2. Петюшка и Алексей.

По опустевшей аллее, еще сырой после недавнего проливного ливня, шаркая огромными облезлыми кроссовками, брел одинокий прохожий. Он был обладателем весьма необычной и чрезвычайно отталкивающей наружности. На вид ему можно было дать лет двадцать, двадцать пять. Однако, глубокие морщины, избороздившие его узкий лоб; тронутые сединой, густые кучерявые волосы; грустные, вечно прищуренные и вечно слезящиеся карие глаза, глаза старой, заезженной клячи, ведомой на живодерню, очень сильно старили прохожего.

И только ладно скроенная атлетическая фигура, обшарпанная кожаная куртка да потертые джинсы тонко намекали на истинный возраст этого довольно чудаковатого человека.

 Одинокий прохожий, бредущий по легкомысленной аллее, в данный момент явно никуда не спешил, о чем свидетельствовала не только неторопливая, шаркающая походка, но и отсутствующее выражение изрядно помятого лица. Незнакомец неторопливо волочился вдоль длинного строя общипанных в борьбе с гнилым климатом и выхлопными газами чахлых тополей и хилых кленов, и что-то вполголоса бубнил себе под нос, будто молился одному ему ведомому Богу, время от времени шмыгая крупным сизоватым носом.

Звали молодого человека обыкновенным мужским именем Алексей. Да и фамилия у него была ничем непримечательная, можно сказать, что у него вообще не было фамилии, поскольку разве может считаться фамилией полуматерное слово: «КАТ-ИН»?

Это же не фамилия — это… (не в обиду другим Катиным, будет сказано) приговор.

Ну, что это такое КАТИН?

Мужчина ли целиком и душой и телом принадлежащий некой Екатерине?

Жестокосердный ли потомок из династии катов, как издревле прозывали на Руси палачей, заплечных дел мастеров?

А может, фамилия-приговор КАТИН имела английское происхождение. Ибо выражение: «Cut in…» в переводе с топорного языка чопорных жителей Туманного Альбиона, означает: «вмешаться», например, в разговор, а может даже, вляпаться в какую-нибудь неприятную историю или обыкновенное дерьмо…

Но уже достаточно пространных и пустых рассуждений, retournons а nos moutons, то есть вернемся к нашим баранам, как говаривал Франсуа Рабле в своем бессмертном романе «Гаргантюа и Пантагрюэль», а вернее, возвратимся к нашему барану, а еще правильнее герою, хотя это в равной степени подходит ему, ибо…

Но не будем забегатьпоперед батьки в пекло…

Алексей Катин принадлежал к гильдии свободных художников. Помимо того, что неплохо рисовал, пардон, писал (с ударением на втором слоге) картинки, он часто рисовался, где хотел, прожигая жизнь в пивняках да рюмочных. Где, наверное, после подошедшего к концу пива и писал (с ударением на другом слоге). А в перерывах между этим двумя, безусловно, содержательными и увлекательными занятиями ишачил рядовым пожарным.

Правда, основной заработок этот художник, явно не хватающий звезд с неба, имел на стороне. И, к сожалению, я не могу даже отдаленно предположить, где и чем он зарабатывал на насущный хлеб с маслом и, поди, с икоркой. Иначе бы не сидел сейчас за дохленьким монитором старенького, видавшего виды компьютера, стуча по грязным, пыльным клавишам, а кричал бы восторженно-хмельное: «in vino veritas!» в какой-нибудь презентабельной забегаловке с красочной вывеской: «Ресторация» либо «БАР».

* * *

«Нет, Петюшка, — бубнил под нос, молодой человек, обращаясь к невидимому собеседнику, — если после смерти нас ничего ни ждет, если наше существование заканчивается вместе с разрушением нашей телесной оболочки, то, какого же хрена мы, извините за выражение, живем? Наша жизнь тогда лишается всяческого смысла. По такому рассуждению, жизнь не дар божий, а дьявольская кара, какой бы прекрасной она не казалась, ибо конец жесток, а не жёсток, как ты мог подумать…»

«Подумай, — Катин остановился и, не спеша, закурив дорогую сигарету, постучал пальцем себя по голове, — чего ради мы цепляемся, всеми правдами и неправдами, за любую ниточку, связывающую нас с телесной реальностью, называемой в простонародье жизнью?

Какая разница в том: сколько ты проживешь — год или век, если после смерти нас ожидает пустота, что и до рождения?

Хотя я не совсем уверен, что и до рождения была пустота.

Пораскинь мозгами, если они у тебя еще не атрофировались, все в природе целесообразно и закономерно. Есть ли смысл Природе вкладывать огромные силы и средства в человека для того лишь, чтобы, вырастив и очеловечив, запросто взять и убить этого носителя знаний и разума?

Нет, пойми, Петюшечка, все твои доводы о преемственности, о природном самоизлучении, в котором человеку отводится роль посредника, инструмента между природой и Природой (читай Богом) — это bred sivoy kabyly!

Слишком расточительно было бы ломать дорогостоящую аппаратуру, ради какой-то там преемственности. Природа не может просто так убить живое существо, тем более человека, без пользы для себя. Ведь даже в дикой природе, хищник убивает жертву, только потому, что хочет есть, а не так, шутки ради. Она, то бишь природа, наверняка, уже изобрела какой-то неведомый нам механизм выделения мыслительной энергии, духовной субстанции, ДУШИ, в конце концов, называй, как хочешь, для дальнейшего использования, как все тот же хищник, который использует плоть убитого травоядного, для собственного пропитания.

Следовательно, Петюшенька, смерть — это вовсе не полное уничтожение человека как субъекта мироздания, а только перевод его в новое, пока непостижимое для нашего весьма ограниченного разума качество.

 Представь себе, как мается эмбрион в материнской утробе в ожидании рождения, он еще не ведает, что его поджидает после скорых родов, и потому это ужасно страшит не родившегося. Подумать только, еще не один новорожденный назад в материнскую утробу не возвращался ни-ког-да!

Но, шутки в сторону. Я думаю, что, покинув «куколку» тела, человек превращается в «бабочку»…

 «Что такое «бабочка»? — от имени незримого Петюшки задал сам себе вопрос прохожий и сам же на него ответил, покачивая головой и покрякивая от предстоящего, ему одному понятного удовольствия:

— Знаешь, мы еще с тобой поговорим об этом, но уверен на все сто, что Матушка Природа не настолько глупа и расточительна, как нам ка-аажется...»

* * *

Аллея закончилась, и Алексей уперся морщинистым лбом в мокрый фасад невысокого кирпичного строения с тремя парами окон и узкой, как и лоб Катина, деревянной дверью, над которой болталась на двух ржавых гвоздях истертая вывеска: «Г: :: вно:: :: ал».

«Хм… Я вроде уже пришел. Ну, держись, Петюшечка, я тебя сейчас раздену до гола и выстегаю, посмотрим, удастся ли тебе извернуться на этот раз… Знаешь, против железной логики с одними только домыслами не попрешь...» — ухмыльнулся молодой человек и резко рванул дверь на себя. Только последняя не спешила поддаваться и, противно скрипя и постанывая, будто докучливая старуха, открылась всего лишь наполовину и замолчала. Кое-как протиснувшись в дверной проем, Алексей решительно шагнул в дымный полумрак питейного заведения.

«Пивной зал» совсем не соответствовал своему названию.

Во-первых, какой же это зал, если помещение маленькое, тесное, с низким, кое-где просевшим потолком.

Во-вторых, какой же он пивной, если вместо пива посетителям наливали какую-то липкую ядовитую жидкость, пахнущую уриной и обладающую вкусом, отдаленно напоминающим вкус пива.

Исходя из этого, в народе сие заведение было известно под иным, более подходящим, наименованием, кстати, именно оно и красовалось над дверью: «Г: :: вно:: :: ал», из которого как бы по случайности выпали две общеизвестных буквы.

Несмотря на разгар рабочего дня, в прокуренном зале было достаточно многолюдно и оживленно. Прежде чем предпринять какие либо действия или просто принять, Катин обстоятельно огляделся. За грязными столиками сидели незнакомые ему люди. Завсегдатаи, как правило, собирались гораздо позднее часиков в шесть вечера. Закончив трудовой день, простые российские работяги спешили расслабиться от насущных проблем. Пропив утаенную от жены заначку, типичные представители рабочего класса обречено расходились по ненавистным, реже навистным домам. Там их поджидали новые проблемы и неприятности, кои неизменно начинались сразу же за порогом родного дома. Они вырастали перед ними в женском обличии: чаще рассерженной супруги; реже бранчивой тещи; и совсем уж редко в образе любящей матери, озабоченной долгим отсутствием ее нерадивого чада.

Тщетно всматриваясь в хмельной сумрак, Алексей с большим трудом разглядел озабоченного Петюшку, сидящего в дальнем углу зала за качающимся столиком рядом с каким-то краснощеким кривогубым пузаном.

Петюшка — проспиртованная душа этого питейного заведения, вот уже битых полчаса безрезультатно охмурял своего индифферентного вида собеседника. Но, похоже, эта оплывшая жиром крепость была непреступна, о чем можно было судить по квашеному выражению кислой физиономии Петюшки. Угощать изрядно надоевшего прощелыгу этот VIPсубъект совсем не собирался.

Увидев вошедшего Алексея, неудачливый пройдоха оставил брюхана в покое и радостно поспешил навстречу.

— Ну, наконец-то, что у тебя там, на дежурстве все погорело, чего это ты так припозднился? Я уже чуть было не окочурился, покудова тебя дождался. Этот сранный питух нисколько не намеревался впихиваться в мое положение… — пролепетал старичок-невеличок и, приблизившись на расстояние, недосягаемое для кулачищев Алексея, нерешительно предложил:

— Может быть, засядем где-нибудь… шибчей...

Молодой человек скроил недовольную физиономию, будто бы у него сегодня было иное настроение и планы; будто бы он не спешил на всех порах с ночного дежурства на встречу с местным философом-пьянчушкой. И в ответ на предложение старика, он только нехотя кивнул головой, как бы соглашаясь с предложением, и молча направился к ближайшему, грязному столику.

— Ну, как? — проронил Катин, усевшись.

— Чего как? — боязливо поинтересовался Петюшка, неуверенно опускаясь на обшарпанный стул.

— Да так...

Но этот перенасыщенный информацией немногословный разговор был прерван на самом интересном месте, дело в том, что к нашим полемистам подошло, нет! подвалило огромадное официантино в брюках, непонятно какого пола (унисекс, как сейчас модно выражевываться). Длинные прямые волосы существа были небрежно собранны в косичку, многочисленные серебряные сережки, как опята облепившие мочку немытого уха, весело позвякивающие при хождении, тускло сверкали в полумраке подвала, а немного узковатые и нагловатые глаза были подкрашены не то тенями, не то чьими-то весомыми кулаками.

Подойдя к столику, официанто осторожно осведомилось гнусавым басом:

— Чо бум?

 — Два… — начал было Алексей, но, как бы случайно увидев Петюшку, который аж привстал, чтобы его не забыли, заказал:

— Три… И без селедки. Она все равно тухлая.

— Не надо ля-ля… — попыталось возразить официанто, но, встретившись с тяжелым взглядом Алексея, сразу же прекратило прения, вовремя вспомнив о невыдержанном характере постоянного заседателя пивного зала.

Когда это чудо российско-советского общепита проходило мимо Петюшки, старик незаметно поманил его пальцем и что-то нашептал на ухо. Официант только усмехнулся в ответ и безучастно произнес:

— Ну, дык, ладно...

— Так о чем ты мне хочешь поведать, Петюшка? — закуривая сигарету, как бы промежду прочим, поинтересовался Катин.

— А хрен его знат… — пожал плечами старик. Хотя, извините за наглую ложь, дело в том, что плеч у Петюшки, как и многого другого не было. И вообще было не понятно, каким образом держалась душонка в этом обтянутом морщинистой кожей скелете, и была ли она вообще. Маленький, подвижный Петюшка вальяжно откинулся на спинку стула и, изобразив прямо-таки царский жест костлявой, трясущейся с бодуна рукой, полюбопытствовал:

— И де вы сёдня боролись с Геенной Огненной?

Сделав еще один царский жест, который означал все тоже — он хотел курить, Петюшка сник. Но Алексей, и в тот раз, проигнорировал его закодированную просьбу.

Вскоре официант принес пиво и селедку...

— Но я же просил!!!

— Заказано, — не без страха ответил работник общепита и боком, боком попытался улизнуть.

— То есть как это? — возмутился Катин и привстал.

— Да я...

— Леша… Леша… — заерзал на стуле Петюшка, — это я его попросил, жрать хотца…

Алексей перевесился через стол и, схватив Петюшку за грудки, нанес ему сокрушительной силы удар. Мужичок, визжа, как недорезанный поросенок, перелетел через стул и грохнулся на спину в узком проходе у соседнего столика, едва не сбив с ног официанта.

Едва очухавшись, Петюшка на четвереньках подполз к столику и, пустив жалостливую слезу, стал плаксивым голосом молить Катина о снисхождении.

— Ладно, уж… Только убери ее с моих глаз, а когда я уйду, похаваешь.

Обрадованный Петюшка смахнул селедку вместе с двумя черствыми, заплесневелыми кусками хлеба в какую-то засаленную авоську и осторожно присел на краешек стула, жалобно глядя, как Алексей попивает пиво. Потрогав левый глаз, под которым уже распускался сиреневый цветок с экзотическим названием «фингал», невинная «жертва террора» притихла, и пить свое пиво пока не отваживалась.

— Петюшка, а скажи мне, что такое, по-твоему, жизнь?

— Жизень?.. — мужичек наморщил и, без того сморщенный, узенький лобишко… — Да как тебе сказать...

Петюшка кивнул на пивную кружку, демонстративно глотая слюну.

— Пей, хрен с тобой...

Жадно отпив несколько глотков, старик заулыбался, и начал философствовать:

— Видишь ли, жизень — это, что-то навроде огромной цепи. Кому, значитца, украшение, а кому и кандалы. А мы, надо полагать, навроде звеньев у ейной. Деды наши да отцы — это, так сказать, начальные звенья, а уж детки, там, значитца, да внуки всяческие — это последующие, стал быть. На стыке, значитца, мы нарождаемся, на стыке и помираем.

— А после смерти что?

— Опосля што ли? — Петюшка еще отпил несколько глотков и, взяв кружку в руки, снова откинулся на спинку и начал качаться на задних ножках стула. — А снова жизня…

— То есть как это? — изобразил удивление Алексей, подвигая вторую кружку ближе к Петюшке.

«Философ» спросил взглядом: «Мене?» и, получив утвердительный ответ, продолжил свои размышления:

— Звено-то оно, почти круглое, так вот мы и бегаем по кругу, равно лошади по цирковой арене. Наша Вселенная тоже, может быть, представляет из себя кольцо. Ну шо таке бесконечность? Жутко даже вообразить, да и чижало. А ежели пораскинуть умишком, это незатейливое кольцо. Вселенная замкнута на самою себя, ни те начала, ни те конца, однозначно, слово — бесконечность.

Так и бытие – это нескончаемая цепь с круглыми звеньями или сцепленными меж собой листами Мёбиуса …

— Ты даже Мёбиуса знаешь! — приподнял от удивления бровь Катин и полюбопытствовал:

— И что в следующей жизни опять все будет так же, как и в предыдущей?

— Нет, на кой ляд же всё, — отозвался Петюшка, переливая пиво из катинской кружки в свою. — В цельном все не совсем так, а можа и вовсе не так. Но кое-что, поди, и воссоздается, ты неужто не примечал этого.

— Ну, замечал нечто похожее… А скажи мне, горе мое луковое, неужели и в следующей жизни ты опять будешь такой же, как сейчас, свиньею? Ежели ты и раньше был ею, то, признайся, не надоело тебе шута из себя корчить да объедки с барского стола подбирать.

— Карма, значитца, таковская...

— Карма? А не хотелось ли тебе изменить эту карму? В конце концов, ты тоже, какой никакой, человек, не обидно, что ли, тебе свиньей обретаться? Как-то несправедливо получается, по твоей теории, одним, значит, звено из злата-серебра, а тебе наидостойнешему из отходов жизнедеятельности, спаянных дерьмовым оловом?

— Знаешь, Леха, мене и так покуда недурственно, ты меня токо изнаружи и видишь, да, чай, мозгуешь: «Вот како убожество, мразь небритая… вот, мол, из-за кружки пива кажному готов задницу лизать!»

А ты пошевели мозгой, разве тебе самому не доводилось совершать нечто подобное? Оно, правда, задницы, кои ты лизал — верно, поупитанней да почище, но вырабатывают-то они един продукт жизнедеятельности. Так что, ничем ты мене не лучша, а может даже и хужее...

Катин начал потирать кулак. Стоило только взглянуть на его раскрасневшуюся физиономию, то можно было, даже не обладая телепатией, прочитать одну лютую мысль: «Завали рот, чмо! А не то я тебе едальник-то заткну!»

Но Петюшка, казалось, не замечал его гнева и увлеченно продолжал:

— Я-то способен выскочить из замкнутого круга — устроиться, в пример, на работу, завесть семью, детишками обрасти, а ты, Лешенька, обречен, на веки вечныя, будто пони кака всю жизню по кругу гонять.

— Почему же? — выдавил Алексей, едва сдерживая себя.

— У тебя наличествуют блага, каковыми ты дорожишь, а мене нечего терять, кроме этой цепи, у меня не хрена нет, кроме этой мрази, кою все жизенью, почем зазря, кличут, да и та и гроша ломанного не стоит. У несчастного человека можно отнять тока несчастье.

— А неужели нет выхода из этого заколдованного круга… Вот, например, по буддистской модели, душа человека переселяется из одного тело в другое, а у тебя выходит, что он все время живет в одно и то же время, в одном и том же теле, одной и той же жизнью...

— Не… ну ты не совсем прав, — усмехнулся Петюшка, и начал весьма здраво излагать свои мысли, перейдя с простонародно-матерного на научно-популярный язык. — В буддизме нет понятия души как вечной субстанции, человечье «я» отождествляется с совокупным функционированием определенного набора дхарм, нет противопоставления субъекта и объекта, духа и материи, нет Бога как творца и, безусловно, высшего существа. После смерти человек разваливается на исходные составляющие, а позднее из множества отдельных частей собирается некая иная личность.

Но я подозреваю, что все несколько иначе. Время имеет вертикальное расположение, вовсе не так, как мы кумекаем, дескать, оно движется от прошлого к будущему, а все, понимаешь, слито в единое целое, концы сведены с началами, как в порнографической сцене. Поэтому все повторяется, как я уже заявлял, но каждый раз складывается немного по-разному, навроде как в крутящемся калейдоскопе осколки стекла кажный раз складываются в новую картинку…

Одно неизменно, господин Катин, так называемый исторический промежуток, в каком протекает твоя жизень, плюс минус несколько лет или столетий. Могет быть и родители, и место рождения и прочие причиндалы меняются, как те же стеклышки в калейдоскопе. Существует миллиарды вариантов земной истории и все они переплетены, перепутаны и поставлены раком, то есть, я хотел сказать, вертикально…

Ну, уразумел, что я тебе сказал, дурная ты голова.

Мы, Леха, будто электрон какой, скачем с одной энергетической орбиты на другую. В одном ты прав, наверняка, есть несколько человек, кои могут, переходить от одного звена к другому, будто монах, перебирающий четки...

Может быть это я, может быть — ты…

Хотя, поди, это и не ты и не я, слишком уж мы мелко плаваем…

— Слушай, Петюшка, откуда у тебя — грязной мрази — такие чистые и умные мысли… Ты же лицо без ничего: без места жительства, без ума и без права на жизнь...

— Давай лучше выпьем… — ушел от темы старик.

— За что будем пить?

— За красавицу Жизнь! Пригожую и загадошную незнакомку, с коей не кажному дано переспать и испытать всю гамму неземных услад и блаженств. За похотливый поцелуй Смерти, коя хотя бы на краткое время ослободит нас от всех земных мучений и вымарает навсегда наши имена из истории нашей бесталанной, самой ординарной планетки, на коей ни одна скотина никогда не помянет нас душевным словом.

— Ты что помирать собрался? К чему этот патетичный, высокий штиль, говори проще, я тебя совсем перестал понимать...

— Или не чаешь разуметь? Давай дербалызнем за взаимопонимание.

— Давай...

Алексей протянул свою кружку, и обрадованный старикашка легонько стукнул об нее своей кружкой и жадно втянул вонючее содержимое.

— Ну, как пошла? — с явным сарказмом в голосе поинтересовался Катин, закуривая сигарету.

— Но, но… Не очень-то. Немудрено потешаться, когда тебя не терзает похмельный синдром… Я вот только одного никак не могу расчухать, какого черта, при твоих-то доходах, ты слоняешься по «Рюмочным» да пивнякам, шел бы в какое-нибудь благопристойное заведение, чего ты позабыл в наших, Богом проклятых, забегаловках?

Алексей откинулся на спинку стула, закинул ногу на ногу и, затянувшись, попытался объяснить Петюшке свое поведение:

— Я пытаюсь раскумекать, как вы, люди, не имеющие за душой ничего, кроме долгов, люди, каковые и людьми называются лишь по праву человеческого происхождения, как вы живете? для чего? чем? В чем смысл вашего бессмысленного существования? Вот ты, например, Петюшка, объясни мне, неразумному, для чего ты живешь?

— Потому что меня мать родила...

— Нет, ты мне ответь на вопрос: «для чего?», а не «почему?»...

— Слушай, Катин, давай еще примем, а то у меня крыша поехала от твоего допроса, может ты еще меня сказнить собрался, фамилия у тебе подходящая для етого делу…

— Пей, — ответил Катин, протягивая старику свою кружку, — я пока воздержусь, хочу сохранить ясность ума.

— Не понЯл… — удивленно расширил глаза старик. — Знаешь, а, по-моему, ты не прав, именно алкоголь и осветляет ум, мысли сами так и вливаются в пустой сосуд головы. Пьяный мозг, будто губка, жадно вбирает в себя все, что ей преподносят… Правда, поутрянке после этого «сушняк», но ведь это же потом. А и потом: кому на Руси по утру хорошо?..

— И все-таки я воздержусь.

 — Как знашь… — Петюшка покачал головой и, помыслив: «Мне бы его заботы...», опростал почти наполовину подвинутую к нему кружку пива и закурил, без спроса взяв сигарету из катиновской пачки, покоящейся на столе.

— А вообще мне малопонятен твой прямо-таки болезненный интерес к нашему брату. Живи — как могёшь, и не лезь — куда не след!

— Это твой жизненный принцип или трёп пьяного языка? Вообще, ты, опустившийся ниже уровня городской канализации, ты, переводящий добро на дерьмо, чего ты живешь? Таких, как ты, нужно уничтожать, выжигать как бородавку, вскочившую на здоровом теле нашего общества.

— Во-первых, ты не первой, кто предлагал такие ка-аардинальные меры. А, во-вторых, кто тебе провещал, что наше обчество здорово? Пусть я — бородавка, пусть я не приношу никакой пользы, но ведь и вреда от меня никакого нет.

А вот, такие люди, как ты и иже подобные — не потребны, ежели не сказать более, вредоносны. Если и надо кого-нибудь уничтожать — так это вас!

Вы, как энцефалитные клещи, присосались к нездоровому телу нашего обчества и сосете нашу последнюю кровь. Разжились тут, «висками» балуетесь, икру трескаете да на «мерсах» разъезжаете… Сволочье, ворье — да и только.

 — Ты бы последил за базаром. У меня и машины нет, а все деньги, каковые я имею, я заработал… — Алексей показал свои мозолистые ладони, — вот этими руками. Да и потом, кто тебе мешает разбогатеть?

— Совесть. Пускай у меня неприличная одежда, непристойные мысли, матерный разговор, но душа-то у меня чиста, как стеклышко. Ежели ее ослободить от скверны, коя прилипла ко мне, как ракушки к кораблю, долгое время пробывшему в плаванье, то она заблистает, как брильянт на солнце, в своей чистоте и детской невинности.

— Чья бы корова мычала… Да и потом ты же — материалист, ты же отрицаешь существование души.

— Души в христианском понимании. Душа — это нечто непостижимое для нашего ума. — Петюшка перевел дыхание и, раскурив погасшую сигарету, продолжил:

— Человек — разумное животное, но с ограниченными способностями и рассудком; и раскусить такую тайну мироздания, как душа, ему не дано никогда в жизни. Но наличествует прочая форма существования материи, способная осмыслить человеческое, порой лишенное смысла, существование.

— Петюшечка, да ты никак филосОф?

— Катинькин мой, когда ты еще в пеленки писался, я имел счастие, а может несчастие, цельных четыре года протирать штаны на отделении Научного Коммунизма в нашенском универе...

— Боже… — неподдельно тяжко вздохнул Алексей, — как же низко ты пал. Почему? Ответь мне, почему ты не пытался, и не пытаешься подняться?

— А кто тебе взговорил, что я пал. Я вознесся над суетой, воспарил над нашей мелочной суетой и теперича наслаждаюсь свободным…

— … падением…

— Нет, Лешенька, полетом, коий вам простым смертным неведом. А звания и прочие регалии мене ни к чему. И, потом, кому нужно мое, отличное от общеустановшегося, толкование многих вещей?

— Например?

— Пжалуйста… — осклабился Петюшка, приложился губами к пивной и, кряхтя и причмокивая, сделал пару ненасытных глотков. — По материалистической философии наличествуют две формы существования материи: вещество и поле.

Но что тогда именуется жизнью?

«Существование белковых тел»?

Слишком малограмотно и расплывчато...

Жизня, Лешенька, дражайший мой, это не что иное, как третья форма существования материи.

— А разум — это четвертая форма? — предложил Алексей, отхлебнув из Петюшкиной кружки.

«Что-то горло пересохло, уж не от волнения?

Чушь!

Какой-то доморощенный философ несет откровенную ахинею, и, наверняка, не им придуманную, а я принимаю ее за чистую монету...

Похоже, опустившись на самое дно жизни и пытаясь понять психологию поведения, образ мыслей падших, я сам стал таким же или, по крайней мере, становлюсь. Как бы мне не свихнуться часом, я и так последнее время замечаю, как катастрофически я глупею...» — мысли одна за другой бороздили узкий лоб Катина, оставляя глубокие, неизгладимые морщины. А Петюшка продолжал наседать со своим, «отличным от общеустановившегося» учением:

— Да. Вот видишь — и ты согласен со мной.

— Я согласен? Я только предположил. А существует ли иные более высокие формы существования материи?

— Знамо дело, коллективный разум, в пример — это, когда ряд здравомыслящих существ, обладая автономными телесными оболочками, имеют единый сверхмозг, в смысле обладают, а не имеют, в смысле, трахают. Именно из его темных глубин они черпают свои сверхзнания и в евоных мрачных глубинах хранят свой скопленный опыт, будто олигархи, кои держат наворованный капитал в надежном швейцарском банке.

В отличие от мелкого, мало мозгующего человечишка, навроде тебя, данные существа менее зависимы от тела и, чаю, способны подключать к единому мозгу различные телесные субстанции, то бишь генерировать разум в любом белковом теле.

Думается, и у нас на Земле есть подобные существа, но их не так уж много, ибо код к заветному сейфу не просто подобрать, для этого нужны о-го-го какие способности и изворотливость, не нам чета...

— Неужели есть?

— Ну, ты гонишь! А гении — кто они, по-твоему?.. Откудова они заимствуют свои сверхзнания? Подозреваю, что именно они открыли возможность перехода из одного звена цепи к другому, причем совершенно в произвольном направлении как вперед, так и взад.

Петюшка долго разминал свежеукраденную сигарету, как бы выдерживая паузу, дабы его собеседник успел осознать произнесенное, потом также медленно закурил и нехотя продолжил:

— Но наличествует еще более тонкая форма материи — (но я не уверен, что самая высокая) это БОГИ! Всемогущи, всеведущи, вездесущи… Наличествует, по моей мысли, по крайней мере, два таких существа...

Одно сеет разумное, доброе, вечное.

Другое все это посеянное изничтожает...

— Единство и борьба противоположностей...

— Откуда ты это знаешь, ты же ни только не любишь думать, но и читать, особенно умные книги.

— Наверное, я подключился к сверхразуму и черпаю оттудова сверхзнания.

— Не смеши мои уши…

— Так что же ты там про противоположности говорил?

— А говорил, что этому сотни примеров: Каин и Авель, Сет и Осирис, Яго и Мавр, лед и пламень… Даже электрон рождается в паре с позитроном. Вот они-то подлинно умеют переходить от одного звена к другому. Вот в пример, если ты палач по природе, то есть человек, который предназначен тебе на заклание, и, помышляешь ты об этом, не желаешь, но придется его колесовать. У каждого плюса есть минус…

—Так что, по твоему учению, в каждом поколении есть свой Христос и Антихрист… — удивленно покачал плечами молодой человек, жадно припав к кружке.

— Да, но не всегда они прытко выказывают себя. Вот ты, мо быть, Антихрист, а мо Христос, хотя, чай, как я баял ране, Вечный Кат, кой все время мучает и изводит безобидных людей навроде меня, а может Вечный Ученик, коего все поучают, а выучить не могут...

— Почему?

— Да при всей своей выспренности, велеречивости и многозначительности, ты, при всей своей сучьей сути, обыкновенное непорочное создание, кое, при внешней расхлябанности и, извини, тупости, в душе — суть агнец божий, способный замочить любого...

— С чего это ты взял?

— Я много чего знаю… Я, знамо дело, не гений, но мене, как залатанному юродивому, тоже сверхзнание дано...

Загасив сигарету о край столешницы, Алексей вздохнул:

— «Ты, Моцарт, не достоин сам себя...»  

— Довольно, сыт я… твоими глупыми расспросами и цитатами, — позевывая, произнес Петюшка. — Лучше попотчуй меня пивком или презентуй «бабки»...

Катин не выдержал, встал и, похлопав Петюшку по плечу, сказал:

— Может ты и прав.

Сунув старику бумажную купюру, молодой человек медленно направился к выходу. И, когда Алексей уже взялся рукой за ручку, за спиной раздался вскрик и шум упавшего со стула тела. Оглянувшись, молодой человек увидел, как на грязном полу в луже пива корчился в страшных муках Петюшка и, схватившись за живот, тщетно глотал широко раскрытым ртом прокуренный воздух. Рядом с ним валялись: старенький с поломанной ножкой стул, разбитая пивная кружка и засаленная авоська, из распахнутой пасти которой торчал облезлый хвост селедки. Громадный официант спешил к Петюшке, размахивая руками, заранее сжатыми в кулаки.

«Вот и замкнулось звено...» — ощерился Катин и, с трудом открыв дверь, вышел на улицу. Он ни чуточки не пожалел умирающего в муках Петушку, более того, сие бунтарское имя было начисто вымарано из мало извилистого мозга Алексея.

2. Сам себе режиссер.

В это же время в другом конце города по направлению к студенческому общежитию пединститута гордо вышагивал тощий, приземистый и хилый юноша с латиноамериканским носом, пухлыми африканскими губами и классической римской лысиной. Звали этого гадкого утенка, который также явно не спешил становиться красавцем лебедем — Константином Обручниковым.

Молодой человек высокомерно вышагивал по изрядно потрескавшемуся асфальту, высоко задрав голову. Дело в том, что он только что закончил монтаж собственного получасового фильма, в котором аудио-визуальная бытовая жизнь фантастическим образом переплелась с иррациональной компьютерной графикой. Обручников потратил два года и уйму средств, чтобы снять этот фильм, смонтировать и записать на DVD-диск. И теперь работа по созданию фильма закончилась, создателю не терпелось самому посмотреть окончательную редакцию шедевра, и поэтому он так спешил в общагу.

Конечно, можно было прокрутить фильм и в студии, где молодой человек его и смонтировал, но, как истинный художник, Костя хотел насладиться фильмом в гордом одиночестве, чтобы никто ему не мог помешать. Почему-то этот наивный и блаженный во многих отношениях человек решил, что шумная, многонаселенная общага самое подходящее для этого место.

Во истину глаголят, яко гений сиречь сумасшедший — человек не от мира сего. Или мир слишком прост для таких людей, что им в нем очень сложно ужиться, или… впрочем, об этом поразмышляем попозже…

Обручников легко по-мальчишески перепрыгивал через многочисленные лужи, открыто улыбался встречным девушкам и фальшиво насвистывал, почему-то, свадебный марш Мендельсона…

На полпути в общежитие тощий «гений» нежданно-негаданно проголодался и решил зайти в «Пельменную». Вечно голодный студент, экономя на собственном желудке, питался один раз в день; но так как поесть он, все-таки, любил, пришлось искать компромисс между экономией и сытостью. И Константин выбрал пельмени. Три порции слипшихся мясокомбинатовских пельменей с кислой сметаной, три куска хлеба и жиденький, полусладкий компот — составлявшие его скудный ежедневный рацион — с лихвой восполняли те немногочисленные калории, израсходованные в грызьбе некалорийного гранита науки и творческие энергопотери, затраченные на создание фильма.

Не смотря на то, что в зале было раз-два и обчелся народу, немолодой мужчина с елейной улыбкой, подсел к жадно уплетающему пельмени студенту, даже не попросив разрешения. Немного поковырявшись в завядшем салате, он отодвинул тарелку в сторону и, брезгливо поддев на вилку разваренный пельмень, сунул его в искривившийся от отвращения рот. Немного пожевав отправленное в рот яство, он аккуратно вытащил несъедобное месиво чайной ложкой, и, отхлебнув глоток мутно-серого чая, непринужденно начал беседу:

— У меня за городом есть небольшой домик, нельзя назвать его дачей, но садом-огородом называть язык не поворачивается… Знаешь, я как-то не любитель ковыряться в земле. Сажать картошку, выращивать в теплице помидоры, я как-то не люблю, это же добровольное рабство. На моей фазенде ничего не растет, кроме аккуратно постриженной травки. В центре я выкопал огромный, бассейн, как в американских видиках, с бетонным дном и вышкой для ныряния, рядом с бассейном небольшая банька. Банька сделана добротно, по-русски, не люблю я эти, финские сауны, эти потогонялки. Толи дело пропарится в парилке с березовым веничком, а потом в бассейне охладишься, и годы с плеч долой. Знаешь, когда из бассейна опять в парилку влезешь, такой слоенный пирог получается, внутри жар, кожа холодная, а вокруг около восьмидесяти, я даже градусник в парилку повесил, для контроля.

Друзья, которые у меня бывают, говорят: «У тебя Юрий Михайлович», — незнакомец протянул руку Константину, — Юрий Михайлович,

— Очень приятно, — пробурчал студент, — Костя.

— Мне тоже приятно, — слащаво улыбнулся мужчина и, не спеша, продолжил. – Друзья говорят: «У тебя, Юрка, не банька — а предбанник в рай». Когда мы с тобой поближе познакомимся, ты по-настоящему поймешь, что такое доподлинная приятность. А езжу я на дачку на тачке. У меня старенькая «Волга», знаешь, такие были, «ГАЗ-21» — зверь, а не машина. Врубишь музЫку на всю катушку, несешься по автостраде и предвкушаешь блаженство, да в моей баньке не только членам правительства можно мыться, но и лицам королевских кровей. Эх, Костик, знаешь, а я бы с тобой прокатился бы с ветерком на мою дачку, ты бы познал, что такое настоящая мужская… компания, с горячей банькой да холодным пивком опосля парилки. Это же верх блаженства, откинешься на спинку кресла и кумекаешь, ежели смерть когда-нибудь коснется меня своим холодным крылом, то хорошо бы в этот момент, когда ты полностью расслаблен, душа еле держится в распаренном теле, дунь и сама отлетит.

Юрий Михайлович, мечтательно закатил глазки и пододвинул свой стул поближе к доедающему пельмени Константину.

— Знаешь, какие у меня на даче угощения, эти говянные пельмени — не та, пища, которую должен вкушать такой человек, как ты.

— А какой? — смутные подозрения закрались в душу студента, он уже начал подумывать о том, как бы смотать поскорее удочки. «Я, конечно, слышал о педерастах, но мне даже в голову даже не приходило, что одному из «гомиков» глянется моя костлявая задница…»

— Ну, знаешь, ты конечно не красавец, но есть в тебе какая-то искра божья, талант, он прямо так и выпирает, его не скроешь. Только настоящий мужчина, может по-настоящему оценить красоту другого мужчины. Что могут эти жалкие сучки, погрязшие в разврате?..

— Это вы про кого?

— Про женщин, про это похотливое племя, которые толком ничего не понимают в мужской любви, им нужно только их тело и деньги. А мужчина любит другого мужчину, прежде всего за душу, а физическая близость…

Услышав последние слова, Обручников поперхнулся, и залился румянцем. А разгоряченный Юрий Михайлович страстно продолжал:

— …физическая близость, это не самое главное в мужских отношениях, прежде всего духовное единение, а уж потом плоть… Ты, знаешь, после баньки тело человека сбрасывает с себя грязь грехов, кровь очищается, прямо видно, как она пульсирует в сонной артерии, так бы прокусил бы и пил, и пил бы…

«Может быть, это вовсе не «голубой», — с неподдельным ужасом подумал Константин, — может быть, он законспирировавшийся вампир, который под видом гомосексуалиста, заманивает жертвы на дачу, а там выпивает кровь… То-то он говорил про предбанник в рай, конечно, же он – вампир, у меня где-то в кармане есть зубок чеснока, надо сунуть ему под нос, я слышал, они этого боятся, как черт ладана».

Обручников полез в карман за чесноком, вынул его и незаметно положил на тарелку своему таинственному собеседнику. Тот, узрев сие действо, усмехнулся и, кивнув, как бы в знак благодарности, сунул его в рот и разжевал.

Ошарашенный студент попытался улизнуть:

— Знаете, мне пора…

— Погоди, я тебя так просто не отпущу, — схватил его за рукав Юрий Михайлович. — Знаешь, Константин, есть люди, которые рождены защищать, а есть, которых надо защищать. У тебя на лбу написано, что тебе нужОн сильный покровитель. Если ты не найдешь такого человека, долго на этом свете не проживешь… Ты подумай на досуге, я готов стать для тебя таким человеком.

Мужчина вынул из кармана голубоватую визитку, на которой золотом было вытеснено:

    «PIRATE»

    частное охранное бюро

  Юрий Михайлович СЫСЬКО

главный менеджер

    ул. Жданова 33 оф. 13

     Тел. +7 (193-49) 666-666

Взяв визитку, Константин хотел, было, быстрехонько смыться, но Юрий Михайлович нежно тронул его за ладонь и, взяв ее в свои руки, начал ласково поглаживать.

— Зря ты не хочешь слушать меня, Константин, когда-нибудь ты узнаешь о своем истинном предназначение и ужаснешься, как ужасна твоя планида, как высока плата за твои прегрешения.

— Да я еще не успел обстоятельно нагрешить.

— В этом воплощение да…

— А что, разве было другое воплощение?

— Конечно, такие, как ты, живут на Земле вечно и вечно умирают в самый не подходящий момент.

— Что-то я не пойму о чем это вы?

— А все о том, что тебе нужен сильный покровитель, который бы защитил тебя от насильственной… — Сысько осекся, но быстро нашелся и уверенно продолжил:

— …от ударов судьбы…

— Я обдумаю ваше предложение, — ответил Обручников и торопливо засеменил к выходу, думая на ходу: «Чтобы я еще раз в этой «Пельменной» обедал, черта-с-два, только в столовке, пора переходить на нормальный рацион, фильм я смонтировал, теперь можно не экономить».

* * *

Сегодня на вахте дежурила тетя Зина, ангел-хранительница общаги, очень смешная, но добродушная женщина. Маленькая с круглым личиком, немного выпученные глаза которой, никогда не стояли на месте, а то и дело стреляли по сторонам и интенсивно вращались, причем каждый автономно от другого. Перед тетей Зиной стоял негр, настоящий негр, с фиолетовым отливом, и, отчаянно жестикулируя, пытался что-то объяснить глуповатой вахтерше.

— Давай, паспорт и иди к кому хочешь…

Африканец радостно заулыбался, оголив ослепительно белые зубы, вынул какой-то обшарпанный документ в голубой обложке и протянул тете Зине. Та испугано шарахнулась в сторону, как черт от ладана.

— Положи на стол и иди.

Улыбающийся негр бросил на стол паспорт и весело и, беззаботно посвистывая, побежал вверх по лестнице. Тете Зина открыла ящик стола, вынула оттуда два карандаша и осторожно, как добропорядочная мамаша, коя спичками собирает анализ кала своего чада в банку, карандашами подхватила паспорт и бросила в открытый ящик.

— Слушай, Костик, как я боюся энтого СПИДу, страсть божая…

— Но ведь он передается только половым путем…

— А хто его ведает как, могет он и через кожу просочится.

— Ерунда все это, лучше ключ от комнаты дайте.

— Так его уже взяли, там у тебе в комнате, поди, целая шайка-лейка, Сашка опять компашку бухариков привел, видать, пивко посасывают.

* * *

Константин поднялся на третий этаж и медленно с явной неохотой поплелся в конец коридора, в котором и находились комнаты мужской половины, вернее мужского меньшинства общежития. Навстречу ему строем прошли первокурсники, громко горланя бравую солдатскую песню, за плечами у каждого весел игрушечный пластмассовый автомат или винтовка.

От громкого топанья дверь в одну из женских комнат отворилась, и взору юноши открылся необыкновенный эротический вид. Сквозь тюль, висевший на карнизе над дверью, можно было разглядеть убогую обстановку студенческой комнаты не лишенную шарма и порядка. Но не это привлекло внимание Обручникова, на ближней к двери кровати спала совершенно нагая девушка, словно Даная, ожидающая своего Зевса. Но эстетического услаждения вид девушки не вызывал, если бы на этом месте лежала любая другая девушка, а не Бабенко Маринка, самая упитанная и невоспитанная леди общежития, самая липучая и трахучая баба во всем институте, готовая переспать с любым и в любом месте. Огромные складки жира свисали с широкого тела, огромные двухведерные груди лихорадочно трепетали от неровного дыхания девицы. Маринка приоткрыла маленький, крысиный глаз, в три карата, и похотливо заулыбалась.

— Костик, я тебя хочу, прямо сейчас…

Костик опешил, совокупление не входило в его планы, тем паче с Бабенко. Но тут в его голове созрел дерзкий план.

— Обмундируйся, и идем со мной, я тоже вожделею с тобой перепихнуться, но только на моей территории.

* * *

Не доходя до двери, Обручников услышал звон стаканов и галдеж спорящих мужиков, несущиеся из-за двери:

— Какой мыслительный, ты чё! Ты подумай, чего ученые до сих пор не могут создать модель мозга?

— Слишком он сложно устроен. Модель его будет колоссальных размеров.

— Мудрилы безмозглые эти твои ученые, они все усложняют. Мозгуют-де мозг нечто мозгующее, в смысле думающее, фигушки, это простой передатчик, как у радиоуправляемой модели.

— А кто же тогда передает сигналы? Господь Бог?!

— Зачем сразу Бог? Есть некий супермозг, который обрабатывает все сигналы идущие от всех земных человеков, анализирует и отправляет приказы.

— И де этот мозг находится? — противоречил ему кто-то с очень плохой дикцией.

— Может быть где-нибудь внутри Земли, мы ведь не знаем, что там. Может быть магма — это и есть раскаленные мозги планеты, а может Солнце…

— Дурацкая у тебя теория, по-твоему, ежели рассуждать, человек не сможет жить вдали от Земли и Солнца… Чушь!

Тут вмешался другой пьяный голос:

— А как жа животные, они тожа што ли управляются с-под земли?

— По всем видимостям.

— Да они твари неразумные…

— Ну, нет, — вмешался Сашкин голос, — животные еще умнее нас, просто не хотят показывать нам свой интеллект. А, может быть, мы думаем совсем не так, как они, поэтому и не можем их понять….

— Плюнь на это, Санек, да сходи лучше к девкам за колбасой, а то закусывать нечем, вобла кончилась…

Обручников даже не успел ничего сообразить, как дверь распахнулась, и из комнаты вывалился чуть тепленький Александр, сосед по комнате.

— О какие люди. Ты чего это?.. — заплетающимся языком произнес Саша. — Сексом стали заниматься даже самые высокоинтеллигентные члены нашего маленького мужского коллектива.

Юноша повернулся в комнату и зычно скомандовал:

— Рота в ружье, освободить сексодром для Костика, у него сегодня большие маневры с вытекающими последствиями… Да, Костик, — обратился к соседу Александр, порывшись в нагрудном кармане рубахи и извлек пачку презервативов, — вот тебе средство индивидульной защиты, а то с этой Маринкой нужно держать ухо востро, а член в резине. Одному богу известно, сколько мужиков потонули в ее бермудском треугольнике.

Выходя из комнаты, ребята громко смеялись, поглядывая то на смущенного Костика, то на разомлевшую Маринку.

— Идем, ко мне, — предложил Вовка Напалкин из 329 комнаты, — здесь нам ловить нечего…

— Кроме триппера… — пошутил Сашка, и, громко гогоча, вся толпа весело ломанулась в 329 комнату.

— Ну, проходи, — Обручников жестом предложил девушке? пройти в комнату…

* * *

…быстро вставил дрожащими руками диск в DVD-плеер и, не снимая обуви, завалился на кровать, держа в руках пульт дистанционного управления.

Внутри плеера заурчал какой-то механизм, и вот уже быстро и незаметно замелькали на экране ничего не обещающие титры…

* * *

— Ты что разогревать меня собрался порнушкой? — поинтересовалась Бабенко.

Константин вздрогнул от неожиданности и нажал клавишу «Pause», дело в том, что он совсем забыл про шлюшку, кою он привел к себе в комнату.

— Во-первых, это не порнушка, во-вторых, чего тебе здесь надо?

— Ты же меня сам сюда привел, чтобы…

— …чтобы выпроводить из комнаты эту пьяную шатию-братию, — грубо перебил девицу Константин. — А теперь проваливай… Хотя нет, давай немного поговорим, раз уж пришла. Мой друг Алексей Катин любит общаться с такими отбросами, как ты. Думаю, ему было бы интересно послушать твои откровения.

— Ну, так приведи его ко мне…

— Делать мне нечего, только сводить два конца, вернее конец и… — Константин засмеялся и достал из кармана пачку сигарет. — Покурим?

— Давай… — оживилась девушка.

— А ты еще и куришь?

— А что нельзя?

— Нет, почему же… — усмехнулся юноша, протягивая сигарету. — Ты мне только объясни, зачем тебе все это, неужели тебе нравится эта развратная жизнь?

— А тебе разве не нравиться? — вопросом на вопрос ответила Маринка.

— А я этим не занимаюсь.

— Как неужели ты еще не разу ни с кем…

— А у меня еще и не было желания. Знаешь, ученые Университета Северной Каролины, исследуя проблемы обретения раннего сексуального опыта у подростков, пришли к выводу, что отягченные интеллектом подростки не имели сексуальных отношений в раннем возрасте. А студенты, которые в большой дружбе с головой и имеют далеко идущие планы на счет будущего, не стремятся к сексуальным забавам. Опыты показывает, что интеллект действует, как защитный фактор от ранней сексуальности, поскольку мозг имеет способность самостоятельно определять правильный возраст, когда человеку стоит начинать занятия сексом.

— Фу, какой ты скучный, дурачок ты, Костик, и ни фига не разбираешься в сексе, как свинья в апельсинах.

— Можно подумать, ты разбираешься… готова с кем угодно, где угодно и когда угодно… Убогий ты человек, Бабенко.

— Да не убожее тебя. Пройдет время, и не о чем тебе будет вспомнить, что хорошего у тебя было в студенческие годы, кроме учебы?

— Так, милая моя, я в институт поступил, чтобы учиться, а не трахаться…

— Вот, вот, кстати, как насчет потрахаться?

— Счас как трахну по калгану, мало не покажется.

Девушка недовольно надула губки, взяла со стола пару полупустых бутылок с пивом, неспешно продефилировала к выходу. А Обручников прямо в ботинках завалился на смятую постель и начал просматривать свой киношедевр.

* * *

Камера медленно ведет зрителя по узкой тропинке, плутающей между пышных осенних березок, непревзойденных красавиц русского леса. Медленно, не поднимая объектива к облакам, камера движется вверх по склону невысокого, почти лысого холма, постоянно увеличивая скорость. Вот уже деревья мелькают как при ускоренном просмотре. Камера неожиданно отрывается от земли, и ничего непонимающий зритель, по замыслу Константина Обручникова, невидимого и пока никем неведомого полусумасшедшего режиссера, парит над осенним, багрово-желтым лесом, планирует над лесным озером с черно-золотистой болотной водой и резко взмывает вверх прямо к облакам.

Пробив толстый слой кучеряво-серых облаков, камера ведет ошарашенного зрителя все выше и выше к звездам. Свет становится более мрачным, и скоро делается совсем черно и беспросветно. Только яркие ночные светила, мелким бисером украшающие бархатное покрывало ночного неба, слегка мерцают, пытаясь разогнать вечный, космический мрак. Вдруг эффектная яркая вспышка света ослепляет несуществующего телеоператора. Он роняет видеокамеру, и она, кувыркаясь и вращаясь, начинает свое неминуемое падение на покинутую землю. Камера стремительно падает, успевая передавать странные и жуткие моменты падения, пока не разбивается об огромный валун, одиноко возвышающийся на обочине какой-то старой, заброшенной дороги. Раздается громкий треск, и все неспешно погружается во тьму.

Полминуты ничего не видно, только слышны отдельные хлюпающие звуки и какой-то костный хруст. Потом медленно освещенность начинает расти. И через минуту зритель видит огромную, хорошо освещенную операционную комнату. Вокруг смертельно больного юноши стоят врачи и медсестры с масками на лицах. А один из них громко и безнадежно констатирует: «He’s dеad!»

Внезапно для всех из разверстой груди покойного вырывается сноп интенсивного света. От неожиданности люди в белых халатах отступают к стене, а некоторые прикрывают глаза дрожащей рукой, настолько ослепителен и необычен вырвавшийся на свободу душевный свет.

Небольшой, пульсирующий розовый шар выходит из кровоточащей раны и на некоторое время зависает над операционным столом, как бы оценивая ситуацию или сканируя изображение. После этого шар медленно двигается по направлению к огромному окну, то увеличиваясь, то уменьшаясь в размерах. Достигнув окна, этот необычайный летающий объект, будто обреченная птица, выпорхнувшая из незапертой хозяином клетки, начинает тщетно биться о толстое оконное стекло.

В это время в операционную, грубо оттолкнув огромного охранника, врывается хрупкая, длинноногая блондинка с ангельским личиком в свободном белом платье. Ее длинные, белокурые волосы, покрытые легким, прозрачным покрывалом, золотым водопадом ниспадают на хрупкие плечи. Удивительно правильные черты лица, украшают открытая, задумчивая улыбка. Она бросается к операционному столу, падает на грудь умершему и бьется в страшных рыданиях, нервно трепеща всем телом. Огненный шар прекращает безрезультатные попытки вырваться на свободу и возвращается к ненавистному столу.

В тот момент, когда нежные уста красавицы трепетно касается посиневших губ усопшего, шар с огромной скоростью пикирует в рассеченную невозмутимым хирургом грудь. Рана мгновенно затягивается, и юноша, с трудом приоткрыв тяжеловесные веки, хрипло произносит: «Oh! Darling…» и теряет драгоценное сознание…

* * *

Константин снова нажал на паузу, взял со стола недопитую бутылочку пива. Скинув тесные ботинки, он сделал пару жадных глотков и…

3. Кошмар с продолжением…

Алексей увидел свои мысли со стороны. Это было омерзительно и жутко… клубок разномастных червей копошился в навозной куче его черепной коробки. Разобраться в этом скоплении разноцветных, разнозапахих и разновеликих мыслей было не под силу даже божественному сверхсознанию.

Мысли-черви извивались, сцеплялись между собой и снова расползались в стороны, чтобы через мгновение слиться, спутаться, завязаться в тугой Гордиев узел.

И вот от кучи отделилась одна маленькая мысль. Золотистой, светящейся змейкой она скользнула во тьму и исчезла. Алексей поспешил за ней, ничего не зная и не понимая, как в каком-то сомнамбулическом бреду. Ему казалось, что если он догонит ускользающую мысль, то однообразная, скупая на значительные события будничная жизнь наполнится каким-то, еще неведомым никому содержанием и обретет столь желаемый смысл.

Следуя за мерцающей во тьме, неясной мыслью, Катин, вскоре, очутился в каком-то низком подвале, пропахшем смрадной гнилью и прелой сыростью. Мысль скользнула в узенькую щель приоткрытой двери и растворилась во мраке. Алексей приник к щели, и его взору предстала маленькая комната с квадратным зарешеченным оконцем под самым потолком. Скорее всего, это была монашеская келья, о чем говорили: маленькая иконка Христа-спасителя в углу и странный человек в монашеском одеянии. Хотя, комнатка, с тем же успехом, могла бы быть и одиночной камерой каторжного каземата.

Молодой инок сидел на краю узкой деревянной кровати, склонившись над качающимся столиком, по всей поверхности которого были расставлены в беспорядке баночки с красками и лежали всевозможных размеров кисти. В мерцающем свете маленькой свечи юноша с редкой рыжеватой бородкой что-то писал небольшой кистью на небольшой доске красного дерева.

Катин приблизился к монаху, чтобы рассмотреть, что именно рисует этот необычный человек. На золотистом фоне доски была изображена красивая девушка с ангельским личиком в свободном белом платье. Красавица стояла на коленях перед иконой божьей матери, держа молитвенно сложенные руки на уровне головы. Ее длинные, белокурые волосы, покрытые легким, прозрачным покрывалом, золотым водопадом ниспадали на хрупкие плечи. Удивительно правильные черты лица, украшала открытая, задумчивая улыбка. До завершенности холста не хватало только глаз. Вместо них на доске были не прописанные немного узковатые, обрамленные длинными ресницами лазурные пятна.

Но отсутствие глаз нисколько не преуменьшало обаяния изображенной девушки. Всемогущая человеческая фантазия за художника дополняла образ красавицы сияющими голубыми глазами, переполненными любовью и верой.

Монах тщательно выписывал мельчайшие складки на одежде девушки. Браться за глаза он не собирался, возможно, он еще не до конца представлял их себе, и поэтому боялся малейшей неточностью испортить начатую икону.

Темно-карие очи художника выражали сосредоточенность и муку. Он то и дело кусал, и без того, искусанные губы и морщил высокий лоб.

Атлетической фигуре монаха совсем не подходили черные монашеские одежды. Его натренированное тело гораздо лучше бы смотрелось на боевом коне, облаченное в боевые доспехи. Маленькая беличья кисть в крупных, жилистых руках казалась легким перышком. Таковскому богатырю надо махать палицей на поле брани, а не выписывать лики святых в темной и душной келье. Но судьба распорядилась по-своему. И еще неизвестно, смог ли бы этот переполненный здоровьем и силой человек стать искусным воином, но то, что он бы даровитым художником говорил каждый мазок на недописанной картине.

Алексей с восторгом следил за точными движениями юноши, который, казалось, не замечал его присутствия. Очевидно, это было действительно так. Катин умом понимал, что все происходящее с ним, не более чем причудливый сон. Но сердцем и душой он не хотел и не стремился принимать это.

Кто-то грубо оттолкнул Катина, дверь кельи с шумом распахнулась, и в помещение ворвались несколько рослых монахов. Один из них (скорее всего старший) высокий и седобородый мужчина резко выхватил из рук юноши доску и простуженным, хриплым голосом повелел остальным:

— Вязать дерзкого...

Алексей, войдя вовнутрь, попытался вмешаться, но седобородый, ничего не замечая, прошел сквозь него и направился к выходу. Следом за ним повели сопротивляющегося юношу. Катин быстро пришел в себя и поспешил вслед за монахами. Когда же он выбежал из кельи — в узком, слабо освещенном коридоре уже никого не было.

«Где же мне их искать?» — помыслил Алексей. И тут из темени и промозглости появилась забытая им мысль и, проскользнув меж ног, поползла вправо по коридору. Юноше ничего не оставалось делать, как следовать за своей путеводной мыслью, светящейся змейкой освещающей ему путь.

Чем ближе подходил Катин к цели, тем ясней слышались голоса. И вскоре перед ним распахнула свои двери огромная зала, в центре которой возвышался громоздкий, неудобный дубовый стол. За столом восседал обрюзгший, с неухоженной, серенькой бородёнкой пожилой монах. Его большие, болотистого цвета глаза пылали ненавистью и презрением.

— Яко ты, Савва, самый благовоспитанный инок монастыря, удосужился намалевать на доске, предопределенной для написания ликов святых, сею распутную дщерь, таяжде дьяволицу в облике человечьем? Кто уподобил тя заняться сим распутным деянием? Кто совратил тя со стези истиной? Ответствуй! — горланил, захлебываясь слюной и злобой, раскрасневшийся игумен, размахивая короткими, толстыми и грубыми, как полена, руками.

— И токмо не тщись уверить нас, яко греховная мысль: осквернить сею доску… — игумен потряс отнятым у юноши недописанным портретом и смачно сплюнул на пол, —… припожаловала в твою ясную главу. Кто обольстил тя, наименуй?

Юноша упорно молчал, что еще сильнее разозлило старика.

— Исаак, подь сюда.

Из темноты от черной стены отделилась маленькая, неказистая фигура Исаака. Непонятного возраста монах, хромая на левую ногу, подошел к игумену. Но, не успев сказать не единого слова, он надрывно закашлялся, закатывая глаза и хватаясь за воздух тонкими, как плети, паучьими руками. Повернувшись к Савве, Исаак ухмыльнулся и закашлялся вновь. Сухой, продолжительный кашель был больше похож на самодовольный и презрительный смех.

Катин понял, что именно Исаак предал художника. Похоже, и Савва понимал это, но ничего не мог сделать, его руки, по-прежнему, были крепко связаны за спиной.

— Руби!

Исаак перекрестился и, вынув из-за пояса топор, прямо на столе начал крошить в щепу раскрашенную маслеными красками доску.

— Осторожней, бестия! Тако ты мне, не равён час, всю столешницу попортишь… Ужо, довольно, довольно, да угомонись ты, ирод. Вот разошелся-то...

Исаак смахнул на пол щепки, обломки, в общем, все, что осталось от доски, отер пот и, громко закашлявшись, словно захохотав, шагнул в темный угол и исчез, растворившись в беспроглядной темноте.

Алексей бросил взгляд на Савву. Два дюжих монаха едва сдерживали юношу, по щекам которого текли крупные слезы. Но он, опять-таки, не произнес ни единого слова, только что-то мычал и постанывал. И тут Катин осознал, что этот рыжебородый монах, художник был немым. Ему стало больно и страшно обидно за свою беспомощность. Вмешаться он не мог и, наверное, не имел право. Происходящее — это только сон, но слишком жестокий и поэтому слишком похожий на явь.

— Ладненько… — посмеиваясь, прошипел игумен. — Чаю, ты не жаждешь, яко да все окончилось подобру — темже обретай по-худому. Али ты запамятовал, кто отхватил у тя окаянный язык? Ежели не укажешь нам своих сотоварищей, утратишь и зенки.

— Ы-ыы, ы-ыы...

Юноша тщетно попытался вырваться, но вскоре силы оставили его, и он беспомощно повис на руках своих мучителей.

— На станок евоного, — приказал игумен.

Двое мужчин потащили обмякшее тело художника к странному сооружению в углу залы. Привязав, юношу к скамье, седобородый монах зажал его голову в деревянные тиски.

— Подивимся, яко ты замычишь, внегда твоя глава расколется на куски, ежели допрежде вежды твои на чело не повылазиють. Приступай, Петр.

Седобородый, кряхтя и раскачиваясь, будто нехотя, подошел к станку и начал, потихоньку, крутить ручку тисков. Савва вскрикнул и опять замычал.

— Ну, яко ты? Будешь упорствовать? Ладненько… Пробавляй, Петр, да с промедлением, поне поболе помучается, допрежде испустит дух… Пусть ведает, как препятствовать божественной воли. Неча своих сожительниц на досках малевать, да Великого Инквизитора конфузить да жалобить…

* * *

Алексей проснулся, как говориться, в холодном поту. Он долго лежал на спине, тщась постичь узренное виденье. Впервые в жизни он видел такой колоритный, живописный сон. Раньше ему, стыдно признаться, снились все больше толстозадые девки деревенские с большими сиськами, кои пытались его совратить и затащить на сеновал. Но он всячески упирался, орал благим матом. Все эти ночные кошмарики заканчивались головной болью, промокшей от пота майкой и серыми следами ночных поллюций на смятой простыне.

Но сегодняшний сон не был похож на перепутанные фантазии сексуально озабоченного юнца, слишком все закручено, как в хорошем голливудском блокбастере. Алексея смутило не то, что ему, обделенному природной фантазией человеку, пригрезился такой мудреный сон, а то, что сон нес какую-то информацию, кою он в силу опять-таки своей ограниченности не мог переварить и осмыслить.

«Почему я такой тупой, — подумалось Алексею, — вроде силой Бог меня не обделил, умею рисовать, причем неплохо, думаю, что все-таки поступлю в художественное училище, чего мне это не стоило. Если б не треклятое сочинение, в котором я удосужился сделать шестнадцать ошибок… И, вообще, зачем художнику уметь грамотно писать и изъясняться, главное уметь красиво писать на холсте и на бумаге. Дурацкие у нас правила приема в ВУЗы».

Молодой человек попытался заснуть снова, так как было еще слишком рано, чтобы вставать и слишком поздно, чтобы можно было вернуть утраченное, то есть спокойствие духа и расслабленность. Но как не старался Катин, сон не хотел его брать. Крылатый сын Гипноса, бог Морфей унесся в недосягаемую высь и не собирался больше возвращаться.

Катин поворочался, поворочался и решил встать. Но когда он резко вскочил с кровати, чтобы по многолетней привычки приземлиться сразу на обе ноги, в голове помутилось, и Алексей упал как подстреленный прямо на грязный пол…

4. Два мира, два влюбленных создания

…потянувшись, Константин встал, извлек из обшарпанной тумбочки, стоящей у окна пачку сигарет с фильтром, вскрыл и вынул одну сигаретку. Закурив, Обручников, подошел к окну. За окном на еще не просохшем после недавнего дождя стадионе гоняли мяч африканские студенты индустриально-педагогического техникума, что-то крича друг другу на своем потешном языке, вставляя непечатные русские словечки.

— Велик и могуч русский язык, — произнес с усмешкой Константин и, загасив едва раскуренную сигарету, бухнулся на кровать и продолжил просмотр фильма...

* * *

Юноша и девушка, силой своей страсти вернувшая последнего к жизни, бредут по длинной дороге. Впереди них восходит солнце, расцветают цветы, огромным, пестрым ковром ложась к их ногам. За их спиной цветы отцветают, жухнут и превращаются во прах, все рушится, гибнет, красноватое заходящее солнце медленно гаснет, скрываясь за стволами сухих деревьев.

Два солнца: восходящее и заходящее;

Два мира: рождающийся и умирающий;

Два милых создания на еле очерченной границе между двумя крайностями, два любящих сердца в хрупких грудях, слабо защищенных от ударов немилосердной судьбы.

Влюбленные идут, восход сменяется закатом, цветенье — тлением, безначальная жизнь сменяется бесконечной смертью…

Неожиданно земля уходит из-под ног юноши и девушки, и они медленно падают в разверстую звездную бездну, совсем не ведая никакого страха, по крайней мере, на их улыбающихся лицах не видно и тени смущения, смятенья и сомнения...

Падая в бездну, юноша и девушка вертятся в разные стороны, попеременно трансформиру­юсь во все возможные живые и неживые предметы. Звучит неестественная, малопонятная, заставляющая стынуть крови в жилах космическая музыка…

И вот внизу видна большая полянка, заросшая какими-то странными, совсем неземными деревьями и цветами четкой геометрической формы. Кубические бутоны изумрудных цветов на тонких треугольно-призматических голубых стеблях нервно вздрагивают и покачиваются от слабого дуновения серебристо звучащего ветра.

Влюбленные неторопливо опускаются на фиолетовую шаровидную траву и превращаются в две ярко-красных резко пульсирующих, полупрозрачных пирамиды одинакового объема, в туманном чреве коих бьются в такт ярко синие шестиугольные, как звезда Давида, влюбленные сердца. Нечеловеческая музыка неведомого композитора приумножает тревожные переливы и резко обрывается на затакте…

* * *

Константин остановил плеер и закурил новую сигарету… Дым медленно заполнил комнату, будто едкий Лондонский смог. Стало темно и безвозвратно одиноко. Обручников, смутно понимая, что творится, в отчаянье цепляясь за песчинки нелепой действительности, вынужденно погрузился в липкий и дурно пахнущий сон, едва успев на излете меркнущего сознания погасить зажженную сигарету о проржавевшую душку казенной кровати…

5. Поединок с телефонным аппаратом.

Шатаясь и держась за хлипкие перила, Алексей Катин медленно спустился вниз по узким и скользким ступеням лестницы. С каждым отчаянным шагом боль, сжимающая седеющие виски, становилась все тише и глуше. И, когда молодой человек безнадежно достиг загаженной площадки первого этажа, боль совсем улетучилась, только в голове немного шумело, как после глубокого похмельного шторма.

Поприветствовав дежурного, молодой человек, вразвалочку (по крайней мере, так показалось приветствуемому) вышел из общежития и направился к ближайшей телефонному аппарату…

— Алло, «Скорая» слушает.

— Барышня, я, кажется, сошел с ума, мне снятся красочные кошмарики, и страшно болит голова...

— Шли бы вы молодой человек на… на прием к психиатру, и не морочили мне голову всякой ерундой… — прошипела женским голосом телефонная трубка, и короткие гудки ворвались в уши, отрезвив и вернув Алексея на грешную землю.

Катин немного постоял в будке, тщетно пытаясь осмыслить происходящее, но в голове было пусто, как на огромном стадионе во всесокрушающее ненастье. Повесив ненужную трубку, молодой человек безотчетно направился в запущенный соседний сквер.

Одуревшие от осенней свистопляски великодушные деревья, не скупясь, бросали под ноги редких прохожих золотые и медные монеты совершенно ненужных никому жухлых листьев. Осеннее солнце все еще, по привычке, струило людям квелое тепло и жиденький свет, но, несмотря на эти излияния, было замогильно прохладно и по-кладбищенски неуютно.

На громогласной детской площадке недужного сквера беззаботно резвились отвязанные малыши. Их любящие мамаши, сидя на скамейках, мирно беседовали друг с другом либо читали дежурную книгу, бдительно следя за каждым шагом своего чада, при этом утомленные повседневными заботами женщины периодически тяжело вздыхали, взирая на беспокойные детские игры и неугомонную беготню.

Только одна скамейка в сумрачной глубине сквера была бессмысленно пуста. Алексей удобно уселся на разбитую возрастом скамью, вытянул ноги и, раскинув руки, запрокинул отяжелевшую от нахлынувших потрясений голову. Прямо над ним высоко в небе плыли белоснежные, бесплотные облака. Они были похожи на больших, белых птиц, бог весть каким ветром занесенные в эту серую жизнь.

 «А может это ангелы? — подумал молодой человек и бессмысленно прикрыл глаза. Картины лихо закрученного сновидения одна за другой возникали у него в непонимающем мозгу, освежая в памяти с трудом пережитые переживания. — Все происходящее во сне было настолько мерзким и жестоким, чтобы называться рядовым видением. Что-то здесь нечисто...

Фу, как жарко, будто в сталеплавильном цеху. Какого черта, я вчера туда таскался с проверкой пожарной безопасности. Делать мне было нечего, как по подвалам и фермам лазить, как я только не свалился в котел с раскаленным металлом… Да и этот сопровождающий, как он мне надоел со своим брюзжанием и критикой правительства… Кстати, Костиком его завали, как Обручникова…

Во, а не позвонить ли мне Обручникову — он у нас большой психолог, ПИД… дагог, мать его… может, он растолкует, что к чему?»

Пошарив по засаленным карманам, Катин извлек гнутый, почерневший от времени жетон и поспешил к ближайшему телефонному аппарату. В двух будках были оборваны трубки, в третьей поломан диск. Алексей вернулся к аппарату, по каковому совсем недавно звонил в «Скорую», но оный сразу же после набора номера, заглотнул жетончик и самодовольно заурчал.

«… твою мать. Разве это жизнь! — дал волю своим накалившимся эмоциям Алексей. — Полгорода надо обежать, прежде чем куда-нибудь дозвонишься. Быстрее пешком дочапать к Константину в общагу, чем отыскать в этом некоммутативном городище, хотя бы один, исправный аппарат, с первой же получки покупаю мобильник...»

Подобрав с земли полуобгоревшую спичку, Катин решил воспользоваться старым, проверенным способом. Едва аппарат заурчал в ожидании очередного жертвоприношения, Алексей сунул в его ненасытную глотку остро отточенную спичку, и телефон, потрескивая и недовольно хрипя, соединил его со вторым общежитием пединститута...

6. Случай в сталеплавильном цеху.      

После окончания лекции, Константин спустился в холл и собрался уже направиться в подвал в раздевалку, дабы безотлагательно покинуть стены сего образовательного заведения, как столкнулся лбом в лоб с Пашкой Веселкиным.

Павел работал шофером-экспедитором при институтской АХЧ, а жил в той же общаге, что и Константин. Это был небольшого роста, как и Костя, молодой человек с большой, как у гидроцефала, головой и подслеповатыми, беспардонными глазами, которые он прятал под толстыми линзами очков. При всей его неказистости и безобразности, Веселкин обладал большим мужским достоинством, нет, не тем, что скрывается от любопытных глаз в широких штанинах, хотя и это тоже было завидных габаритов, но главное — Пашка обладал необычайным даром красноречия и убеждения. Он мог заговорить зубы любой представительнице прекрасного пола. Видели бы вы, какие куколки-прелестницы перебывали в его искушенных, наторелых, волосатых руках.

— Привет, Костя, ты случайно не свободен сегодня вечером? — крепко пожимая руку, полюбопытствовал Павел.

— А что, ты хочешь предложить мне выпивку и девочек? — радостно осклабился Обручников, никогда еще не вкушавший ни то и ни другое.

— Нет, я предлагаю тебе съездить со мной на лакокрасочное предприятие для получения краски…

— А что я буду с этого иметь?

— Я тебя бесплатно покормлю в рабочей столовке… — предложил вечно голодному студенту выгодную сделку Павел. Он знал подход не только к одним женщинам, но и к представителям других сексуальных большинств и меньшинств, иначе он бы не был Пашкой Веселкиным. — На ключи, иди в мою машину, посиди там подожди чуток, я пока накладные в АХЧ возьму.

* * *

Пашка неоправданно долго задерживался.

«Наверное, опять тискает кого-нибудь в институтском подвале, прямо не шофер, а какой-то мастер скоростной секс-проходки...» — подумал Константин и, чтобы как-то занять себя, начал почитывать мятую заводскую газетенку «ЗА МЕТАЛЛ», валявшуюся на изрядно протертом и сильно продавленном заднем сидении служебного автомобиля.

* * *

«…несчастный случай произошел вчера в сталеплавильном цехе нашего комбината. Двадцатилетний сталевар Константин А. бросился в котел с расплавленной сталью. Что заставило молодого, пышущего здоровьем юношу таким страшным образом свести счеты со своей жизнью?

Мы провели независимое журналистское расследование, и вот какие факты мне удалось вскрыть отточенным моим пером…

Общежитие, в котором последние полгода жительствовал Константин, после окончания технического училища, пользуется в округе недоброй славой. Месяца два ранее там был забит своими пьяными собутыльниками до смерти молодой человек, тоже Константин. Свидетельствуют, что они не поделили какую-то длинноногую брюнетку или шатенку. Избив паренька, горе-приятели выбросили его с балкона 5 этажа, а сами продолжили возлияния, напрочь забыв про девушку, из-за которой и разгорелся весь сыр бор.

Утром, протрезвев, подельщики сего изуверского побоища никак не могли вспомнить, ни только как выглядит сия таинственная возмутительница их покоя, но и как ее зовут-величают. Покончивший собой сталевар Константин А. тоже принимал участие в этой вакханалии, но, как подтверждают свидетели, удалился спать, задолго до того, как вспыхнул конфликт.

Так ли это было на самом деле, теперь не узнает уже никто, ибо приятели Констатина обживают тюремные нары в сибирской колонии строго режима, а бренные останки юноши обрели покой на Левобережном городском кладбище.

Следователь Марк Лазоревич Хатрейн, которому поручено расследование факта гибели сталевара, предполагает, что это был отнюдь не несчастный случай, но в интересах следствия, он не стал разглашать имеющие у него веские доказательства его предположений.

А вот очевидцы, а их, кстати, предостаточно, в один голос утверждают, что это было не заурядное самоубийство; Константина А., скорее всего, к этому кто-то подтолкнул. По одним показаниям опрошенных мною свидетелей, что юноша некоторое время встречался с длинноногой блондинкой, по другим с невысокой шатенкой.

Не все та ли это загадочная незнакомка, ставшая виновницей трагедии в рабочем общежитие? Более того, в день гибели, по словам все тех же свидетелей, сталевар Константин А. приводил какую-то девушку в цех, чтобы показать ей место своей работы, представив ее мастеру как собственную сестру. Но из анкетных данных явственно видно, что никаких родственниц по женской линии, а тем более сестер у покойного, отродясь, не бывало.

Капитан Хатрейн обещал в ближайшее время обнародовать результаты следствия. Так что, будем внимательно следить за расследованием и ждать появления новых сведений по данному происшествию, которые должны пролить свет на случившиеся в течение двух календарных месяцев странные смерти…»

* * *

— Ну что, ты еще не заснул тут? — спросил подошедший раскрасневшийся и возбужденный Павел.

— Что опять кого-нибудь окучивал в подвале?

— Да ты что? — усмехнулся Веселкин. — Все по этажам носился, пока все нужные подписи и печати собрал… Что ты там читаешь?

— Да, вот какую-то криминальную галиматью…

— Это, не галиматья, — сказал, усаживаясь в водительское кресло, Павел, — чуешь, в городе завелась серийная душегубка и порешает одних Константинов, так что берегись, и ночь к девкам один не бегай, лучше меня приглашай, я тебе помогу…

— Чем? Языком, если только…

— Знаешь, язык это сильное средство и не только в общении, — Пашка высунул длинный пупырчатый язык и стал им быстро ворчать из стороны в сторону, — знаешь, как девок возбуждает…

— Паша, ты, видать, совсем на сексе тронулся.

— Сейчас, заведу двигатель, и тронемся…

Глава II. НАУКА О КОНТАКТАХ

1. Контакт? Нет контакта…

— Приветствую тебю, о, мой сладкоголосый повелитель, слющаю и повинуюсь… — раздался из глубины трубки, как из загробного мира, прохладный голос стебающегося Константина. — Извините за задержку, но я изволил опочивать, только благодаря тому, что берегиня тетя Зина осмелилась поднять меня прямо с сладосонного одра… Короче, Склифосовский, что у тебя опять стряслось?

— Да, тут, понимаешь, одно сновидение меня озадачило, просто не сон, а триллер какой-то.

— Ты же знаешь, что я — не Иосиф-толкователь снов. Сказал бы просто, что у тебя очередной выходной и тебе нечем заняться, а то выдумал триллер-киллер-катерпиллер.

— Может ты отчасти и прав, но мне действительно нужно с кем-нибудь поговорить, а так как выбор пристойных собеседников не велик, придется довольствоваться твоим неприличным обществом.

— Ладно, черт языкастый, уломал, я всегда удивлялся твоей способности умно строить фразу при полном отсутствии ума… Если тебя моя характеристика не смутила, давай где-нибудь встретимся...

В это время трубка заурчала, закашлялась и вместо голоса Обручникова выдала чей-то посторонний, потусторонний разговор:

 —… ала она меня, бляха муха. Не баба — а черт в юбке. Уже, хай три месяца, вона мене мозги компостирует. Харэ, сёдня же ее замочу… — ругался в трубке чей-то глухой, с хрипотцой голос.

Ему возражал тягучий, невнятный и картавый бас:

— Ша! Ты шо, Коська, гхехнулся шо ли? Тебя же посодют. Плюнь ты на ниё. Шо ли у тя дгугих забот мало?

— А мне теперича до фени, все кранты, не хочу я, штоп Анжелика угодила в другие лапы. Ладно, ежли енто будет така жа падла, как и она. А ежли… Нет, братан, лучше я еще одну ходку на зону сделаю, чем кто-то из-за этой суки мучаться будет.

— Ты шо, Костик! Тоже минэ Хгистос-спаситель. Кому нужна твоя жегтва? Ты уже свое в малолетке отмотал.

Говорящий закашлялся, этот сухой и продолжительный кашель, похожий на самодовольный и презрительный смех, Катину показался очень знакомым и неприятным...

Глухой голос продолжал:

— Мне! Таких шлюх надо вешать на фонарных столбах...

В трубке раздался громкий треск, но в этом треске и шуме Алексей сумел разобрать несколько слов.

—… во вторник в 12… да, да… в Парке победы у танка...

Треск прекратился, и Катин услышал возмущенный, но, на этот раз, голос Кости Обручникова:

— Ты куда запропастился?

— Какие-то помехи… Костя, ты сейчас ничего не слышал?

— Треск, шум и все… А что, был контакт с кралей из интимных услуг, ты, чай, там, раз пять кончил, покуда дослушал до конца?

— Полно валять дурака, я тебя серьезно спрашиваю…

— А… — продолжил дурачиться Константин, не помышляя о том, что Алексею сейчас не до шуток. — У тебя был контакт с инопланетным разумом, и что?.. скоро Конец Света?

— Слушай, Костя, ты меня достал, ты когда-нибудь бываешь серьезным? Лучше я тебе попозже позвоню...

— Что у тебя там опять?

В ответ Константин услышал только короткие гудки и въедливый треск. Обручников пожал плечами и, обратившись к тете Зине, обронил:

— Если еще будет звонить этот сумасшедший пожарник, скажите, что я отправился в цирк.

— Почему в цирк-то? — прищурившись, заулыбалась, подслеповатая вахтерша.

— Да там, если шутят, то иногда бывает смешно...

Костя повернулся и, прикрыв узкой ладонью зевающую пасть (ибо слово «рот» звучало бы слишком уменьшительно и ласкательно), направился в свою комнату досматривать прерванный на самой интересном месте сон, красочный и сюрреалистический, как и созданный гением Обручникова короткометражный любительский телефильм.

Но по пути в комнату ему встретилась Люська, просто Люська, просто Алексей не знал ее фамилии, да и вообще ее очень мало знал, и, признаться, не больно-то хотел с ней встречаться. Тем более, что ходили слухи, что Люська замужем за каким-то крутым каратистом, который сейчас башляет в Америке, а она пока живет в общаге. Но, как только ее мил друг заработает приличную сумму, они приобретут квартиру и заживут… Впрочем, это все не более, чем сплетни, хотя они наверно были не без основания, поскольку Люська жила в отдельной комнате и имела приличные «бабки», чтобы жить припеваючи.

— Костя, а, правда, говорят, что у маленьких мужиков большие члены? – спросила Люська, притянув Константина за торчащий конец ремня.

Обручников даже лишился дара речи от неожиданности, во-первых, еще ни одна девушка не разговаривала с ним так откровенно, и еще ни одна девушка не стояла так близко к нему.

— А ты, наверное, еще девственник, чего шары выкатил, что ли вопроса не понял? — засмеялась Люся, полуобняв юношу за талию. Обручников чуть не потерял сознание, но вскоре нашел в себе силы и ответил хриплым голосом:

— Не знаю…

— А у тебя большой?

— Это зависит от твоих мерок…

— Ну, пядь будет?

— Пять сантиметров?

— Не пять, а пядь, расстояние от указательного до большого пальцев. А? — осклабилась девушка, и погладила его спереди по шершавой ткани джинсов. — Сейчас измерим…

— Прямо здесь? — испугался Костя.

— Ты прав, пойдем ко мне в комнату. Не бойся, я тебе заплачу за доставленное удовольствие, если, конечно, ты сумеешь мне его доставить…

* * *

Люся наблюдала, как Костя нерешительно расстегивал молнию на своих брюках, руки дрожали и не слушались его. Твердый член сильно выпячивался через ткань его синих джинсов, демонстрируя сильное возбуждение юноши. Обручников невольно улыбнулся, увидев, как девушка изумленно вытаращила глаза, узрев его мужское достоинство, и страстно возжелала заполучить его, дабы испытать, по ее мнению, максимальное удовольствие. Она глупо полагала, что размер получаемого удовольствия от секса с мужчиной пропорционален размеру его достоинства.

Обручников гордился собой, так как имел огромный член, более чем 20 сантиметров, упругий и толстый, точно такой, а каком мечтала Люся по ночам, энергично мастурбируя, погрузившись в свои сладострастные эротические фантазии. Застежка молнии достигла основания, но юноша не спешил снимать свои потертые джинсы, он только распахнул их, как врата райского сада. Люся узрела, что лобок юноши гладко выбрит да самого основания мощного нефритового стержня, твердо схваченного хлопчатобумажной тканью джинсов. Привычку брить лобок Костя перенял у отца. Тот всегда брил лобок и подмышки.

«Костик, — часто говаривал батяня, — женщины любят, чтобы от мужика не пахло потом, а главное вошки не заведутся…»

Обручников неторопливо расстегнул кнопки на своей рубашке, явно затягивая с этим делом, он уже смирился со своей участью, более того, ему стало интересно узнать, а чем вся эта авантюра кончится. Он улыбнулся снова и тонкими длинными пальцами начал ласкать свое жилистое тело. Пальцы юноши мягко скользили сначала по его животу, а затем по волосатой груди. Костя игриво щипал пальцами своих сухощавых рук коричневые, возбужденно торчащие соски и ухмылялся, поскольку Люся уже начала стонать от волнения. Юноша то скользил вниз сильными, но нежными, руками, опускал в джинсы, то полз вверх и ласково гладил соски.

Люся застонала громозвучнее, страстно возжелав, чтобы Костя скорее снял свои ненавистные джинсы, скрывающие огромный объект ее вожделения. Девушка жаждала увидеть этот мощный агрегат, этот невообразимо огромный стержень услады, жаждала увидеть юношу полностью обнаженным. Она начала расстегивать свою блузку, ее руки, трепещущие от волнения, также не слушались. Люся пылко желала юношу, хотела поскорее почувствовать его сластолюбивый конец в своем похотливо зудящемся начале.

В конце концов, она обещалась заплатить хорошие деньги за любовь, и потому резонно хотела играть со своей новой игрушкой по своим правилам. Девушка сняла свой полупрозрачный, ажурный лифчик, и ее маленькие упругие грудки вырвались на долгожданную свободу. Снимая одной рукой свою узкую юбку, девушка начала протирать свою возбужденную киску прямо через дорогостоящие колготки.

Обручников улыбался еще шире, так как он еще ни разу не видел, как раздеваются девушки, кои обладали бы красотой, которой можно любоваться. Впрочем, и как разоблачаются обыкновенные девушки Костя тоже ни разу не лицезрел. Люся вонзила ногти в ткань нейлона, и колготки разорвались. Холодный воздух сквозь дырку в колготках ворвался в открывшиеся розовые половые губки, и Люся начала дрожать от волнения. Ее пальцы суетливо двигались поперек ее внешних губ, а дрожь удовольствия управляла ее спинным хребтом, девушка открыла свою киску для Обручникова, чтобы он мог разглядеть ее прелесть.

Другая рука ласкала чувствительный сосок и вытягивала его на полную длину. Людмила стиснула свои ровные белоснежные зубы и застонала от боли, кою она причиняла себе, но эта боль несла и блаженство. Розовый сосок сиял свежими царапинами, которые оставили длинные ногти девушки, расцарапав кожу поперек мягкой белой грудной плоти.

Юноша улыбался и наблюдал за девушкой, наслаждаясь зрелищем и возбуждаясь совместно с ней. Люся была всегда груба с собой, она любила причинять себе боль. Она вонзала свои острые ноготки глубоко в плоть, сжимала и громко визжала от боли и наслаждения.

Обручников резким движением скинул джинсы, и выпустил своего петуха на свободу. Увидев его, девушка облизнула свои воспаленные, пухлые губы, будто тот выглядел лакомым блюдом, кое она зверски хотела проглотить.

Люся не стала ждать, когда Обручников пригласит ее, она встала, захватила рукой его инструмент и потянула юношу в постель. Костя был ее игрушкой в течение ночи, и она знойно хотела играть. Девушка погладила член и потерла головкой члена губки своей влажной киски, сделавшиеся скользкими от обильных соков ее вожделения. Молодой человек покойно закрыл глаза и затрепетал, поскольку Люся начала протирать свой возбужденный клитор кончиком головки его члена. Другая рука двигалась вокруг упругой ягодицы Обручникова. Ноготки глубоко впились в твердые мускулы, оставляя широкие болезненные царапины. Юноша задрожал от боли и заулыбался от блаженства.

Девушка безапелляционно растерзала невинные колготки, чтобы облегчить доступ возбужденного аборигена в пещеру ее блаженства. Она резко надавила на ягодицы Обручникова, навалившегося на нее всей своею неуклюжей тяжеловесностью, и возбужденный орган легко вошел в ее расслабленную плоть.

Молодой человек приподнялся на локтях над трепыхающимся в сладостных судорогах червонным от возбуждения женским телом. Его горячий губастый рот нашел ее торчащие соски, и Костя начал ласково посасывать и покусывать их. Одна из его рук грубо захватила волосы девушки, и юноша сильно потянул их к себе, сам не осознавая, что делает, страсть помутила его сознание. Люся пронзительно вскликнула, поскольку Обручников начал наматывать потные волосы на кулак, переплетая в своих сильных пальцах. Боль слилась с удовольствием, и тело девушки заколотилось от наслаждения.

Люсина киска сжимала напряженный член, девица вкушала каждый толчок мужского тела. Неожиданно Люся пылко заголосила, ее чувственное тело напряглось, будто стало стальным. Молодая распутница дерзко вздрогнула и мощно забилась в конвульсиях, корчась от наступившего оргазма. Рука юноши в волосах расслабилась, скатилась с потной спины девушки и начала мягко ласкать ягодицы. Люся замолкла и, тяжело дыша, грубо столкнула Обручникова с себя.

Немного полежав на спине, красотка встала, подняла валявшиеся на полу юбку и блузу, и одела их прямо на потное, разрумянившееся от возбуждения голое тело. Обручников присел на край кровати, наблюдая, как Люся расчесывает щеткой свои слипшиеся волосы. Заполучившая свое, развратница взяла кожаную сумочку, извлекла из нее массивный бумажник и презрительно посмотрела на уставшего юношу. Тот сладостно улыбнулся ей. Люся тоже улыбнулась в ответ и бросила зелененькую купюру на смятую постель.

— Это тебе, грубятина, компенсация за утраченную девственность — купи себе пособие по сексу, а то не будешь иметь успех среди женщин, не все такие мазохистки, как я. И не все любят трахаться с ничего не умеющим девственником, — снова улыбнулась Люся, и внезапно изменилась в лице и сердито добавила:

— А теперь вали отсюда, пока я кого-нибудь не позвала. И забудь, что здесь было. Если кому-нибудь сболтнешь — ты не жилец. И больше не ищи со мной свидания, даже не здоровайся при встрече, хотя это лишнее...

Через несколько минут окрыленный Константин бежал, летел вверх по лестнице в свою комнату домой к скучной обыденной жизни, несмотря на грубое окончание рандеву. А девушка осталась одна с унылыми собственными делами и занудным мужем-бизнесменом, для которого самым основополагающими в жизни было зарабатывание денег, кои так легкомысленно тратила его легкомысленная жена…

2. Смерть в собственном кабинете.

У Алексея сегодня было дежурство, ребята пошли смотреть футбол по телевизору, а так как, Катин не был заядлым болельщиком, то его оставили на телефоне. В жизни всегда так происходит, если не куришь или не любишь футбол — иди, работай. Но и работой бдение на телефоне тоже нельзя назвать, хотя это гораздо лучше, чем выезд на пожар. Иной раз несколько раз за ночь поднимут, а все из-за каких-то горящих мусорных бачков и невинных детских шуточек со спичками, приведших к возгоранию паласов или портьер.

Катин вышел на улицу, выкурил сигарету и полюбовался прозрачным, звездным небом.

«Нет у нас в деревне, звезды красивее, там нет никакой подсветки от всех этих фонарей и многоэтажек, звезды, будто бесценные жемчужины на черном бархате неба… — думал Алексей, глядя на звезды, — Воще, начал выражаться, как Костик, но ему это простительно, он же поэт, а я-то чего это, совсем, что ли, сбрендил?»

Катин вернулся к телефону, сел за старый покосившийся стол и, облокотившись, попытался задремать, но сон не шел в голову, тогда пожарник вынул из ящика ворох старых пожелтевших газет и, выдернув одну наугад, под названием «Централ», и собрался читать все подряд, но тут его внимание привлекла статья с броским выкриком: «Смерть в собственном кабинете»

* * *

Двадцатилетний журналист Константин Б. вчера был найден мертвым в собственном кабинете в здании редакции газеты «ЗА МЕТАЛЛ» N-ского металлургического завода.

По словам следственной бригады, незамедлительно выехавшей на место преступления, смертельный удар был нанесен корреспонденту малотиражки сзади тяжелым железным предметом, очень похожим на гаечный ключ. Ударивший достаточно был высокого роста, возможно даже женского пола, поскольку ударов было несколько, а так мог поступить только не очень сильный человек, не сумевший с первого раза нанести единственно смертельный удар.

Хотя, есть нелепое предположение, что молодой человек, раскачиваясь на стуле, мог потерять равновесие и упасть на спину, в результате чего погиб от удара головой о железную трубу отопления.

Но это очень неправдоподобная версия, поскольку нужно было несколько раз упасть со стула, это все равно, что несколько раз наступить на лежащие грабли. При всем при том, следствие должно подвергать рассмотрению все версии происшествия, даже самые абсурдные и несуразные.

Следователь прокуратуры капитан Хатрейн, коему поручено ведение сего странного дела, совсем не отрицает версию заказного убийства. В предсмертных своих статьях Константин Б. изобличал деятельность руководства N-ского завода, вскрывая факты незаконной распродажи имущества завода, тем более что, по свидетельствам уборщицы, незадолго до несчастья в кабинете у журналиста была высокая, рыжеволосая девушка.

Если девушка была профессиональной киллершей, то не стала убивать жертву таким странным образом. Скорее всего, основной причиной, послужившей отправным пунктом в деле является сведение личных счетов или бытовые, любовные разборки. А может эта девушка, просто является психически неуравновешенным серийным убийцей?

Остается только фантазировать на заданную криминальную тему. Представьте себе Константина, склонившегося над листом бумаги, отставить, над клавишами персонального компьютера, ибо сейчас только самый ленивый не пользуется сейчас компьютером. И даже сия статья набрана на «пентиумном» компьютере. Итак, журналист немножко нервничает, закуривает сигарету одну за другой и гасит, не докурив. Ему срочно нужно сдать материал в номер, а у него нет ни одной мал-мал подходящей темы. Он чешет ладонь правой руки, пытается вспомнить к чему бы это. Потом прогуливается по кабинету, глядит в окно на серые корпуса комбината, снова садится к компьютеру. И тут в дверь кто-то барабанит в дверь, простите, тихо стучит. Вваливается, вмещается в помещение рыжеволосая девушка, для убедительности, в рабочем комбинезоне и гаечным ключом на 42.

— Вы Константин Б.? — спрашивает она нежненьким голоском и, получив утвердительный ответ, жестом предлагает корреспонденту сесть к столу. — У меня есть хороший материал для вас.

Молодой человек садится за клавиатуру и приготовляется слушать. Девушка ходит за его спиной и рассказывает о сексуальных домогательствах сменного мастера или очередной задержки выплаты зарплаты на пятом участке. Константин внимательно слушает и бегло стучит по шершавым клавишам клавиатуры. И в это момент, когда корреспондент совсем не ожидает подвоха, красавица наносит несколько ударов по теменной части головы. Молодой человек падает, а девушка, завернув ключ в тряпье, незаметно уходит.

Но ее в коридоре видит уборщица. Хотя, может быть, все было иначе, и девушка, кою видела пожилая женщина, может совсем не причем. Да и была ли эта девушка, а может все это пьяные бредни подвыпившей уборщицы-алкоголички, о чем свидетельствовали некоторые сотрудники редакции.

Но факт остается фактом, погиб человек, и нужно искать причины, которые послужили причиной его преждевременной смерти…

Что ж, нам ничего не остается, как ждать результатов экспертизы и следствия, но, а пока ни тяжелого предмета, ни рыжеволосой девушки не было обнаружено…»

* * *

«Какая бредятина, — подумал Алексей, дочитав статью до конца, — и кто читает всю эту дребедень про убийства, грабежи, бандитские разборки? Точно говорил Обручников, человечество сходит с ума, а может и не он, что-то я совсем запутался.

Мистические ужасы Эдгара По — это детские шалости, по сравнению с той чернухой, о которой сейчас пишут в разросшихся, как грибы после благодатного дождя, криминальных газетах и журналах, с красочными кровавыми иллюстрациями, многочисленными трупиками и откровенной расчлененкой…

Кстати, ведь я на прошлой неделе был в этой редакции и с этим журналюгой общался. Я ему придурку говорил, что нужно заземлять компьютеры, иначе быть беде. Во, как будто в воду глядел…»

Отложив газету, Алексей, навалился на руки и попытался задремать. Внезапно он почувствовал, как кто-то тихонько тронул его за плечо.

— А… Что такое?.. — попытался что-либо понять Алексей.

Он протер глаза и увидел перед собой двух молодых человек, весьма странной наружности, такое было ощущение, что они только что встали из могилы. Хотя они и были одеты весьма прилично, их посиневшие губы и глубоко ввалившиеся пустые, ничего не являющие глаза насторожили Алексея, если не сказать иначе, сильно его устрашили.

— Кто вы?

— Спокойно, Леша, мы не причиним тебе ничего плохого, по крайней мере, больше, чем ты сделал с нами, — промолвил вкрадчивым негромким голосом высокий мускулистый гость, усаживаясь на стул, стоящий рядом со столом.

— Но я вас не знаю.

— Зато мы знаем тебя хорошо… — усмехнулся второй не менее крупный и мускулистый пришелец, усаживающийся напротив.

— Что вам от меня надо?

— Мы хотим поговорить с тобой, открыть тебе глаза…

— О чем мне с вами говорить?

— Во-первых, давай познакомимся. Меня зовут Костя, Костя Бикин, — произнес гость, сидящий напротив. Маска его лица была немного задвинута вперед, так бывает, когда вскрывают черепушку, а потом забывают натянуть личину обратно на «котелок». По крайней мере, Леше так растолковывал его близкий родственник-врач, когда они хоронили внезапно умершего дядю.

— А меня зовут Константин Андрияшин, — усмехнулся посиневшими губами молодой человек, и от него дохнуло адовым жаром. — Не пугайся, это у меня от купания в котле с металлом, до сих пор не могу остыть.

— А меня…

— Не надо представляться, тебя, Леха, мы знаем очень близко, — натянуто улыбнулся Андрияшин.

— Откуда?

— Придет время — узнаешь. Только у меня вопрос к тебе, — и Константин Бикин наклонился к Алексею, чтобы лучше разглядеть выражение его расширенных от удивления и страха глаз. — Зачем ты Петюшку-то на тот свет спровадил, мы, ладно, тезки Великого Агнца, а он-то причем?

— Я его не убивал… — заверещал Алексей.

— Ну да, и нас тоже… — как-то растерянно проговорил Андрияшин.

— Я никогда никого не убивал.

— Конечно, конечно, — согласился Андрияшин. — Что ты нас испугался? Оставь это глупый пережиток, я, правда, когда был жив, тоже боялся мертвяков. Но теперь не боюсь.

— А я, — оскалил желтые зубы Бикин, — страшно как боялся смерти. В детстве дурак придумал себе сказочку-успоказочку, что когда придет мое время кони двигать — люди выдумают средство продлевающее или даже побеждающее смерть, но теперь меня это не страшит.

Алексей понемногу пришел в себя. Дело в том, что покойник затронул тему, коя его самого волновала не меньше.

— А скажи, Костя, что там ждет за порогом смерти?

— Придет время — узнаешь, — прыснул Бикин.

— А тебе-то зачем? — поинтересовался Андрияшин. — Ты уже не один раз за этот порог хаживал.

— Но почему я не помню?

— Придет время — вспомнишь… — хитро прищурился Костя Бикин, — Только у нас к тебе одна просьба — не убивай больше никого, кроме…

И гости исчезли также неожиданно, как и появились.

Катин очнулся и приподнял тяжелую голову. В полумраке дежурки никого не было.

«Говорила мама, не читай всякую дрянь на ночь глядя, будут кошмары сниться…»

3. Диалоги, диалоги, диалоги…

Каждый вечер, вернувшись в собственную комнату после трудного учебного дня, Константин, будто неизлечимый наркоман, включал DVD-плеер для просмотра созданного им телефильма. Друзья-товарищи, с коими он делил место под крышей общежития, заблаговременно расходились по другим комнатам, ибо терпеть эту длящуюся уже много дней пытку не мог уже никто. Кто-то предложил даже сломать диск, чтобы у Кости больше не возникало неудержимого желания смотреть и смотреть, и смотреть свой фильм. Но, зная Костину невыдержанность и вспыльчивость, никто не решился применить к Обручникову такие бесчеловечные меры.

Вот и сейчас, едва вернувшись из института, Константин, сразу же завалился на кровать с дистанционным пультом управления. Диск с видеофильмом все время находился в плеере. Славка с Игорьком уже давно слиняли к соседям, еще завидев из окна, Константина, семенящего к двери общежития с наркотическим блеском в глазах.

* * *

Девушка и юноша, обретя свои первоначальные, человеческие формы, бредут по бескрайнему ромашковому полю и оживленно беседуют, совершенно не шевеля распухшими от поцелуев губами. Зритель видит только широко выразительные глаза и крепко сцепленные руки и слышит голоса идущие не от влюбленных, а откуда-то сверху, может быть даже с небес, будто это разговаривают не люди, а их души или ангелы-хранители. Звенит, переливаясь на все лады, легкая, оптимистическая мелодия, к неспешному звучанию примешан вкус стрекотания кузнечиков, жужжания летающих тварей и сладкоголосое пение птиц.

— Милый, наш мир создан из рук вон плохо, люди в мире не живут, а маются...

— Милая, наш мир создан просто замечательно, люди в мире не маются, а живут…

— Милый, жизнь быстротечна и, в конце концов, нас всех ждет СМЕРТЬ!

— Милая, смерть скоропреходяща и, в конце конца, нас ждет новая ЖИЗНЬ!!!

— Милый, не все люди умеют любить; и не все знают, что любить других — это такое счастье.

— Милая, все люди рождены для того, чтобы любить, но многие из них думают, что любить других — это большое горе, поэтому они любят только самих себя.

— Милый, почему ты перечишь мне, разве ты не любишь меня?

— Милая, возлюбив меня, разве ты не перечишь себе?

На корявом сухом дереве заводит свои рулады соловей или какая-то другая певучая пташка. Юноша и девушка обречено замолкают. Слышны только пение птицы и ритмичные удары влюбленных сердец. Когда восторженный певец замолкает, прерванный бессловесный разговор душ безотложно продолжается.

— Любимый, разве может сравниться божественное пение живой птички со звучанием искусственно созданной композитором музыкой?

— Любимая, а разве нужно сравнивать живое пение птички со звучанием созданной искусным композитором божественной музыкой?

— Любимый, ответь: а существует ли во Вселенной жизнь, подобная нашей?

— Любимая, а существует ли подобная Вселенная в нашей жизни?

— Любимый, ты думаешь, все, что мы видим — это игра нашего воображения?

— Любимая, видишь ли, все, что я выдумал — это воображение нашей игры…

— Любимый, я хочу иметь от тебя ребенка….

Юноша ничего не отвечает девушке. Он подхватывает ее на руки и начинает кружиться. Сначала медленно, потом сильнее, еще сильнее, пока влюбленные не превращаются в пестрый вертящийся волчок. Начинает звучать тягучая, как «Orbit» музыка и пахучая как Гаванская сигара. Между грубых и громких звуков слышны нежные нотки печали и опасливый шепот юноши:

— Я тоже хочу, но еще не время. Для того чтобы родить ребенка, одного желания мало. Время нашего ребенка еще не пришло. Но я безнадежно знаю его новое имя и пол.

— Я тоже! Это будет девочка…

— Девочка?

— Да, девочка.

— Хорошо, пусть будет девочка, и звать ее будут…

— Анастасия!

— Анастасия? Но я думал…

— Зачем думать, все уже решено за нас на небесах…

— Наверное, ты права.

— Я люблю тебя, милый…

— Помолчи, послушай Вселенную, она молчит, как беспокойно и тревожно молчит Вселенная. Видно ей не хочется видеть нашего счастья и любви, она не хочет, чтобы у нас была дочка Ася....

— Какие глупости, милый, по-видимому, ты боишься этого сам. Ребенок ни может не родиться, если ему предопределено стать хрупким плодом нашей страстной любви, как и Вселенная ни может молчать. Нет, милый, она поет, просто ослепленный своей страстью, ты сам ничего не хочешь видеть и слышать, а может и осмысливать…

— Я боюсь, любимая, боюсь потерять тебя, так и не обретя земного счастья, как недавно я потерял жизнь.

— Но я же вернула ее тебе…

— Вернула, но мне кажется, что не всю…

— Как это, не всю?

— Не знаю, ничего не знаю-ююю…

Вертящийся в сумасшедшем ритме волчок резко затормозил, и утомленные тела юноши и девушки спинами упали на сочную изумрудную траву и белоснежные цветы.

— Я не вижу звезд, милая.

— Еще не ночь.

— Я не слышу ветра, милая.

— Еще не шторм.

— Я не знаю жизни, милая.

— Еще не смерть!..

* * *

В дверь комнаты кто-то вероломно постучал, и Константин прогневлено нажал на кнопку «Стоп», полный негодования справился:

— Кто там?

— Твоя смерть!

4. Выход королевы.

Алексей прилетел в Парк победы, где стоял памятник танку, первому ворвавшемуся в город, без двух минут 12. Прошло томительных пять минут, но никого — ни жертвы-девушки, ни злодея-парня — не было видно.

«Может быть, зря это я все затеял, лучше бы отсыпался после дежурства, а не занимался несвойственным мне занятием. С каких пор пожарные стали вызволять невинных жертв из рук неведомых убийц? Надо было сообщить в милицию, хотя ей это тоже все до фени, как и многим в этом жестокосердном мире…

Что-то я стал красиво выражаться, будто Костька…

Не к добру это все…»

Прошло еще несколько долгих минут и, когда Катин уже собрался уходить, на аллее в глубине парка появилась высокая, стройная девушка.

Она шла, не торопясь и немного наклонив вперед голову и, как показалось Алексею, пританцовывая. Дул порывистый сентябрьский ветер, и Анжелика, как какая-нибудь принцесса, (нет! королева!!!) грациозно придерживала развивающиеся, как паруса, полы свободного, цвета утренней зари, платья. Дующий ветер — озорник и большой шалун, совсем расхулиганившись, то и дело играл с вьющимися локонами шелковистых темно-каштановых волос девушки.

Все в ней было совершенно и гармонично: и плотно сбитое, гибкое тело, и высокая грудь, и округлые широкие бедра. Каждое движение Анжелика подтверждало, что и по жизни она идет так же, как по этой усыпанной опадающей листвой алее — свободно и легко, улыбаясь и пританцовывая.

У Катина заколотилось сердечко, и сильная боль, аналогичная утреней, но более отчетливая и безжалостная, сдавила виски. Шатенка не дошла до Алексея метров десяти, как от дерева, полевую сторону от песчаной дорожки, отделилась огромная фигура молодого мужчины немного деревенской наружности.

— Анжелика, Эйнжил, — окликнул он девушку и медленно полез в карман за папиросами. Девушка приблизилась к нему и громко чмокнула в щечку. Улыбка ни на мгновение не сходила с ее кругленького, немного полноватого лица. А в больших, сияющих почти черных глазах резвились маленькие, неугомонные чертята.

— Hello, Костик, I'm sorry to be so late, опоздала немного...

Голос девушки звучал мелодично и сладострастно так же, как тот музыкальный инструмент, звучание которого Алексей слышал однажды на концерте, но, к своему сожалению, названия не запомнил. Какое-то мудреное у него было название, итальянское…

— Идем к пруду, — предложил парень и, взяв Анжелику под руку, повел ее напрямик, через заросли сирени.

Катину ничего не оставалось делать, как следовать за ними.

«Экий геркулес, если что случится, я еще и не справлюсь с ним, хотя и силенкой меня Бог не обидел. Но, да, что думать, поживем — увидим… Может все еще обойдется. Не могу же я допустить, чтобы на моих глазах совершилось душегубство», — одна мысль набегала на другую, все перемешалось, как в недавнем, жестоком сне...

* * *

Со скамейки на боковой аллее поднялся приземистый мужчина неопределенного возраста и заурядной внешности. Одернув штанины брюк, незнакомец неожиданно закашлялся, закатывая глаза и хватаясь за воздух тонкими, как плети, паучьими руками. Сухой, продолжительный кашель был больше похож на самодовольный и презрительный смех. Когда приступ кашля прекратился, человек недовольно покачал головой и, прихрамывая на левую ногу, неторопливо направился к выходу из парка.

У выхода его окликнули, когда незнакомец оглянулся, он увидел, как к нему спешат высокий мускулистый юноша с белокурой девушкой.

— Где они? — спросил властным голосом юноша.

— Кто?

— Не пори муру, Исаак, ты ведаешь, о ком идет речь. Куда они пошли?

— Зачем вам это, вы уже не силах помешать. Великий Экзекутор на этот раз не выполнит свою миссию.

— Ну, мы это еще посмотрим, бежим… — уверено произнесла девушка и, крепко схватив юношу за руку, потянула его в глубь парка, — Я думаю их надо искать у пруда…

5. Продолжение кошмара…

Алексей не понял, что произошло с ним… Спустя некоторое время после того, как Петр начал извращенно истязать безмолвствующего немого Савву, случилось нечто сверхъестественное, и случилось совсем неожиданно, не только для монахов, но и для самого Катина.

Неизвестно откуда появившаяся блестящая мысль схватила себя за хвост и приподнялась над полом. Еще мгновение, и она стала сияющим золотым нимбом. Нимб завис над головой Катина, и вся зала озарилась необычным, мерцающим светом.

Алексей осмотрел себя и удивился необычности своего наряда. Белые, свободные одежды ниспадали с плеч, увеличивая его схожесть с архангелом Гавриилом, внегда оный предстал перед Девой Марией с благой вестью.

И вот, помимо своей воли, Катин произнес громогласным голосом, звучащим торжественно и сурово:

— Восстань, отрок!

Юноша с большим трудом, покачиваясь и постанывая, встал, многочисленные путы с шумом упали на каменный пол. Все находящиеся в зале попадали ниц и начали что-то бормотать и причитать.

— Да отверзнутся уста твои!

— Кто вы? — спросил Алексея художник, оглушенный своим же собственным голосом, он никак не мог поверить, что снова обрел способность говорить.

— Возьми Творение Свое и следуй за мною.

— Но...

— Обаче, аз рех ти: возьми в руце Творение Свое и следуй за мною… Исполняй ныне же мою волю...

Юноша склонился к деревянному крошеву, и в мгновение ока стружки, щепки и обломки соединились; в дрожащих от волнения руках просветленного монаха засияла золоченая доска с ангельским ликом прекрасной девушки.

 — Следуй за мною...

 Художник покорно пошел за Алексеем, не понимая, что с ним происходит. Едва за ними захлопнулись двери, как из залы раздался шум обрушивающегося потолка, сквозь громогласный грохот которого были едва слышны громкие крики и угасающие стоны погребаемых заживо монахов...

6. Контакт состоялся.

Когда Катин пришел в себя, то увидел склонившуюся над ним Анжелику, по ее раскрасневшимся щекам текли слезы, а пухленькие губки, в этот раз, улыбались как-то загадочно, и вместо чертят в глазах зияла бездонная пустота.

— Наконец-то… Я уж, блин, трухнула за тебя.

Алексей с трудом приподнялся и попытался встать. Все тело от затылка до пят ломило. Сильная боль сжимала виски, и даже немного поташнивало.

Анжелика помогла ему встать на ноги и добраться до ближайшей скамейки.

— Ну что, спаситель мой, сам до дому докандыляешь или помочь?

— Сейчас, отдышусь… Может тебя проводить?

— Вот еще! Неужели ты считаешь, что, если ты защитил меня, я теперь без ума от твоего поступка, что я втюрилась в тебя по уши, что даже, блин, жить без тебя не могу… Это только в дешевых рыцарских романах — дама, спасенная неустрашимым рыцарем, навсегда теряет голову, которой у нее, как правило, никогда и не было. Так что извини, донкихот — ты мой героизированный, но я пока образуюсь без твоей помощи...

— Не юродствуй, тебе это не идет...

— Как хоть тебя, блин, зовут, защитничек?

— Алексей, Алексей Катин.

— А столь тебе годков-то, горе луковое?

— Двадцать первый идет...

Девушка как-то зло улыбнулась:

— На ловца и зверь, дай бог, чтобы на этот раз не вышло ошибки...

— Чего ты там шепчешь?..

— Ничего… Как ты теперь, Алексей? Оклемался немного?

Молодой человек потрогал свою голову, боль не отпускала, но тело уже не ныло, как прежде.

— Ничего.

— Ладненько… тогда я сматываю удочки.

— Погоди, Анжелика.

— Эйнжил, — железным, не позволяющим никаких возражений голосом произнесла девушка, — меня зовут Эйнжил Эвил.

— Ты что иноземка?

— Мы все иноземцы в этой жестокой стране. Черт даст, мы еще поговорим на эту щепетильную тему...

 Анжелика встала, одернула подол и, чмокнув Алексея в щечку, как еще совсем недавно целовала своего прежнего ухажера, легко заспешила к выходу из парка.

— Стой, Эйнжил, стой...

Катин с большим трудом догнал девушку и крепко схватил ее за руку.

— Стой… Где мне искать тебя?

— Здесь…

— Когда?

— Может завтра, а может через сто лет… Пусти руку, больно, да…

Выхватив руку, куколка, весело смеясь, бросилась в кусты и скрылась из виду. Алексей медленно опустился на ближайшую скамейку и закрыл глаза, боль прекратилась… Но в душе осталась горечь и обида.

«Я же от чистого сердца, а она мне в душу… и в грязных туфлях».

Девушка, отойдя метров на пять, резко повернулась и небрежно бросила:

— Моя визитка у тебя в кармане… Звони, если не трус!

* * *

Алексей немного посидел на скамейке и попытался что либо понять, но в его мало оборудованный для размышлений мозг мысли как-то не спешили с визитами. Только одна какая-то скудоумная мысль сверлила сознание: «Может сходить в церковь?»

Алексей никогда ранее не ходил в церковь, хотя был крещен. Ему было лет пять когда папаша с дедом пошли попить пивка, а заодно и окрестили своего отпрыска в близлежащей церквушке. Сам обряд Катин не запомнил. Помнилось, как он ходил со гнусавым попом вокруг купели, а потом он завел новоокрещенного отрока в алтарь и одарил крашенным яичком.

После это в церкви Алексей не был ни разу. А вот сегодня его как-то потянуло. Равно, как бедное измученное передрягами дитя тянет к мамке. Так как родители у Катина жили в другом городе, он решил сходить в храм божий.

«Если не поможет, то вред тоже не большой…»

Молодой человек поднял глаза и разглядел, как в кронах деревьях блеснул золотой православный крест.

«Странно, — подумал юноша, — я что-то не помню, чтобы в той части парка был храм, хотя сейчас повсюду строят новые и восстанавливают старые…»

И, поднявшись со скамейки, Алексей медленно направился к церкви. Чем ближе он подходил к церквушки, тем стремительнее был его шаг. Часовенка была старая, нуждающаяся в безотлагательном ремонте, с покосившейся колоколенкой на потрескавшемся брусе коей висел разбитый медный колокол. Дверь в часовенку болталась на одной петле и надсадно скрипела.

Катин с опаской приоткрыл шатающуюся дверь и вошел вовнутрь. Полумрак церкви напоминал ему недавний сон, когда он бродил по мрачным монашеским катакомбах.

В глубине здания у слабоосвещенного алтаря стояла группа молящихся стариков и старушек, полукругом обступивших старенького священника, бубнящего под нос какую-то молитву.

Подойти к молящимся Алексей не решился, а пошел вдоль правой стены, старательно разглядывая немногочисленные лики святых, написанных на почерневших от времени досках. Ему показалось, что святые смотрят на него с нескрываемым презрением и может быть даже ненавистью. У мужчин были сдвинуты брови и напряжены скулы, а на девичьих ликах играли противоестественные надменные улыбки.

Неожиданно, его взгляд остановился на иконе изображавшей предательский поцелуй Иуды в Гефсиманском саду. И хотя изменщик по всем церковным канонам был нарисован в профиль, чтобы своим дьявольским взглядом не смущал молящихся прихожан по малым, незначительным признакам, Алексей кобчиком почувствовал, что написанный богоотступник обликом своим напоминал какого-то до боли знакомого ему человека.

Неожиданно Катину показалось, что на мгновение Иуда повернул голову и посмотрел своими колдовскими веждами в расширенные от трепета глаза юноши.

«Я уже где-то видел эти очи…» — подумалось Алексею, и тут он ужаснулся и отпрянул. Эти глаза он видел всего несколько часов назад, когда брился, глядя в старое, треснутое зеркало…

Катин, сломя голову, побежал прочь из часовни. Добежав до скамейки, на которой ему пришла в голову мысль: сходить в церковь, он бухнулся на жесткие доски и потерял сознание…

Глава III. ОСКАЛЫ СУДЬБЫ

1. Когда верстался номер.

Придя в себя, Алексей сунул руку в карман и вынул маленький обрывок газетки, на котором размашистым почерком было написано:

«Angelica D. Evil, please call me: 33-09-89».

«Странная это девушка и визитка у нее странная…» — усмехнулся Алексей и бегло пробежал глазами по тексту, напечатанному на крошечном обрывке газеты…

* * *

«…в парке Победы выпрыгнул из кабины колеса обозрения Константин В., недавно вернувшийся с мест лишения свободы и временно неработающий. Смерть наступила мгновенно от перелома шейных позвонков.

По словам одной посетительницы, некая высокорослая шатенка наблюдала за его роковым падением. Убедившись в его смерти, она, небрежно бросила: «Еще один, да Великий Инквизитор разошелся не на шутку...» и спешно покинула площадку аттракционов...»

* * *

«Интересно, — мелькнула в голове у молодого человека непрошеная мысль, — что в этой «визитке» главное, имя с телефоном или отрывок из статьи?

Любопытно, что это за Константин В., не тот ли громила, который полчаса назад разделал меня под орех? Тогда каким образом информация так быстро попала в газету, либо это не тот парень, либо здесь задействована какая-то дьявольщина… Мне помнится я тоже катался на этом колесе обозрения…»

Но, сверкнув как слабый метеор в темную южную ночь светлая мысль погасла, не оставив никаких следов в сознании Алексея…

2. Непрошеная гостья.

Костя не на шутку испугался, после долгой работы над романтично-мистическим фильмом он готов поверить и в злопамятного Сатану, и во всепрощающего Бога. И поэтому фраза: «Твоя смерть!», сказанная надрывным, срывающимся женским голосом, вывела его из душевного равновесия.

Бледный, как сама смерть, дрожащими руками Обручников приотворил дверь. На пороге стояла красивая девушка с ангельским личиком в короткой мини юбке и топике. Ее длинные, белокурые волосы, были заплетены в длинную толстую косу, коя покоилась на полуоткрытом левом плече девушки. Удивительно правильные черты лица, украшала открытая, задумчивая улыбка. Девушка посмотрела на Константина полу прикрытыми голубыми глазами с длинными бархатными ресницами, загадочно улыбнулась и пышными коралловыми устами сбивчиво вымолвила с явственным английским акцентом:

— Ви ест мистер Обручников?

— Да, в некотором роде… — нетвердым голосом произнес молодой человек.

— Я — ест представител английской телекомпании «British Broadcasting Corporation», I want… я бы желаль… кхотела преобрест у,,, you, mister Обручник, all rights… права на прокат yours… вашего тэлефилма «Уснувшие в Армагеддоне» в Штатах.

— Вы не шутите?

— Of course, шутю! — закатилась девушка. — Костя, неужели ты не узнал меня, несравненную исполнительницу главной роли в твоем шедевральном фильме.

— Маша?! Какими судьбами?

— Да вот, слышала, что ты закончил монтаж фильма, и потому я просто сгораю от любопытства…

— Я как раз этим занимаюсь.

— Сгоранием?

— Нет, просмотром окончательной версии! Что ж проходи, коли пришла, что же мне с тобой делать, не прогонять же! — недовольно пробурчал Константин и распахнул дверь настежь перед ошарашенной диким гостеприимством прелестной девушкой…

Красивые девушки, как красивые цветки, они радуют нас своим великолепием, своим ароматом молодости и совершенства. Но их очарование так же краткосрочно, как и благоухание срезанного цветка. Проходит незначительный срок, и от пригожести и красивости не остается ровным счетом ничего. Другое дело девушки у коих сильна душевная красота, с годами она, как городской цветок, упрямо пробивается сквозь непоколебимый, непробиваемый серый, невзрачный асфальт, чтобы скромно расцвести и доставить радость и утешение окружающим ее людям.

Но не все способны в невзрачном скромном кустике разглядеть сокрытую до поры до времени необычную красу и очарование. Да и потом, как говорят знатоки женщин, красотка хороша час, два, а потом нужно о чем-то говорить…

Маша была редким исключением из правил, кроме того, что она обладала неземной красотой, Бог наделил ее богатым воображением и зачатками глубокого интеллекта. Было как-то непривычно наблюдать, как красивые пухленькие губки, более предназначенные для медоточивых лобзаний, лепетали толковые, верные словеса и гармонично выстраивали их согласно научной, а не нелепой женской логике.

Константину припомнилось, как в перерыве между съемками, он имел неосмотрительность, и пригласил красотку в кафешку, попить кофейку. Тут-то и блондинка и выказала свои вящие умственные способности, чем окончательно добила самовлюбленного юношу.

— Откуда у тебя такие познания и умственные способности?

— Знаешь, у одних годы берут свое, другим они свое отдают. То есть, чем больше человек живет на земле, тем чаще он умнеет…

— А что, ты уже долго живешь? — попытался уязвить девушку Обручников.

— А то ты не знаешь?

— Нет…

— Впрочем, — прелестница несколько задумалась, сморщив ровненький, без единой морщинки лобик, слегка подъяла узкие бровки и широко распахнула обрамленные густыми и длинными ресницами лазоревые очи. — Ты еще ничего не знаешь…

— Что именно? — поинтересовался Константин.

— Придет время… — начала блондинка, но Обручников грубо перебил ее:

— Ты не первая об этом мне говоришь… Какое время придет, и что я должен буду узнать?

— Я этого еще сама не понимаю. Знаешь, иногда мы в жизни совершаем такие ошибки, я бы сказала, роковые ошибки, за которые приходится расплачиваться до конца жизни, а иногда и жизни не хватает, приходится нарождаться вновь и вновь, пока вина не получит абсолютной сатисфакции…

— Значит, я в предыдущей жизни совершил просчет, за который должен понести наказание в этой…

— Ты удивительно догадлив, только я и мои друзья до сих пор не могут постичь какое, и как помочь тебе это наказание избежать.

— Зачем вам это надо?

— Это наш крест и нам его нести, пока наша вина не сойдет на нет…

Дальнейший разговор Костя уже не помнил, видимо он слишком много выпил и совсем не кофе. А может толковая Маша ловко перевела разговор на другую тему, что содержание первой половины разговора, как-то выветрилась из головы Обручникова, и только сегодня, увидев на пороге Марию, он неожиданно вспомнил тот разговор…

3. Тайная месса.

Они долго брели по каменистой, лесной дороге. Ущербная, болезненная Луна едва-едва освещала их нелегкий путь. Огромные черные деревья, возвышавшиеся по обе стороны от слабоосвещенной дороги, напоминали омерзительных чудовищ из вузовского учебника по палеонтологии.

Дорога все время шла в гору, и путники, иной раз, останавливались, чтобы перевести дух. За все время, пока юноши шли, никто из них не проронил ни единого звука. Савва боялся задавать вопросы, а Алексей не знал, что ответить, коли Савва осмелиться спросить.

На самой вершине горы чернели развалины старого христианского храма. В глубине здания мерцал слабый свет зажженных свечей, и раздавалось тихое, протяжное пение. Слов нельзя было распознать, но этого, надо думать, и не требовалось.

Когда путники вошли в храм, заунывное пение прекратилось, и все, находящиеся внутри храма верующие медленно опустились на колени, молитвенно сложив тонкие руки, и обратили свои пылающие взоры на вошедших молодых людей.

«В подобном храме я совсем был недавно…» — мелькнула в голове ошеломленного совпадением Алексея.

Из первого ряда молящихся прихожан поднялся среднего роста, седобородый старец, его почтенный вид внушал уважение и отеческое доверие. Старик подошел к юношам и, преклонив седую главу, торжественно произнес:

 — Мы давно поджидаем вас, проходите. Мы ужо начинаем. Давайте сюда Творение, мы поместим Его в достопочтенное место.

Савва трепетно передал в руки старика драгоценную доску с недописанной иконой. Тот трепетно принял ее, приложился дрожащими устами к лику девушки и понес к высокому алтарю, где и установил на высокую, богато украшенную подставку.

Алексей и Савва нерешительно примкнули к молившимся людям и опасливо опустились на колени. Восторженный старец, склонившись над какой-то древней книгой в золоченом, кожаном переплете, перекрестился и начал размеренно читать.

Сначала Катин не разбирал причудливых слов, но, немного освоившись и прислушавшись, он ощутил, как его напуганный слух наполнили диковинные, напевные слова. Алексей опустил смущенные глаза и стал участливо слушать.

 … и бысть сие вина мучиша и истязаша я своея пыткой мучительной сорок сроков; и мучение от нея бысть подобно жажде в безводныя пустыне; подобно голоду в неурожайную годину; подобно безверию и безмолвию в безлюдной, непроходимой чащобе. Все, мучимые ею, потеряют всякую надежду на долгожданное избавление.

Старик продолжал, и вскоре, его хрипловатый голос зазвучал так громко и торжественно, что заполнил все пространство полуразрушенного храма:

 … и взалкают оне влагу хмельную — и не утолят жажды; и вкусят плодов невиданных — и не насытятся; и вопиют несчастные — и не будут услышаны...

Алексей содрогнулся, ибо изреченное стариком было ужасающим и может даже пророческим, по крайнее мере недавние события его жизни доказывали пугающую правоту эти мудрых слов старца. Люди, находящиеся в заброшенном храме начали надрывно причитать и протяжно плакать. Но старец продолжал, не обращая внимания ни на кого и не замечая ничего и никого окрест:

—… и будут оне искать погибели своея, но токмо лишат живота иных; и токмо един юноша, преступив чрез смертный грех, неоднократно обагривши руки своя невинною кровию; и прегрешением своим, обрекающим душу своя на мучения пожизненныя, искупит свою вину; ибо он наказан Богом, дабы более николиже не возникала у оного помышление обо лжи; а другий праведник, миновав многочисленные бесчестье и мучительные кончины, осознает всю свою никчемность и малость…

И токмо, после данного настанет их время предстать пред светлыя очами Господа...

Катин поднял глаза, его взгляд упал на Творение, с доски на Алексея смотрели чистейшие, излучающие всеисцеляющий свет и всепрощающее добро, голубые, удивленно раскрытые глаза Девушки с ангельским личиком...

Старик надрывно произнес еще несколько фраз и, повернувшись заплаканным лицом к слушателям, закончил свою проповедь словами:

—… и смилостивиться Господь и простит им все прегрешения; но не обретут оные долгожданного спокойствия, поскольку их предназначение еще сокрыто не токмо от них, но от нас…

… Но верьте, дети мои, во всеисцеляющую любовь — ибо ни одно Зло на земле не имеет неиссякаемой силы, дабы властвовать безраздельно и бессрочно; ибо всесилен Бог и всемилостив...

… Окончится долгая Ночь; се! грядет достославный день избавления ото дьявольских мук и сатанинских мучителей: итак, сбросим с себя жалкие лохмотья тьмы и сомнений; и облечемся в светлые одежды добра и веры...

4. История Эйнжил Эвил.

Неожиданно сильная боль сжала виски Катина, и он проснулся. Когда Алексей открыл глаза, то увидел, что на краю кровати сидит его друг Обручников и нахально жует шоколадные конфеты, взятые без спроса из его суверенной тумбочки.

— Ну что, уже почти двенадцать часов дня, а ты еще дрыхнешь без задних ног. Не пора ли отвыкнуть от своих профессиональных привычек, или, по-твоему, пожарный — всегда пожарный.

Боль немного отпустила, и Алексей стал осмысливать значение говоримых Константином слов. Он даже попытался улыбнуться, но улыбка получилась, какая-то вымученная и неестественная.

— Давай рассказывай, что у тебя за сновидения такие… По харе твоего лица явственно обнаруживается, что приятного в твоей малоприятной жизни катастрофически мало. Рассказывай, приятель, почему ты так грубо бросил трубку? Али теперь вы считаете ниже своего достоинства разговаривать с простым смертным? Ну, пророк Илия, что новенького поведаешь ты нам грешникам, скоро ли грядет Страшный Суд?

— Брось нести ахинею, тут все намного серьезней, чем ты подозреваешь.

— Хорошо, рассказывай все, а мы уж как-нибудь разберемся...

— Может, ты сначала дашь мне встать и одеться, а уж потом, за чашечкой чая, я бы тебе все и поведал.

Алексей поднялся с постели и начал, неторопливо, одеваться. Константин невольно залюбовался, следя за неспешными движениями этого красивого человека. Хотя красивой была только фигура, а изрядно подержанное лицо представлялось несуразной маской, надетой на пышущее здоровьем лицо молодого атлета. И, тем не менее, Обручников всегда завидовал Катину. Он — тощий, приземистый и хилый юноша с латиноамериканским носом, пухлыми африканскими губами и классической римской лысиной, гляделся на фоне, нордического, истинного арийца Алексея, будто гадкий утенок из одноименной сказки датского сказочника…

Алексей говорил и говорил… Хотя четко излагать свои мысли он не умел, и, все-таки, худо, бедно, коряво и малопонятно Катин подробнейшим образом поведал о своих сновидениях, не упустив ни одной на первый взгляд ничего незначащей мелочи, которая, хоть как-то, могла разъяснить виденное. Не забыл он и о сладострастных чувствах и душе трепещущих переживаниях, глубоко прочувствованных и стоически пережитых им. Упомянул также о реальных подтверждений отдельных смутных опасений, насквозь пронизавших пророческие сновидения. Чем дольше изъяснялся Алексей, тем неуютней становилось на душе у Константина. Какие-то тревожные мысли все время терзали его и не давали покоя. Он все время ерзал, менял позы, грыз ногти, напрочь забыв об остывающем чае.

Когда Алексей поставил точку в своем повествовании, наступила тягостная тишина.

— А кто она — эта Эйнжил Эвил? — нарушил молчание ошеломленный услышанным Константин.

— Не знаю. Вроде, она нигде не работает, чем занимается — не располагаю сведениями. Виделись мы с ней всего несколько раз...

— А почему у нее нерусская фамилия?

— Это длинная история, но, так как нам все равно некогда спешить — я расскажу тебе все, вернее все, что она мне доверила, если, разуметься, рассказанное ей — правда, в чем я не совсем в этом убежден.

Но, как говаривал Александр Грин: «Нужно верить тому, кого любишь, ибо нет высшего доказательства любви...»

— А ты ее любишь?

— Не знаю, не знаю. Все так запутано и сложно, я совсем растерялся и не соображаю, что со мной происходит. Без нее я схожу с ума, места себе не нахожу, едва закрою глаза, как вижу каждую неприметную родинку на ее восхитительном теле, лобызаю...

— Ты спал с ней? — задал прямолинейный вопрос Константин, всегда отличающийся своей прямотой и чистосердечностью.

— Нет еще… не представилось случая. Но я лицезрел ее обнаженной, верней полуобнаженной, поскольку на ней оставались маленькие, ажурные трусики, снять которые она мне так и не дозволила.

Да я и, не больно-то, настаивал…

Мы с ней вместе скоротали целую ночь у меня, вот, в этой самой комнате, на этой, вот, кровати. Мы, опьяненные страстью, осыпали друг друга долгими поцелуями, нежнейшими ласками...

Я поглаживал ее крупные, упругие груди, целовал гладкую шею, тонкие руки, широкие бедра, великолепный плоский живот… Нет ни одного родимого пятнышка на ее теле, которого бы не касались мои услаждающие губы.

Но, как только я приближался к самому сокровенному, Анжелика отстраняла меня.

«Нет, — категорично заявляла она мне, смущенно улыбаясь, — еще не время, я еще не готова, давай отложим это мероприятие на потом...»

 «Но почему? Ты не доверяешь мне? Я же люблю тебя».

 «Нет, — снова произносила она, целуя меня и нежно теребя мои редкие волосы. — Неужели и тебе, как и остальным похотливым самцам, нужно от меня только мое совершенное тело. Не дай мне разочароваться в тебе. Пусть наша любовь будет чистой и непорочной. Приспеет время, и я целиком и полностью буду принадлежать только тебе. А пока не надо… Целуй меня, милый, осыпай ласками — но только этого… делать не надобно!»

— Мы уклонились от темы разговора… — снова заерзал на стуле Константин.

— Да, да. Но при встрече с ней я испытываю сильную головную боль, как будто меня, вместо Саввы положили на станок, и профессиональный экзекутор Петр вожделенно накручивает ручку несущих боль тисков…

Ты просто не представляешь, как мне тяжело с ней. Она очень капризна, сумбурна и алогична, ее поведение совершенно непредсказуемо. Эйнжил может ни с того, ни с чего сильно обидеть меня грубым словом, нелепым жестом. А через ничтожное мгновение ласковые слова сыплются из ее коралловых уст, как из рога изобилия. Она неожиданно появляется, и также неожиданно исчезает в самый неподходящий для этого момент. Я схожу с ума, я люблю ее и ненавижу одновременно. Но я очень боюсь, что однажды последняя чашечка весов перетянет, и я возненавижу ее, так же, как тот парень в парке, что и мне захочется ее убить…

— Может тебе бросить ее, пока не поздно. Это просто не женщина, а какая-то фурия!  

— Нет, Костя. Это не фурия, это судьба. Я должен пройти через все, чтобы раз и навсегда понять: кто она — исчадие ночи или ангел добра и света?

Снова наступила гнетущая тишина. Константин вынул из кармана пачку сигарет и спросил:

 — Ничего, если я тут подымлю? А насчет исчадия — не слишком ли красиво сказано? Будь проще...

 — Да, пожалуй…

Обручников долго разминал сигарету, потом, прикурив от зажигалки, сильно затянулся и задержал дыхание.

 — Да, брат… — выпустив клуб дыма, Константин снова затянулся. — Но ты и влез ты в историю, по самые помидоры!

Алексей поднялся и, немного пройдясь по комнате, как бы разминая затекшие ноги, вдруг, смущаясь и пряча глаза, попросил друга:

— Дай и мне сигарету...

Константин поперхнулся и закашлялся.

— Ты чего, ты что ли тоже пристрастился к этому зелью?

Алексей развел руками:

— Как видишь, я — человек, и ничто человеческое мне не чуждо.

— Ты это брось, — произнес Обручников, протягивая сигарету, — а то мамке скажу.

— Сейчас, вот только докурю, — усмехнулся Катин, прикуривая от зажигалки, любезно протянутой ему Константином, — и брошу...

Но, как только он поднес сигарету к огню, Костя погасил его. Алексей выхватил зажигалку и недовольно бросил:

— Нашел время для шуток. Кстати я уже месяц, как курю, у нас в пожарке, кто не курит, тот работает, вот я и начал покуривать. А тут после того, как ко мне явились призраки убиенных Константинов, теперь всегда курю на работе, чтобы не оставаться одному на телефоне, а еще чадю, когда жутко нервничаю или когда выпью слишком много…

— Ты еще и пьешь? Может ты еще и в карты играешь?

— Слушай, ты сюда стебаться пришел или меня выслушать, — озлился Катин.

— Кончай дуться, ты прямо с головой ушел в свои проблемы, вона, даже курить начал. Надо жить проще, давай лучше расслабимся да поедем куда-нибудь за город, тут на днях будет вроде фестиваля авторской песни. Послушаем песенки под гитару у костра, оттянемся на природе. Я после таких мероприятий, чувствую себя так, будто побывал за границей.

— Да, кстати, о загранице… — приподнял указательный палец Алексей, — Я же хотел рассказать тебе о Эйнжил, верней о происхождении ее странного имени.

Катин завалился на кровать и, с наслаждением куря и стряхивая пепел прямо на пол, заговорил:

 — Ее мать училась тогда в институте (что-то связанное с языками) и иногда подрабатывала переводами. Однажды ее пригласили на какую-то международную конференцию в качестве переводчицы, по большому, естественно, знакомству, то бишь по блату, как раньше выражевывались.

Там-то она и познакомилась с молодым бизнесменом из Техаса, Энди Эвилом. Вечерами, после официальной части, они прогуливались по опустевшим улицам и набережным, она ему рассказывала все, что только знала из истории города, а знала она, должен признаться, не так уж и мало. Иногда Энди водил свою даму в богатый ресторан.

А потом, как ты понимаешь, роскошь и великолепие ни могли не смутить советскую девушку, выросшую в нужде и вечном недостатке. И она легко поддалась соблазну. Причем все это проходило так романтично и возвышенно как в лучшей голливудской сказке. Но только в кино возможны «хэппи-энды», а в жизни все оборачивается более плачевно.

 Когда мать Анжелики поняла, что, кроме удовольствия она обрела небольшую неприятность, и если не принять никаких мер, эта неприятность может вырасти да трех с половиной, а то и больше килограмм. Прознав об этом, девушка поступила, естественно, по-совковски и, дабы как-то облегчить свое бремя, потребовала от загнивающего в роскоши буржуина Энди, дабы тот женился на ней и увез в «ненавистную» Америку.

А у мужика, как всегда бывает в таких историях, в штатах любящая жена, сопливые дети и совсем миниатюрный дом в пригороде, спаленок на пять. Короче забот полон рот, поэтому он и слушать не стал рассопливившуюся барышню, а, просто-напросто, взял и выставил ее за дверь гостиничного номера.

Но, как говорится, не на ту напал. Пришлось ему потом откупаться от нее. Довелось мистеру Энди Эвилу пойти на кое-какие непредвиденные солидные траты, дабы приобрести матери своего будущего ребенка трехкомнатную квартиру в центре и крошечный домик с участком в ближнем пригороде. И это в советское время, когда ничего не продавалось, так свободно, как сейчас. Приобретя и обставив, озадаченный неудачей бизнесмен с радостью оставил рабоче-крестьянскую страну.

Но он не забыл свою незаконнорожденную дочь и, как говорит Эйнжил, почти регулярно, присылает ей всевозможные шмотки и прочую, дешевую бижутерию…

Алексей загасил сигарету и, закинув руки за голову, уставился в потолок:

— Правда, сейчас, после того, как мать вместе со своим сожителем продала дачу и часть мебели — но никак не может утолить свою страждущую утробу, Анжела договорилась, чтобы посылки от отца матери не отдавали — все равно она все пропьет, а сама ушла от них и живет у подруги в каком-то общежитии, кажется, пединститута…

Константин сразу оживился, когда услышал, что речь идет о его родном вузе. Он отхлебнул немного холодного чая и, закурив погасшую сигарету, заключил:

— Очень интересно, я наведу справки...

— Не надо. А насчет слета я тебе позвоню завтра, но сегодня, не обессудь, я приглашен на день рождения к Анжелике… Сегодня 15, если я не ошибаюсь?

— Да, 15 октября… Сегодня, если я не ошибаюсь, родился римский поэт Вергилий, написавший за 19 годков до рождества Христова:

«Воды подземных рек стережет перевозчик ужасный —

Мрачный и грязный Харон. Клочковатой седой бородою

Все лицо обросло — лишь глаза горят неподвижно,

Плащ на плечах завязан узлом и висит безобразно.

Гонит он лодку шестом и правит сам парусами,

Мертвых на утлом челне через темный поток перевозит.

Бог уже стар, но хранит он и в старости бодрую силу.

К берегу страшной реки стекаются толпы густые:

Жены идут, и мужи, и героев сонмы усопших,

Юноши, дети спешат и девы, не знавшие брака,

Их на глазах у отцов унес огонь погребальный.

Мертвых не счесть, как листья в лесу, что в холод осенний

Падают наземь с дерев, иль как птиц, что с просторов пучины,

Сбившись в стаи, летят к берегам, когда зимняя стужа

Гонит их за моря, в края, согретые солнцем.

Все умоляли, чтоб их переправил первыми старец,

Руки тянули, стремясь оказаться скорей за рекою.

Лодочник мрачный с собой то одних, то других собирает,

Иль прогоняет иных, на песок им ступить не давая…»

 — И к чему все эти цитирования?..

— А так, хотел блеснуть эрудицией, но, как видно, не удалось. А где у вас будет торжество?

— Торжества не будет, просто мы посидим вдвоем у нее дома. Она пригласила меня к семи вечера, она живет в районе озера Большого, дорога к дому идет прямо через пляж, летом не надо никуда ездить, вышел из подъезда и бултых в озеро….

Но не об этом речь, сегодня у Анжелики никого не будет дома, отчима мать окончательно прогнала, а сама сегодня укатила в соседний город, там, вроде как, на базаре легче сбыть шмотки, которые ей приносят на продажу, я подозреваю, что они ворованные, но, дай бог, чтобы я ошибался…

— Цветы-то купил?

— Цветы?.. Нет. Слушай, Костик, у меня получка только завтра, одолжи, сколь можешь...

— Ох, уж эти друзья, как только кому-то нужны деньги, все обращаются к Константину, я с дочкой миллионера не сплю, учти.

Обручников вскочил и, скроив уродливую рожу, хромая и трясясь всем телом, запричитал:

— Пожалейте, барин. Откудова у нищего денежки, помилуйте, Христа ради, не губите блаженного...

— Не дури...

— На, на! Бери! Грабитель, изверг!

Константин, вывернул карманы и стал швырять в Алексея мелочь…

Когда друзья подсчитали собранные монетки, оказалось, что едва набралось несколько десятков рублей с копейками.

 — Ничего, — улыбнулся друг, — на дешевенький букетик хватит.

5. Торговка цветами.

Алексей двигался вдоль длинного ряда торговок цветами. Одни цветы ему не нравились, на другие ему явно не хватало денег. Вообще-то это были первые цветы, которые он собрался кому-то подарить. Даже, учась в школе, он никогда цветов не дарил учительнице. Не потому, что у него не было денег, просто в их семье это не было принято, за всю свою жизнь, его отец не подарил своей горемычной жене даже жалкого полевого цветочка.

* * *

Пройдя несколько раз вдоль рядов с торговками, Алексей остановился возле одной пожилой женщины, немного мрачноватой наружности, торговавшей розами. Торговка что-то лениво пережевывала и рассеянно глядела по сторонам.

— Сколько? — поинтересовался Катин, сжимая в кармане многочисленную мелочь.

— Тридцать, сыночек… — недовольно буркнула женщина.

— Букет?

— Что ты, милай? Не смеши мой тапочки… Штучка...

Алексей еще раз пересчитал мелочишку и помыслил: «На парочку хватит».

— Продайте мне два цветочка.

— Выбирай…

Выбрав две самые крупные и яркие розы, желтого и красного цвета, Катин подал деньги.

— Ты что ли их на паперти выклянчивал… Одна мелочь.

— Где?

— Неважно-ть… тобе вместе завернуть, али по отдельности.

— Вместе...

— Вместе, так вместе… — пожилая женщина пожала худыми плечами и завернула розы в блестящую пленку.

* * *

Довольный покупкой Катин поспешил к Анжеле, неся две розы, как знаменосец полковую хоругвь, на вытянутых руках, высоко запрокинув голову. Все встреченные им случайные прохожие только дивились этому слабоголовому юноше, который с идиотским выражением лица гордо шествовал по опустевшей улице. Но никто не остановил его, дабы поинтересоваться, а куда, собственно, шаркая огромными облезлыми кроссовками шагает этот высокий, одинокий прохожий, необычной и чрезвычайно отталкивающей наружности. Глубокие морщины, избороздившие его узкий лоб; тронутые сединой, густые кучерявые волосы; и грустные, вечно прищуренные и вечно слезящиеся карие глаза, глаза старой, заезженной клячи, ведомой на живодерню, очень сильно старили прохожего. И только ладно скроенная атлетическая фигура, обшарпанная кожаная куртка да потертые джинсы, тонко намекали на истинной возраст этого довольно чудаковатого человека, шествующего с двумя розами в вытянутой, могучей руке…

6. Роковое купание.

Константин вернулся в общагу и, не переодеваясь, завалился на кровать, включил телевизор и забылся крепким сном, лишенным сновидений. Когда он с трудом разлепил склеенные сном глаза, то увидел, что на часах половина седьмого утра, а на экране телевизора передача для «голубых», вернее для любителей «голубых экранов».

Обручников уже хотел выключить телевизор, но, потянувшись за пультом, он уронил его на пол. Неожиданно на экране возник какой-то молодой человек с микрофоном, стоящий на берегу мрачного озера черным зеркалом лежащее за его спиной. На грязном, заплеванном сером песке рядом с горой бытового мусора и окурков застыли в нелепой позе двое молодых людей, над посиневшими трупами которых колдуют два медицинских работника в белых халатах и оперативник в милицейской форме.

* * *

— Мы ведем свой репортаж с берега озера Большого, — начал свой репортаж высокий рыжебородый молодой человек, — Около полуночи здесь, на этом прекрасном песчаном берегу, располагающем к отдыху и разыгралась страшная трагедия.

Но начнем ob ovo, то есть с самого начала. Приблизительно в 17 часов на пустынный пляж озера… Пустынный, потому что все-таки как никак середина октября, вечера уже холодные, а вода не успевает прогреться за короткий осенний день. Купаться в озере в такое время года может прийти в голову разве что сумасшедшему.

Два двадцатилетних брата-близнеца Константин и Кирилл Г., оба студента технического университета, вместе с прелестной блондинкой, личность которой сейчас выясняется, решили устроить небольшой пикничок на берегу с выпивкой, и закуской, — камера показала крупным планом догорающий костер на берегу озерка с разбросанными пустыми бутылками и объеденными шампурами. Мельком скользнув по черной глади озера, остановилась на корреспонденте. — Пока неясно, что произошло, но, похоже, один из братьев, после принятия изрядного количества горячительных напитков, на спор решил переплыть озеро. Только, видимо, толи силы его оставили, толи вода была слишком холодный, незадачливый пловец начал тонуть.

Второй брат бросился спасать тонувшего, и вот вам плачевный результат, — камера показала трупы двух молодых людей, лежащие на сером песке, — Два молодых, подающих надежды студента, оказались на дне озера. Только сейчас, через три часа после разыгравшейся драмы, их тела извлечены из воды.

А красотку, единственную свидетельницу совершившегося бедствия тщетно пытаются отыскать. 

Что это было, нелепое стечение обстоятельств и чье-то злое намерение? Самое странное то, за последний месяц в городе погибло, при загадочных невыясненных обстоятельствах, по крайней мере, известно, что четверо пышущих здоровьем двадцатилетних молодых человека, и всех их звали одним именем: Константин, его брат Александр не в счет, так как он погиб, тщась спасти гибнущего брата.

Что происходит? Избиение младенцев в Вифлееме. Правда, в роли царя Ирода выступает прекрасная незнакомка, и умерщвляются не все особи мужеского полу, а только имеющие вышеназванные особенности, причем все убийства больше походят на самоубийства или, как в этот раз, несчастное стечение обстоятельств.

Я сделал запрос в адресное бюро. Мрачная статистика: в нашем городе осталось всего два двадцатилетних Константина, фамилии которых по понятным причинам я называть не буду.

Думается, органы внутренних дел примут все необходимые меры по защите оставшихся Константинов и для поимки серийного маньяка в юбке...

Вел репортаж с берега озера Большое Павел Мазуренко. Специально для ночных новостей «Девятого канала».

* * *

После этого очкастый пожилой мужичок, картавя и шепелявя, поделился с телезрителями прогнозом погоды на завтра, не забыв прорекламировать какой-то новомодный лекарственный препарат, передачи на канале закончились.

Экран погас…

* * *

Константин поднял упавший пульт, и экран загорелся вновь…

На экране проявилась рыжеволосая длинноногая девица в полупрозрачной блузке и короткой юбчонке. Явилась взору и принялась новости показывать, благо, что Константин по-английски малость шпрехал, а то бы ни хрена не понял, хотя лучше бы, верно, и не понимал.

Сразу-то он как-то не врубился, ну новости, как новости, мало что ли новостных передач по ящику кажут, надоели. Каждый раз одно и тоже. Все, дескать, у нас очень хреново, но вы, мол, господа, не отчаивайтесь, а радуйтесь тому, что есть, потому как дальше будет еще хреновее.

Но Константин не стал выключать телевизор, ему дикторша видно глянулась, стал пытаться он с беглого английского на свой русский перевести, а сам видит, будто девица какая-то не такая. Сказывает про кризис на фондовой бирже, а сама левым глазом подмигивает да край юбки приподнимает. Типа, не грусти, buddy, все будет пи… прекрасно…

А когда красотка про землетрясение в Пакистане взялась молоть, то, как бы ненароком, плечами начала сотрясать и сочным задом из стороны в сторону накручивать. Тут, естественно, ее фиговая юбчонка и свалилась с бедер. А девица продолжает, как бы ничего не замечает, только языком мелет да воздушные поцелуи Костику в экран посылает.

Когда в очередной раз, закатив свои похотливые глазенки, дикторша начала лопотать про куриный грипп да про бешенство у британских коров, ее, горемычную, так заколотило, что не только блузка и бюстгальтер c нее как ветром сдуло, оголив красивое вымя… вы меня простите, бюст. Челюсть у Обручникова прямо-таки и отвисла, он уже и не разумеет, о чем гёрла щебечет. Слюнки распустил, ждет, когда она совсем разнагишается. Глядь, и правда, трусики ее ажурные, тихонько так поползли вниз, а Костик краем уха слышит, что она что-то плетет про «рашу», то бишь Россию. Разум его, при виде ее аппетитных окорочков – ножек Буша, и вовсе помутился, перевести ничегошеньки не может, но, копчиком чувствует, что она что-то худое бает. Дескать, Россия со своими реформами всех своих граждан без трусов оставила, а сама, в качестве доказательства, крутыми бедрышками повела.

А в конце выпуска информационная развратница и вовсе к пареньку задницей повернулась, вот, мол, тебе… а не хорошие новости. Скалится наглая капиталистическая физия и ручкой делает: «Бай-бай!». Типа, спи спокойно, мил друг, да будет тебе россейская земля пухом.

Кончились новости и экран снова погас, теперь уже до утра…

* * *

«Господи, — потянулся Константин и, подняв пульт, выключил телевизор. — Как надоела вся эта журналистская братия, зарабатывают капитал на человеческом горе да на плотских инстинктах, сейчас везде во всех средствах массовой информации сплошная чернуха, порнуха и нескончаемая реклама, будто ничего в нашей жизни не происходит, кроме аварий, убийств и критических дней, вытекающих из запущенного кариеса, если трусы вовремя не натянешь…

Кстати, надо связаться с Алексеем, а вдруг, это курилка не врет, и моей жизни грозит реальная опасность, может он мне поможет, защитит, он хотя и не далекого ума, но сильный и добрый, что не всегда монтируется в одном человеке. Правда эта его подружка, Анжелка, мать ее, с коей он снюхался… — тут Константина озарило, — она оченно похожа на ту прекрасную незнакомку, которая и спроваживает всех пацанов на Тот Свет, хотя Маша, коя совсем недавно ко мне приходила, того же поля ягодка, надо поосторожнее с этими девицами. Давеча Люськин хахаль, вернувшийся из загранки, что-то подозрительно на меня поглядел.

Ой, блин, правильно болтают: «Весь мир – дерьмо, все мужики – сволочи, а все бабы — б...».

Глава IV. ДЫМ БЕЗ ОГНЯ

1. Все кина не будет…

Поворочавшись еще пару часиков да так и не заснув, Константин решил досмотреть свой видеофильм до конца, тем более во время визита Марии, он так и не сумел это сделать, ибо в компании с прелестной девушкой такие вещи не делаются. А если и совместно просматриваются какие-то фильмы, то несколько иной направленности, совсем не философско-мистической. Что, в общем, и произошло в прошлый вечер.

Стряхнув остатки пустого сна и тягостного осадка, оставшегося после просмотра утренних криминальных новостей, сам себе режиссер, сценарист, оператор и монтажер Константин Обручников торжественно открыл тумбочку и осторожно достал диск с оригиналом фильма. Одна копия фильма хранилась в шкафу студии при студенческом ДК. А вторая в несгораемом сейфе в АХЧ, куда ее засунул сексуально озабоченный Пашка Веселкин, натрепав секретарше, что это новый порношедевр Луки Дамиано, который он боится хранить в общаге, так как вездесущие, ненасытные студенты могут запросто диск прихватизировать.

Открыв баночку с пивом, Костя уселся поуютнее на неудобный во всех отношениях стул и предался сладостному созерцанию своего бессмертного творения…

* * *

Девушка и Юноша засыпают, обнявшись. Их изображение отходит на передний план вниз экранного пространства.

Все действо фильма разворачивается над и за безмятежно спящими влюбленными.

Белое ромашковое поле бледнеет, и на нем как на огромном киноэкране начинают сменять друг друга картины одна фантастичнее другой.

Вот с обеих сторон на поляну выезжают два ангела. Выехавший справа, Белый Ангел восседает на белой крылатой кобылице, выехавший слева Черный Аггел восседает на гарцующем вороном жеребце. У обоих ангелов медные трубы с черными и белыми, соответственно, вымпелами.

На одном вымпеле тщательно начертано: «С нами Бог!».

На другом небрежно намалевано: «Все под знамена Сатаны!».

Выехавшие прикладывают блестящие на солнце трубы к дрожащим губам и начинают громко трубить.

Первым трубит Черный Аггел.

В центре экрана возникают воины неисчислимого Черного воинства Сатаны. Ратоборцы несутся на разгоряченных Черных жеребцах через города и поселки, сея смерть и разрушения. Экран темнеет. Солнце медленно меркнет. Наступает мрак и отчаянье. Вместе с громогласной разрушительной музыкой слышны крики и стоны умирающих людей.

Войско Сатаны исчезает. Пыль и гарь, поднятая копытами пронесшихся стремительных коней, будто пепел проснувшегося вулкана медленно оседает на землю, погребая под собой руины еще недавно цветущих городов. Слышен торжествующий смех Сатаны.

Начинает трубить Белый Ангел. И вот по черной поверхности скачет крылатое войско Спасителя на белых кобылицах. Почерневшие от горя, бедствий и лишений небеса светлеют.

Все чего касаются копыта, края одежды, стремена витязей Спасителя оживает, звучит торжественная всепобеждающая музыка.

Черный Аггел трубит. Белый Ангел трубит. Оба уезжают. И на поляну, черную с одной стороны и светлую с другой, выезжают сатана и Агнец Божий.

Сатана одет в мощные, сияющие мрачным светом доспехи. В его сильных руках огромный черный двуручный меч. 

Христос одет в длинные, легкие белые одежды. В его исцеляющих руках белая голубица и лавровая ветвь.

Настало время решительной битвы Добра и Зла.

Вновь выехавшие на поляну Ангел и Аггел трубят начало битвы…

* * *

В дверь комнаты снова постучали. Костя нажал на кнопку «стоп» и замер в замешательстве. Что делать? Наплевать на всех и вся и досмотреть фильм, или отложить просмотр на другое, более благоприятное для этого время.

Стук настойчиво повторился, и Обручников нехотя пошел открывать дверь, даже не поинтересовавшись, кто стучит.

Когда Костя распахнул дверь. Он увидел Марию.

— Господи, это опять ты, то приходила вечером, теперь уже с утра пораньше приперлась!

— Хорошо же ты приветствуешь девушку. Хоть бы «здравствуйте» сказал… — недовольно поморщилась гостья и, не дожидаясь приглашения, вошла в комнату, проскользнула под Костиной рукой, коей он опирался о косяк, и со всего размаха бухнулась на кровать.

И тут ее ожидало некое потрясение, в прямом смысле. У Константина, как и у любого из приматов, выбравших вертикальное прямохождение, периодически побаливала поясница, особенно после многочасовых сидений на лекциях. И потому, дабы как-то облегчить свои неисчислимые мучения, Константин подложил под кроватную сетку несколько толстых досок. И теперь, все кто не знал об этом, испытывал маленькое сотрясение, когда в ожидании мягкой посадки, натыкался мягким местом на твердое препятствие.

— О-оо-ох, — выдохнула Маша и на какое-то время лишилась дара речи.

— Чегой-т с тобой, милая девушка? Язык прикусила?

— Предупреждать надо! — воскликнула незваная гостья и, вскочив с жесткого ложа, принялась колотить Константина всем, что подвернется под руку.

— Угомонись ты… — отбивался молодой человек. — Что ли прошлый раз ты этого не заметила, когда мы занимались любовью?

— Но тогда, это было на другой кровати… — возмутилась раскрасневшаяся девушка.

— Ах, да, извини, прошлый раз мы не успели доползти до моей кровати и…

— Хватит об этом. Ты нагло воспользовался моей минутной слабостью, а теперь этим гордишься.

— Да, а сколько сил пришлось потратить, прежде, чем это удалось?

Мария перестала бить Константина, поправила прическу и села на вторую кровать.

— Что, может, сразу и приступим? — усмехнулся запыхавшийся молодой человек.

— Ну, нет, на этот раз у тебя ничего не получится…

— Какого черта ты тогда притащилась?

— О! Спасибо за любезность. Я притащилась?! Я соблаговолила низойти в ваш развратный вертеп.

— Даже так. А, знаете ли, милая сударыня, слово «вертеп» изначально имел иное значение.

— Знаю, это такой большой ящик с марионетками, с ним ходили под Рождество и разыгрывали, как их?..

— Мистерии… — любезно подсказал Костя.

— Во, во, мистерии — представления на евангельские сюжеты.

— Мотри, чё мы знам?!

— А ты думал, я же в театральном учусь…

— Прости, запамятовал. А не соблаговолит ли разлюбезная государыня объяснить мне мерзкому обывателю сего вертепа… — расшаркиваясь, начал дурачиться Обручников, — ради какого такого дела, ежели не ради удовлетворения своих низменных, плотских потребностей, вы соблаговолили пожаловать, пардон… соизволили снизойти с высот своего высокого положения…

— Хватит, дурить. Кину хочу посмотреть, а не ту порнушку, каковую ты мне в предыдущий раз поставил.

— Это вам будет дорого стоить.

— Милостивый государь, позвольте освежить Вашу дырявую память и великодушно напомнить Вам, что в прошлый мой визит я Вам заплатила сполна, а, может быть, и переплатила…

— Это можно поправить! — оживился юноша.

— Нет, сдачи не надо.

— Напрасно, ведь все было так хорошо.

— Возможно, — любострастно улыбнулась Мария, — я, может быть, и уговорюсь рассмотреть вопрос о дополнительном вознаграждении, но только попозже, после просмотра вашего киношедевра…

— Идет! — обрадовался Константин и нажал на клавишу «Play».

— Стоп, стоп, стоп! — замахала руками девушка.

— Что еще?

— А пиво?

— Пиво вредно, от него толстеют.

— Ничего, ничего, — рассмеялась гостья, — мне несколько сот граммов в некоторых местах не повредят для получения дополнительного объема.

— Объема чего?

— Ресниц, конечно, рекламу надо смотреть, а не кино снимать. Давай пиво…

Константин достал из холодильника баночку пива и попытался в очередной раз пошутить:

— Лучше, само собой разумеется, снимать…

— Шутки в сторону, механик, давай кино!

2. Антракт вместо акта.

Медленно поднявшись на четвертый этаж сырой и мрачной парадной, когда-то служившей черным ходом, Алексей остановился и перевел дух. Отдышавшись, он неуверенно нажал на кнопку звонка и замер в томительном ожидании, спрятав за спиной хиленький букет почти завядших цветов. Ответа не последовало, тогда он тихо постучал.

Сердечко бешено билось в груди, в голове шумело. Распахнулась дверь и в светлом проеме появилась Анжелика, одетая в длинное черное атласное платье. Сильно открытое декольте позволяло видеть ее нежно-розовые округлости грудей, разделенные узкой темной бороздкой. Справа на платье был такой глубокий разрез, что при ходьбе были видны длинные, изящные ноги.

Резкая боль сжала сердце Катина, и он даже вскрикнул от неожиданности.

— Привет. Ну, как я тебе? Удивлен?

Девушка вышла на площадку и немного покружилась, чтобы юноша разглядел все ее прелести. Каждое движение Анжелики подчеркивало ее молодость, красоту и здоровье. Она нежно прильнула к губам ошеломленного юноши и одарила его страстным, продолжительным поцелуем.

— Это тебе… — прошептал Алексей и протянул ей цветы.

— Спасибо! — поблагодарила Анжелика и быстро начала разворачивать пленку, развернув, она испугано вскрикнула: — Но почему два?

— А на большее у меня не хватило… — промямлил юноша и покрылся румянцем, в голове загудело, и он прислонился к стене, чтобы сохранить равновесие.

— Но дарят всегда нечетное число, а четное это для усопших...

— Извини, я не знал...

— Но ничего, — улыбнулась девушка и, взяв Алексея по руку, повела в квартиру. — Один цветок будет тебе, красный — символ любви, а желтый мне...

— А желтый символ чего?

— Символ нев… неважно. Спасибо тебе.

И Анжелика чмокнула ничего непонимающего Катина в розовую от стыда и неожиданной боли щеку.

— Ты иди в комнату, а я сейчас… И никуда из комнаты не выходи, хорошо. Кстати, чего ты весь мокрый, купался что ли?

— Да нет, просто оступился и упал в ручей.

— А вроде тут рядом никаких ручьев нет?

— Ну значит, на улице сильный дождь…

— Ладно, иди в комнату и разденься, а я подыщу тебе что-нибудь сухое…

Алексей прошел по обшарпанному, с потрескавшимися потолками коридору, он видел такие коридоры в старых многонаселенных коммуналках, но чтобы в отдельных квартирах были такие, он представить не мог даже в кошмарном сне...

В комнате Анжелики не было никакой обстановки, не считая казарменной, проржавевшей кровати, поцарапанного шифоньера и маленького, расшатанного журнального столика, возле коего стояли два древних, изрядно потертых кресла. На большом окне, вернее двери на балкон, висели серые, видавшие виды, портьеры. Обои на стенах давно пришли в негодность, выцвели, а кое-где, отошли от стен.

На застеленном белой скатертью столике стояли: бутылка с сухим вином, две тарелки с салатами, блюдце с хлебом и открытая банка со шпротами. Узкие, высокие хрустальные бокалы сверкали чистотой, но эта красота и чистота была откровенно вызывающей на фоне всеобщего убожества и глубоко въевшейся в пол и стены многолетней грязи.

Когда Алексей закончил осмотр комнаты и скинул с себя мокрую одежду, вошла Анжелика с большими вазами, в которых благоухали подаренные Катиным розы. Катин прикрыл свое тело каким-то не то пледом, не то пуховым платком.

Анжелика извиняющим голосом произнесла:

 — Положи платок на место, возьми лучше вот это махровый халат, ничего что он немного подбит молью. Это халат моего отчима. Ты, уж, не пугайся. Раньше у нас была роскошная квартира, а потом, когда мать спуталась с этим Яковом, все пошло прахом, сначала они пропили дачу… Ну, в общем, я тебе уже рассказывала, да ты не стой, как вкопанный, присаживайся к столу...

Анжелика и, не дожидавшись помощи от не совсем галантного кавалера, сама откупорила бутылку вина и разлила по бокалам. Обескураженный Алексей, напялив огромный даже для его роста халат, обернулся им как армейским плащом-палаткой, завязал пояс и, взяв бокал с вином, присел на боковинку кресла, на котором, немного откинувшись назад, сидела девушка и маленькими глотками пила искрящееся вино.

— Эйнжил, — фальшиво запел молодой человек. — Happy birthday to you… Я тебя поздравляю, видишь, даже английскую фразу выучил. Так вот, теперь ты, наконец, вступила в возраст любви и счастья, возраст Джульетты.

— А сколько ей было, когда она, это… с Ромео...

— Тринадцать, почти четырнадцать.

— Господи, но мне далеко уже не тринадцать.

— Да, но и мне тоже не 16, как Ромео…

Анжелика засмеялась и чуть не опрокинула вино себе на платье. Она поставила бокал на стол и положила свою руку на голое колено Алексею.

Приятное тепло руки передалось юноше, но вместе с ним, Катин почувствовал, как его ногу кольнула боль, будто в напряженную мышцу впилась зубами взбесившаяся собака. Он отстранил руку Анжелики.

— Хочешь, я расскажу тебе анекдот.

— Давай, если, конечно, он не пошлый...

— Ну что ты, обижаешь, я подобные даже и не запоминаю...

— Знаю я вас праведников, сначала строите из себя невинность, а потом нагло тащите накаченную вином девушку в постель…

— Зачем ты так…

 Алексей смутился, встал, прошелся по комнате, и, поставив бокал на стол, медленно опустился в свое кресло. Вскоре он взял себя в руки и начал непринужденно с грузинским акцентом рассказывать анекдот, изображая в лицах происходящее…

* * *

«В суде слушается дело некого Ломанидзе. Судья спрашивает у подсудимого:

— Обвиняемый, Ломанидзе, расскажите, при каких обстоятельствах вы убили гражданина Любанишвили.

— Я его нэ убывал. Утром я вэрнулся ыз камандыровк, выжу: у парог стоит пар туфел, явно нэ мой размер, ты понымаеш. Я на цыпочек падошол к спалне. Так и ест, там был Любанишвили. Я подумал: «Оны проснутца, захочат ест, и поэтому пошел на кухну, начыстыт картошек. Мынута через пят прышол Любанишвили. Он посказнулца на кошурка, понимаеш, и упал пряма на нож...

Ы так сем раз...

Судья спрашивает:

— Ваше последнее слово?

— Десят тысяч зелени…

Судья в сладостном замешательстве:

— Гражданин Ломанидзе, признаете вы себя виновным?

— Нэт!

— А на нэт и суда нэт!»

* * *

Анжелика громко рассмеялась, но через минуту, поправив растрепавшиеся волосы, тихо и серьезно сказала:

— Иди ко мне...

Алексей опустился на колени перед креслом Анжелики и положил свою голову ей на руки. Девушка начала нежно гладить его редкие, тронутые сединой, кучерявые волосы, прижимая голову к своей груди. Дыхание девушки было прерывистым, но сердечко, как метроном, холодно отстукивало секунды, не ускоряясь и не замедляясь. Алексей почувствовал, как внутри его тела возгорается огонь желания, неясное чувство беспокойства наполнило душу юноши, покалывало в левом боку и гудело в голове. Он положил свою дрожащую руку на колено Анжелики. Потная от волнения рука медленно заскользила вдоль бедра, едва касаясь оголенной атласной кожи.

— Ты хочешь меня? — спокойно спросила Анжелика, будто предлагала выпить по чашечке чая.

Алексей немного помолчал и нерешительно, смутно как во сне осознавая происходящее, почти шепотом произнес:

— Да...

Анжелика освободилась от руки юноши и, вставая, сказала с улыбкой:

— Тогда отвернись, я разденусь.

— Зачем? Я хочу видеть тебя...

— Еще насмотришься, я же — не стриптезерша. К тому же, ты уже один раз имел счастье любоваться моей обнаженной фигурой.

— Не совсем.

— Всему свое время. Отвернись…

Катин беспрекословно подчинился. Щелкнули застежки, и по легкому шуршанию платья, Алексей представил себе все, что происходило за его спиной, и тяжело вздохнул. Заворчала древняя пружинная кровать, и ласковый голос Анжелики громко произнес:

— Можешь смотреть!

Он медленно обернулся. На кровати, лукаво улыбаясь, гордая сознанием своей неотразимой красоты и привлекательности, возлежала прекрасная и совершенно нагая девушка. Она стыдливо прикрывала широко расставленными пальцами правой руки упругие, хорошо развитые груди, а левой придерживала одеяло, под которым она скрывала от глаз Алексея свои крутые бедра и живот.

— Что же ты стоишь? Иди ко мне...

Катин, опьянев от красоты и свежести белоснежного тела красавицы, качаясь и морщась от усиливающей сердечной боли, направился к кровати.

— Ты так и будешь в одежде? — громко рассмеялась Анжелика, сотрясаясь всем телом; одеяло соскользнуло на пол, открыв взору Алексея все ранее недоступные прелести тела девушки.

 — Да, да… — прошептал ничего непонимающий юноша и непослушными пальцами начал развязывать узел на поясе. Резкая боль остро отточенным ножом полоснула по незащищенному сердцу, перекошенное лицо побледнело, и Алексей медленно опустился на пол вместе со спавшим с его могучих плеч халатом.

3. Укус змеи.

Старик продолжал, занудно бормоча какие-то малопонятные псалмы восхваляющие Всевышнего, но Алексей окончательно перестал понимать его. Ему стало необратимо скучно, и поэтому он встал с колен и, отряхнув вековую пыль со штанин, решил осмотреть полуразрушенный храм. Поднявшись по лестнице на второй этаж южного притвора, молодой человек стал рассматривать поблекшие, потрескавшиеся фрески, написанные на местами облетевшей штукатурке. Фрески изображали сцены какой-то божественной мистерии, но какой? Катин слабо разбирался в этом, и поэтому он смотрел на них профессионально, как мастер, оценивающий добротно сделанную чужую работу. В самом углу притвора стаяла мраморная скульптура обнаженной девушки, распятой на перевернутом латинском кресте. Хрупкие плечи, пышные груди и искаженный криком, широко разинутый рот распятой красавицы были измазаны какой-то красной краской, похожей на кровь.

На неприкрытом шелковистыми, каштановыми волосами лбу девушки сухой охрой была выведена перевернутая пятиконечная звезда, внутри которой, будто языки адского пламени, сияло число зверя: 666.

«Насколько я понимаю: здесь происходят не только христианские богослужения, а и черные мессы сатанистов, — с ужасом подумал Алексей, дотронувшись рукой до лица изображенной девушки, удивительно гармоничные формы которой, были ему до боли знакомы. — Или молящие внизу не ведают о происходящем наверху, или они сами, что намного страшнее, принадлежат к сатанинской секте».

Внезапно из разверстого рта девушки выскользнула маленькая, черная змейка и впилась в протянутую руку. Катин вскрикнул от боли и страха и потерял сознание.

Когда Алексей пришел в себя, он увидел рядом стоящего на коленях Савву, каковой, приникнув к кровоточащей ране, пытался отсосать смертоносный яд. Неподалеку недавно молящиеся в храме люди тяжелыми кувалдами, ломами, да и просто ногами ломали, крушили и топтали изображение Анжелики, обращая его во прах. Движения их были прерывисты и резки, каждый удар сопровождался непечатным выражением либо проклятием. Но время от времени люди испуганно оглядывались по сторонам и, судорожно крестясь, шептали сокровенное: «Прости, Господи, наше сквернословие...»

Неизвестно откуда подошедший старец отстранил Савву: «Ужо, довольно, яд глыбоко проникнул в кровушку, так что твои действа не возымеют должную силу».

Склонившись над Катиным, старик предложил оному отпить какого снадобья из позолоченной серебряной чаши, невнятно шепча какие-то молитвы и заклинания.

Отпив горького зелья, молодой человек медленно погрузился в глубокий, лишенный всяческих сновидений и надежд на исцеление, сон...

4. Легкий дымок скандала.

Когда Алексей Катин пришел в себя и огляделся, то обнаружил, что лежит на кровати, а рядом на краю сидит Анжелика, нисколько не смущаясь своей наготы, и гладит его беспомощную руку. Сердце, по-прежнему, ныло, а также шумело в голове.

— Наконец-то ты пришел в себя… Что с тобой, Алексей?

— Что-то с сердцем. Раньше никогда этого не случалось.

— Ты переволновался. Сегодня мы больше ничего не будем предпринимать. Полежи немного, все пройдет...

В это время кто-то вошел в комнату и повернул выключатель. Яркий свет больно резанул по глазам. На пороге комнаты стояла пожилая женщина.

«Где-то я уже ее видел?»

Да, да… Алексей не ошибался, это была торговка цветами, у которой он сегодня приобрел две розы.

— Курва Бабилонская! — надсадно завопила она. — Сколько раз я тебе толковала, бо ты не водила мужиков в мою квартиру… — и, прищурив глаза, стала пристально вглядываться в лицо юноши.

— А-аа… влюбленный, похотливый желторотик… Не ты ли у меня сёдни цветы покупил?.. Анжелика, — обратилась женщина к своей дочери, оскалившись в самодовольной улыбке, — так это ты — та самая покойница, которой этот молодой срамник укупил у мене две розы с погоста? Давненько тебя пора на погост снесть, дабы не гробила христианские души, раз свою грешную утеряла...

— Замолчи, дура! — зашипела на мать девушка и, сжав кулаки, встала и с угрожающим видом медленно пошла к двери. — Вон отсюда! И чтобы больше не смела входить в мою комнату без стука!

— Лярва кривозубая, мало того, что мене кровушку пьешь, ты еще смешь мне указывать на дверь? Я тебе дала жизнь, вырастила, воспитала, дала образование, а ты ко мне сранной задницей… Тьфу, на тебя, тварина, — женщина прямо задрожала от злости, губы ее затряслись, а руки заходили ходуном. Брызгая слюной, она закричала:

— Дьявольское отродье, нет, лучшаба я тебя не рожала, надо было вытравить тебя, когда ты была ешо в утробе… Не смей больше кричать на мать, бисова дочка, это моя хибара… Заимей свою, тада и распоряжайся!

Девушка подошла вплотную к матери и уже, было, занесла руку для удара, как женщина, громко возгласив, быстро выскользнула из комнаты, дверь с шумом закрылась за ее спиной, и торжествующе щелкнул ржавый шпингалет.

— Алексей, — извиняющим голосом обратилась к Катину Анжелика, надевая широкий махровый халат, темно-красного цвета. — Ты меня извини, но тебе лучше уйти.

— Да, да… — ответил Алексей и начал быстро натягивать еще сырую рубашку. Руки не слушались его, и молодой человек с большим трудом застегнул пуговицы.

— Завтра мы с тобой встретимся?

— Да, да...

В соседней комнате загремела посуда, и послышался шум падающей мебели.

— У нее, кажется, опять начинается… Пожалуйста, вызови «Скорую», я бы сама, но ты понимаешь… Скажи: Устимова, Клавдия Лукинична, 1956 года рождения, состоит на учете в психоневрологическом диспансере. Скажи, мол, начался очередной приступ. Да! Если спросят: кто ты? Ответь: сын или зять, или как хочешь, но поубедительней, пожалуйста, скажи, что она грозится всех поубивать и разнести весь в дом!

На Алексея смотрели глаза загнанного животного.

— Хорошо…

И, превозмогая собственную боль, Катин побежал вниз по лестнице...

5. Кошмар не кончается…

Два белокрылых ангела спустились к лежащему на каменном полу Алексею и под удивленные возгласы находящихся в притворе людей, подхватив юношу, воспарили в небеса.

Когда они пролетали над вершиной холма, Катин разглядел во мраке две странные фигуры, стоящие на круглой площадке полуразрушенной колоколенки.

Старая женщина с выпученными, налитыми кровь глазами и распущенными, седыми волосами, гневно кричала и размахивала сухенькими руками, глядя на парящего с ангелами Алексея:

— Хлопчик! Убей мою дочь — эту зверюгу в человечьем обличии! Я бы прибила ее собственными руками, но жалко мне ее, все-таки она — моя кровинушка...

— Исаак! — тряся за плечо и причитая, завопила неизвестно откуда появившаяся Анжелика, обращаясь к стоящему рядом человеку, одетому в какую-то странную черную рясу и держащему в руках помповое ружье, — Что же ты медлишь? Пуляй! Не то упорхнет птичка-то!

— Отлепись, злосчастная! — крикнул мужчина и, грубо оттолкнув вцепившуюся в ноги старуху, коя пыталась остановить его.

Толчок был настолько силен, что женщина едва не свалилась с колокольни, а сам надрывно закашлялся, закатывая глаза, и, хватаясь за воздух тонкими, как плети, паучьими руками...

Громкий выстрел взорвал тишину, и белые, ангельские перья, медленно и величественно кружа, как крупные хлопья первого снега, посыпались с оскверненных небес.

Потеряв опору, Алексей начал падать, но, будто при просмотре, в диаскопе, сменился слайд, и вместо непроходимого леса внизу, раскрыла свои жаркие объятия бескрайняя и безводная пустыня....

Длинные телефонные гудки заполнили все пространство над пустыней и неожиданно оборвались так же, как и начались. Пробиваясь сквозь треск и шум, послышался уставший женский голос, каковой безучастно вопросил:

— Аллё, «Скорая» слушает, говорите… Что у вас стряслось?

* * *

Когда Алексей возвращался назад, его окликнула пожилая женщина в черном пальто и пуховом платке.

— Не пужайся меня, милай, я — не ведьма, я просто соседка евоных человеков, к коим ты в гости попал…

— И что? — недовольно пробурчал, Катин.

— Да ничего, милай, просто я укупила мешок картошки, подмогни евоный на пятый этаж споднять, а то мне уже восьмой десяток стукнуло… Все одно тебе кверху подниматься…

— Ладно, бабуля, давай свой мешок, где он?

— А здесь в кустах… — закашлялась старуха и засеменила к голым кустам сирени. — Вот он мой голубчик…

Алексей поспешил следом, раздвинул ветви и увидел громадный заплатанный мешок.

— Как же ты, старая, его досюда тащила…

— А сама не ведаю, токмо взопрела, и ноги уже не идут… Ты уж подсоби мене, родимый.

— Не волнуйся, бабуля, мы завсегда готовы помочь, если нас хорошо просят.

— Не волнуйся, болезный, я тебя отблагодарю…

— Не стоит волноваться, бабуля, я тебе за так его допру, если смогу поднять… — Алексей попытался взвалить мешок на плече, и его закачало, но он сумел удержаться на ногах. — Да тут, бабуля, вес не меньше маво…

— Как в воду глядел, — поддакнула старуха, — аккурат твой вес, ни чижало?

— Да ничего, как-нибудь донесу, только мне что-то не вериться, что ты могла его досюдова допереть.

— Да мне и самой в то не шибко вериться, но ведь не сам он сюда пришел.

— А что-то, бабуля, картошка какая-то мягкая? — поинтересовался Катин, занося мешок в подъезд. — Такое ощущение, что там не картошка, а чей-нибудь труп. Ты, бабуля, часом не серийная убивица. Кого-нибудь замочила в кустах, а мне выносить…

— Что ты, милай, кабы я кого живота лишила, стала бы я тебя просить, дабы ты останки в избу нес, поди, куда-нибудь к реке бы снесть попросила…

— И то верно, — согласился Алексей, перекидывая мешок на другое плечо, — только все равно на картошку не похоже…

— Да не картошка это, милай, это вещички всякие с помойки, я их перешиваю, обновляю, да в комиссионку сношу, а из тряпья коврики крючком вяжу…

Алексей что-то буркнул и остановился на площадке третьего этажа и, сбросив мешок на пол, закурил…

— Все, бабуля, перекур…

— Передохни, милай, еще два етажа переть.

Затянувшись, Алексей, внимательно оглядел маленькую худощавую старушку.

— Поди, одна живешь, бабуль?

— Одна, милай, как деда схоронила, с тех поров одна и маюсь, пензии не хватат, вот приходится на старости лет рукоделием заниматься.

— Да… — кивнул Алексей, — времена нонынче не шибко беззаботные.

Тут взгляд молодого человека упал на стоящий мешок, из оторвавшейся заплаты торчал окровавленный палец… Катина даже все помутилось и поплыло… Он повернулся к старухе, а ее и след простыл. Юноша стал быстро развязывать мешок, когда он освободил голову трупа, то ужаснулся — на него смотрели затуманенные глаза Алексея Обручникова. Катин вскрикнул и потерял сознание…

Когда спустя некоторое время он открыл глаза, то увидел сидящую рядом с ним Анжелику. Ни мешка, не сухонькой старушенции и в помине не было…

— Зря я тебя послала, тебе опять плохо стало?

— Похоже на то.

— Давай я тебе помогу встать…

6. Криминальные новости.

Прошли те времена, когда студентам хватало стипендии и тех небольших, денег, кои им давали родители. Сейчас только дети состоятельных родителей позволяют себе учиться, нигде не работая.

Поэтому студент медицинского института Николай Платов, дабы как-то сводить концы с концами, подрабатывал на станции скорой помощи, работая санитаром по вызовам к психоневрологическим больным. Его приятель, тоже Николай сладко посапывал в углу комнатки, поджав длинные ноги, которые не помещались на кушетке. По телевизору нечего было смотреть. Да и, наверное, уже все программы закончили свое телевещание. Но спать, как Колька, Платову не хотелось, поэтому Платов листал «Криминальный вестник» разглядывая расчлененные трупики и обнаженные части женского тела, вымазанные бутафорской краской, отдаленно напоминавшей кровь.

* * *

«Крупный улов достался оперативникам Центрального района города N-ска в ходе проведения операции «Оружие». В парке в сторожке сторожа обнаружен тайник, в котором оказались 37-миллиметровая пушка, 50 артиллерийских снарядов времен Великой Отечественной войны. Кроме этого сотрудники милиции нашли три автомата ППШ и ящик патронов. Как выяснилось в ходе расследования, сей тайник принадлежал так называемым «черным следопытам», которые активно ищут в лесах и болотах на местах прежних боев оружие. По версии следствия эти парни принадлежали одной из бандитских группировок.

* * *

Бегство срочников из военных частей принимает характер эпидемии, и это, не смотря на то, что ловят их быстро. Недавно два моряка Балтийского флота, сбежали с корабля, стоящего в порту, прихватив два автомата Калашникова и запасной магазин с патронами. При задержании они начали отстреливаться и ранили двух милиционеров. Один морячок погиб, другой скоро предстанет перед судом. Сбежав от тягот и лишении армейской службы, что же они получили? Один пулю в висок, другой немалый срок. Простите за непрошеную рифму.

* * *

Волна зверских убийств нахлынула на уездный городок М-ск. В течение полугода в этом городе было убито или доведено до самоубийства ни много, ни мало, а пять юношей.

Хладнокровный маньяк, убивавший этих молодых людей, руководствовался каким-то дьявольским принципом и ему одному понятной логикой, ибо все убитые были двадцатилетними юношами с одним и тем же именем: Алексей...

Сейчас воцарилось хрупкое спокойствие, поскольку по статистическим данным паспортной службы, в городе боле не осталось ни одного Алексея вышеназванного возраста, об этом на брифинге сообщил начальник ГУВД города полковник Валерий Алексеевич Солодилов.

Серийный убийца, а это, по многочисленным свидетельствам, молодая, длинноногая девушка, то ли блондинка, то ли брюнетка, до сих пор не найдена, и нет никаких гарантий, что в качестве очередных жертв она не выберет сорокатрехлетних мужчин по имени Валерий или отчеству Алексеевич...»

* * *

Дочитать «Криминальный посыльный» Николаю так и не дали, вошедший Олежка, врач «скорой помощи» растолкал спящего Кольку и торжественно произнес: 

— Ну-с, господа хулиганы, тунеядцы, алкоголики, одним словом — студенты, кто хочет поработать?..

Глава V. ОГОНЬ РАЗГОРАЕТСЯ

1. Штурм крепости.

Клавдия Лукинична заперлась у себя в комнате, из-за двери доносилось невнятное бормотание, ругань и треск ломаемой мебели...

— И часто у нее?

— Где-то раз в полгода. Но сегодня что-то у нее слишком...

Алексей взял руку Анжелики и, поднеся к губам, поцеловал каждый пальчик в отдельности.

— Не надо, сейчас не время. Ты сам-то как? Как сердечко?

— Обо мне не переживай...

В дверь решительно постучали. Когда Анжелика отворила замок, в квартиру вошел молодой врач и с ним два санитара.

— Где больная?

— Там...

И девушка показала на запертую дверь. Из комнаты раздался какой-то рев, похожий на рык затравленного зверя:

— Дочка, если они войдут — я наложу на себя руки.

— Нет! Только не это! — вскрикнула Анжелика и, заламывая руки, обратилась к мужчинам:

— Сделайте что-нибудь. Я не хочу, чтобы она умерла...

— Нужно взломать дверь.

— Так ломайте...

— Коля, давай! — обратился врач к одному из санитаров.

— Сию минуту! Не извольте сумневаться...

Полный молодой человек разбежался и ногой вышиб дверь. Когда он влетел в комнату, то увидел пожилую женщину, которая сидела на полу, забившись в угол комнаты, и дрожала. Ее невидящие, широко открытые глаза были полны ужаса и ненависти, посиневшие, искусанные губы невнятно бормотали:

— Бесы, изверги! Зачем вы истязаете меня?

В руках женщины ярко блеснул большой кухонный нож. Она бросилась с ножом на вошедшую Анжелику, еще мгновение и стряслось бы не поправимое. Но толстяк с ловкостью, несвойственной для людей такой комплекции, бросился наперерез и, завернув дрожащую руку старухи за спину, выхватил нож.

2. Маска приоткрыта.

Когда Алексей, проводив санитаров, вернулся в комнату, то был сильно удивлен увиденным зрелищем. За столиком, откинувшись назад и закинув ногу на ногу, восседала Анжелика, куря длинную сигарету в серебряном мундштуке, перед ней стояла наполовину пустая бутылка виски.

— Ну что, baby? Не ндравлюсь я тебе такая? — заплетающимся языком, усмехаясь и потягивая мундштук, произнесла девушка. — Да, я — лярва! Я хочу твоей кровушки, я съем твое здоровье, а когда-нибудь, настанет срок и убью. Лешенька, отступись от меня подлой, пока не поздно, умоляю, христом богом прошу. Сходи, намедни, к какой-нибудь бабульке, сними порчу и сотвори оберег от моей дьявольской силушки. Иначе тебе не выжить! Черт тебя побери, да не смотри на меня так. Мальчик сопливый, чё зенки вылупил? Тебе, сосунок, нужна другая, чистая, непорочная, а не такая стерва...

— Зачем ты так? — бросил Алексей и вышел на балкон.

Ломая спички, он кое-как закурил и, навалившись на перила, стал смотреть вниз, пристально вглядываясь в осеннюю тьму. На тихой, полутемной улице никого в столь поздний час уже не было. Многочисленные лужи после недавнего ливня сверкали на асфальте, отражая яркий свет полной луны. Катину, вдруг, захотелось перевеситься или бросится вниз головой. Он уже на мгновение представил, как черный асфальт медленно приближается к нему. Еще миг, и все кончится…

В это время, теплые руки Анжелики обняли его за плечи.

— Ты не о том думаешь, твое предназначение не в этом! — сказала девушка.

Алексей повернулся лицом и Анжелика, уткнувшись лицом в его грудь, расплакалась:

— Ты меня прости, я больше не могу так жить… Вот так всю жизнь: пьянки, скандалы, драки. Я и детства не видела, часто ночевала у соседей либо бродила ночи напролет по темным улицам города. Как мне все надоело, Алексей. Ты только не бросай меня, пожалуйста. Ты единственный с кем мне так хорошо. Ты сильный, хотя сам еще не ведаешь, какой ты…

Девушка осеклась. Но вскоре успокоилась, взяла себя в руки и спокойным голосом произнесла:

— Ты спас меня уже однажды от смерти, помоги мне и в этот раз...

— Хорошо, хорошо, ты только успокойся, — сказал юноша и взял Анжелику за плечи, пытаясь подавить усиливающуюся боль за грудиной. — Я не оставлю тебя здесь, мы поженимся, снимем другую квартиру, может быть даже уедем в другой город. Все у нас будет хорошо. На следующий год я, надеюсь, все-таки поступлю в художественное училище и буду на всех моих картинах писать только тебя. Я люблю тебя, и никого, кроме тебя, мне не нужно.

— И я люблю, я тебя тоже люблю...

Неожиданно Анжелика выскользнула из рук и испугано спросила:

— А сколько время?

— Времени… Времени у нас, любимая, вагон, впереди вся жизнь.

— Не дури, который сейчас час?

— Без пяти полночь...

— А теперь уходи! — сказала она грубым, срывающимся голосом и потом тихо шепнула: — Завтра я приду к тебе.

— Хорошо, я буду ждать… с нетерпением!

Дверь закрылась, щелкнул замок. И Катин медленно, держась за перила обеими руками, начал спускаться вниз, понемногу разгоняясь, иногда перепрыгивая через две ступеньки. Чем ниже он спускался, тем тише становилась боль. Вскоре Катин бежал по лестнице, не чуя под собой ног, пока на площадке второго этажа он не столкнулся, едва не сбив с ног, с лысеющим мужчиной непонятного возраста.

— Ты шо, малый, того? У тя шо видимость ухудшилась? — возмутился незнакомец. — Чуть мне цветы не пегеломал.

Заурядная внешность мужчины никого и ничего не напоминала Алексею. Большой, безобразный нос, черные густые усы и того же цвета, глуповатые глаза… Но Катину смутно показалось, что где-то он уже слышал этот невнятный, картавый бас.

Незнакомец поправил обертку огромного букета роз и, хромая на левую ногу, заковылял вверх по лестнице, покашливая и насвистывая незатейливый мотив.

Через минуту, опомнившись, Алексей машинально взглянул наверх и увидел, что этот странный человек остановился у двери Анжелиной квартиры и, выстучав какой-то условный сигнал, стал терпеливо ждать.

Боль снова напомнила о себе, сильно резанув сердце. Покачиваясь и смутно понимая, что с ним происходит, словно в бреду, Катин понуро побрел к выходу, отказываясь что-либо понимать и думать о чем-либо.

3. Огненная пустыня.

Всюду, во все стороны простиралась выжженная, безжизненная пустыня. Никаких признаков разумной жизни, да и жизни вообще, кроме разве невысоких, колючих саксаулов, изредка встречающихся на пути, да юрких ящериц, которые, едва завидев Алексея, быстро зарывались в раскаленный песок. Только обжигающий воздух, белый песок да раскаленное огромное солнце над головой.

Идти в длинных, белых одеждах было тяжело и неудобно. Слава богу, что у этой хламиды был капюшон, и можно было прикрыть голову от безжалостных солнечных лучей.

«Идти еще долго...» — подумал Алексей и, тут же, испугался собственной мысли. Он не знал куда идет, зачем, но почему-то упорно думал: «Идти еще долго». Будто кто-то вплел в замысловатый узор его сокровенных мыслей посторонние, бесцветные и враждебные в своей жестокой правдивости мысли:

 «Идти еще долго, у тебя не хватит сил, и ты пропадешь, сдохнешь, как последняя собака. Пески поглотят тебя. И никто не узнает, где покоятся твои бренные косточки. И никто не всплакнет, помянув тебя. Твое имя будет вымарано из всех книг всемирной истории, попасть в которые ты мечтаешь с самого детства...»

Пройдя еще несколько километров, Катин окончательно выбился из сил. Изнемогая от жары, в отчаяние, он опустился на песок. Сквозь толстое сукно хламиды чувствовалось горячее дыхание пустыни. Юноша закрыл глаза и провалился в беспамятство...

Долго ли он находился без сознания — этого никто не знал. Придя в себя, Катин почувствовал какое-то облегчение, и тут до его слуха донеслись странные звуки, будто кто-то звонил в набатный колокол.

— Бом… бо-оммм… — разносились по пустыне долгие, тревожные звуки набата.

Алексей открыл глаза, сквозь мутную пелену он разглядел, как в направление к нему движется какая-то фигура. Это была девушка в ярко-красном легком платье, она будто парил над поверхностью, едва касаясь песка босыми ногами. Когда она приблизилась на достаточно близкое расстояние, Катин узнал в ней Анжелику. Она несла на вытянутых руках большую керамическую чашу. Девушка подошла вплотную к юноше, лежащему на спине, и разразилась громким смехом.

— Ну, что, спаситель мой, тяжко тебе? Я тут тебе водички принесла. Подставляй ручонки...

 Как в гипнотическом состоянии Катин протянул, подставил сложенные лодочкой ладони. Смеясь и содрогаясь всем телом, девушка начала лить воду на руки Алексея. Едва жидкость коснулась подставленных рук, как вспыхнула, будто это был бензин. Горящий водопад лился из чаши, больно обжигая ладони.

Юноша одернул руки. Анжелика запрокинула голову, и к тревожным ударам колокола примешался ее злорадный хохот. Небо почти мгновенно затянули низкие, темно-вишневые тучи. Сверкнула красная молния и, как бензин от искры, потоки льющейся с небес влаги воспламенились.

Анжелика скинула платье, и абсолютно нагая закружилась в каком-то сумасшедшем ритуальном танце жрицы огня. Острая сердечная боль смешалась со жгучей и нестерпимой болью многочисленных ожогов, покрывающих тело Алексея. А девушка с распушенными волосами, напоминавшими языки адова огня, извиваясь, изгибаясь, кружа в каком-то непостижимом, сатанинском танце, стала медленно подниматься над поверхностью охваченной огнем пустыни.

Когда она скрылась из глаз, исчезнув в чреве огромной ставшей бордовой тучи, Алексей почувствовал, что горящая земля снова медленно уходит из-под ног. Какая-то нечеловеческая сила подняла его за облака.

Несколько мгновений, и Катин так высоко вознеся над Землей, что она превратилась в большой огненный шар, медленно вращающийся на фоне черного звездного неба.

Внезапно раздался сильный гул, и невероятной силы взрыв потряс Землю, она разорвалась, разлетаясь на сотни, тысячи обломков, различных размеров и форм.

И вот среди обломков, в облаке дыма и пыли возникла золотистая доска, расписанная Саввой. Лицо прекрасной девушки, изображенной на доске, безжалостно лизали языки пламени. Сердечная боль снова напомнила о себе, и Алексей в очередной раз потерял сознание.

4. Песня у костра.

Возвращение в реальный мир на этот раз было трудным и долгим. Прежде чем Катин окончательно пришел в сознание, он несколько раз проваливался на короткое время в небытие. Опомнившись и стряхнув остатки сна, Алексей вылез из палатки.

Огромная поляна была окутана низким, стелющимся по траве туманом. Холодное, осеннее солнце низко висело над редким, почти облетевшем лесом. Дул слабый, незлобный ветерок. У едва тлеющего костра, съежившись, сидел Костя Обручников и мучил беззащитную гитару.

— А? Вот и наш пожарный… — приветствовал он Алексея, ни на минуту не прекращая своих упражнений. — Надеюсь, сегодня тебя не мучили кошмары. Напрасно ты рано ушел спать, мы тут до утра пропели. Все завалились спать, а мне что-то не спится.

— Ну, вам студентам ни привыкать, ни спать по ночам. Особенно в сессию.

— Когда-нибудь, бог даст, и ты хлебнешь студенческой жизни. Недаром говорится, что тот, кто не был студентом — не знал юности...

— Да, но у этой поговорки есть продолжение… — позевывая, произнес Алексей, усаживаясь на бревно, поближе к Константину. — А кто не служил в армии — не знает жизни! А вот я уже прошел эту школу жизни.

— Ну, это от меня еще не уйдет. Лучше эту школу пройти заочно, хотя, как в том же народе говорится: от тюрьмы да от армии не зарекайся...

— От сумы...

— Ну, да… И от сумы тоже.

Константин подбросил в костер пару поленьев, и, взяв на гитаре пару несложных аккордов, явно смущаясь, произнес:

— Ты меня извини...

— О чем ты?

— Я тут кое-что узнал про твою Анжелику...

Алексей взял какую-то ветку и, разгребая золу, как-то безразлично к сказанному обронил:

— Если что плохое, то и не заикайся, плохого про нее я знаю и более твоего...

Константин покачал головой и продолжил:

— Ты мне друг, Лёха, и не хотел бы я, чтобы у тебя из-за этой… Она же...

— Знаю, Костя, знаю… Но, понимаешь, в жизни любого человека бывают случаи, когда обстоятельства становятся выше нас. Человек не способен, при всех своих талантах и возможностях, обратить некоторые, подчас роковые изменения в своей судьбе, в частности это касаемо жизни и смерти, впрочем, и любви тоже.

Умом я понимаю, что она — дрянная, никчемная девчонка, которая наплюет мне в душу, при первой же возможности. Я сердцем чувствую, что она принесет в мою жизнь очень много неприятностей и, может даже, бед. Но, знаешь, у меня опускаются руки, как только я подумаю, что больше никогда в моей жизни не будет Анжелики. Слушай, мне кажется, что я способен кого-либо убить, ради нее, себя, тебя…

— Это ты брось, себя. Ты ведь человек, а не скотина, которая безропотно идет на убой. Ты же все еще можешь изменить. Да, ты ее любишь, но, подумай, любовь — это не все! Кроме нее в жизни есть и другие радости и прелести, и получше, чем у твоей Анжелики… Если ты думаешь, что сможешь перевоспитать ее, ты глубоко заблуждаешься. Анжелика — уже сформировавшаяся личность, вернее ничтожество, и, пытаясь вытащить ее из дерьма, ты сам по уши погрязнешь в нем.

— Я понимаю, что ты будущий педагог...

— Нет! — резко оборвал Алексея Константин, — прежде всего, я — твой друг и, если ты думаешь, что я поучаю тебя, то ты глубоко заблуждаешься. Я просто хочу тебе добра.

— Не лезь ко мне в душу и без тебя гадко...

— Хорошо...

Обручников взял на гитаре пару аккордов, явно смущаясь, предложил другу:

— Ребята, тут, научили меня одной песенке, хочешь послушать? Она, как раз, подходит к твоей истории...

— Валяй… — махнул рукой Катин, гася спичку, и затянулся, вдыхая едкий дым сигареты.

— Ты только извини за плохое исполнение, я не мастак.

— Ничего, я слышал и более ужасное пение. Правда, никто из этих «певцов» в кавычках не извинялся, как ты. Так что, давай, я весь превратился в слух.

Перебрав струны сверху вниз, Константин начал свое пение. Он явно скромничал, приуменьшая свои таланты. Обручников обладал достаточно редким, сочным голосом. Правда игра на гитаре на порядок была ниже его пения.

* * *

Знаю — надо петь по-другому.

Знаю — надо жить по-другому.

Только не могу по-другому.

Только не хочу по-другому!

Дождь на улице, снег ли — из дому

Без зонта, без плаща выгони.

Наша дружба так — одна видимость,

Не пойму кому это выгодно…

Протяну ладонь как на паперти,

Отстрани ее, не жалеючи.

Только не щади моей памяти,

Только не бросай к ногам мелочи.

Знаю — надо петь по-другому.

Знаю — надо жить по-другому.

Только не могу по-другому.

Только не хочу по-другому!

Только не молчи — на молчание

Я ответить не смогу  жаждой мщения.

Обреки меня на отчаянье,

Не сули надежд на прощение.

Жаль, не в силах я с наслаждением

Одарить тебя злой улыбкою…

Не по мне молить снисхождения

И в дуэте петь второй скрипкою.

Знаю — надо петь по-другому.

Знаю — надо жить по-другому.

Только не могу по-другому.

Только не хочу по-другому!

* * *

Константин так увлекся пением, что не заметил, как ушел его друг. Когда прозвучал последний аккорд, Алексея уже не было рядом. Обручников пожал плечами и продолжил свои упражнения на гитаре...

На разбитом тяжелыми грузовиками загородном шоссе было удивительно пусто и неуютно. Из неизвестно откуда набежавших туч повалил крупными хлопьями, липкий снег, ложась холодной маскою на искаженное болью лицо юноши.

«Идти еще долго...» — подумал Катин и снова испугался собственной мысли. В очередной раз чувство реальности покинуло его. И вместе с навязчивой мыслью: «Идти еще долго...», в его голове внезапно созрела еще одна: «Жить тоже...» Будто кто-то вплел в замысловатый узор его сокровенных мыслей посторонние, бесцветные и враждебные в своей жестокой правдивости мысли.

* * *

Пройдя несколько километров, Алексей увидел впереди нечто похожее на остановку, слабо освещенную чахлым фонарем, качающимся на покосившемся бетонном столбе. Вокруг столба прыгал молодой человек, восточной наружности, наверное, татарин или узбек, который, едва завидев Алексея, с какой-то детской непосредственностью начал разговор, пытаясь залезть как можно глубже в душу.

— Что хреново парниша, а каково нам, туточки в периферии, вы там, в городу всеми удобствами пользуетесь, в туалете задницу мягонькой бумагою подтираете, а мы здесь по старинке все, газеткой абы страничкой из пожелтевшего от времени школьного учебника…

— А что туалетную бумагу здесь не продают, — поинтересовался Катин.

— Продавать-то продают, да только кому она нужна?

— Я же толкую, все у нас по старинке, даже те из нас, кто в казенные квартиры перебрался, и то на двор ходют…

— А что еще делать во дворе, коли не ходить?

Татарин плутовато прищурил и без того узкие глазки:

— Ты — дурак, или прикидываешь, что ли не знаешь для чего на двор ходют?

— Гуляют… Скотину кормят…

— Ага, а до ветру сходить, это означает, до ветра сходить, хвост ему подкрутить? Не прикидывайся дурнем… А то по морде можешь схлопатать.

— От кого?

— А хоть от меня, ты не глазей, что я мелкий, — незнакомец недовольно шмыгнул носом и продолжил. — Я и не на таких хаживал…

— Я что ли медведь, чтоб на меня хаживать? — усмехнулся Алексей.

— Такой же косолапый и тупорылый… — закатился обнаглевший собеседник.

Катин пристально посмотрел в бесстыжие глаза татарина и покачал головой:

— Тебе не кажется, что ты нарываешься?

— Не кааа-жется, я взаправду нарываюсь… Слюшай, закурить не дашь? — попросил, а, может, потребовал незнакомец, противоестественным голосом, по которому не возможно определить, отношение говорящего к сказанному...

— Дам… — безучастно ответил Катин и протянул открытую пачку. Но зарвавшийся наглец, вместо того, чтобы взять одну сигарету, выхватил всю пачку:

— Мне тут всю ночь скакать…

— И что? — пожал плечами Алексей.

— А ничего, ты только возбухни. Я свистну — мои дружки набегут, огребешь по полной программе.

— А что ты меня пугаешь? — усмехнулся юноша, — я тебя все равно не боюсь…

— А я тебя ножичком почикаю.

— Подумаешь, — попытался пошутить юноша. — Я тебя одним движением мысли могу убить…

— Ну да, — осклабился незнакомец, — не звезди...

— Как знаешь… — вздохнул Алексей, повернулся и вознамерился, было, продолжить свой путь в город, как услышал за спиной громкий удар оземь чего-то тяжелого да хриплый стон. Когда он оглянулся, то увидел, что покосившийся бетонный стол упал на землю и придавил хвастливого наглеца.

Алексей, не спеша, подошел к упавшему столбу и спокойно извлек свою пачку из посиневших рук мертвеца.

«Идти еще долго, может, захочется покурить…»

Ни тени удивления, ни холодка страха, безразлично забрав пачку, он покачал голову и продолжил свой долгий путь. Катин не любил думать, и задумываться над тем, почему его слова оказались пророческими, он не стал, чего ради голову-то ломать?

* * *

Остальной путь он прошел без приключений, если не считать молодую парочку, уединившуюся на обочине в подержанной, помятой девятке. Впрочем, было достаточно темно, поэтому кроме торчащих из дверки голых, волосатых ног, да томного, бабьего стенания Катин ничего не разглядел и не расслышал, да и не очень-то и жаждал чего-то видеть и слышать…

5. Записи в дневник.

Вернувшись из-за города, Константин сразу же, не раздевшись, бросился к бумаге, вернее к дневнику, в который он, время от времени записывал разные мысли и впечатления, чтобы потом использовать в стихах, пьесах или будущих сценариях.

Вот и сегодня, слишком много мыслей накопилось в его голове. Они переполнили чашу черепной коробки и рвались пролиться мелким, убористым почерком на листы обычной общей тетради в клетку, объемом в сорок восемь листов.

* * *

«Проходит торопливо, все время оглядываясь назад на прожитое, быстротечное, безапелляционное время. И с каждым его шагом, я все отчетливее понимаю, как же все-таки я катастрофически быстро взрослею.

Пришло время, когда болезненно хочется понять: кто ты такой? Для чего был вызван из небытия какой-то неведомой, сверхъестественной силой?

Наступил возраст осознания собственного предназначения:  собственного величия либо собственного ничтожества.

 Подспудно чувствуя, что мои способности, иногда, существенно превосходят способности окружающих меня людей, друзей либо врагов, третьего не дано, я по какому-то наитию всю сознательную жизнь подстраивался под них. Я дурачился, унижался, безбожно лгал. У меня выработался целый комплекс приспособления к окружающей среде, как к неисчислимой орде, осаждающей мою надежно укрепленную крепость.

Один мой хороший приятель назвал меня само замешивающимся тестом.

«Ты можешь вылепить из себя что угодно и кому угодно, — говорил мне он, — а точнее, нечто такое, что могло бы устроить и тебя и окружающих...»

* * *

«Одно меня страшит, что все то, над чем я ломаю голову; все то, что я сочиняю, пишу, снимаю на видео: однажды может оказаться никому не нужным; пройдет немного времени и обо мне забудут, как забывают случайных прохожих.

Но я не желаю быть прохожим, случайным пусть, но не прохожим...»

* * *

«Очень часто мне кажется, что Я — это не я… Просто существует какая-то телесная оболочка, в которую периодически вселяются разнообразные личности, и пытаются диктовать мне свои законы, навязывают мне свой образ жизни… И, в результате, получается, что у меня несколько Я.

Какое из них мое, данное мне Богом при рождении? — это и волнует меня больше всего. Разобраться, выбрать лучшее из представленного списка и в этом образе прожить оставшуюся мне жизнь — стало смыслом моего ранее бессмысленного существования.

Может быть, для кого-то это и не ново, но я и не претендую на оригинальность, боже меня упаси, если кто-то так осмелится подумать обо мне…»

* * *

«Люди, как искры от костра, пламенеющего в потемках Вселенской Нощи. Немощные гаснут, едва оторвавшись от пламени, более яркие и талантливые поднимаются выше, и только единицы, а именно гении рода человеческого, достигают космических высот, чтобы яркими звездами вечно светить нам на жизненном небосводе...

Да, я вечно что-то выдумываю, фантазирую.

Да, жизнь намного проще, чем мы ее представляем...

Но вопрос: «Кто же я на самом деле?» волновал, и будет волновать и не только меня...

Кем бы я ни был — Ночь гасит искры и надо спешить, чтобы подняться как можно выше…»

6. Обретение «святого» лика.

Горела полуразрушенная часовня на заброшенном кладбище. Приехавшие с большим опозданием пожарники безучастно взирали на огонь, безжалостно уничтожающий строение, следя только за тем, чтобы огонь от часовни не переметнулся на близлежащий реденький лесок. Укротить разгулявшую стихию уже не представлялось возможным.

— У меня какое-то странное чувство. Мне кажется, что я сегодня присутствую на чей-то казни… — сказал Алексей стоящему рядом пожилому, седобородому пожарному.

— Так оно и есть. Горит наша история. Вернее наше темное прошлое.

— Темное?

— Конечно. «Религия — опиум для народа!»

— А марксизм-ленинизм — разве не религия?

— Эх, парнишка, читой-то ты стал шибко болтлив, в тридцать седьмой тебя бы...

Катин сплюнул и, бросив: «Но сейчас не тридцать седьмой!», направился к часовне. Подойдя поближе, насколько возможно было терпеть обжигающее дыхание пожара, юноша подобрал на земле обгоревший обломок какой-то иконы и сразу же отскочил, едва не попав под неожиданно обрушившуюся кровлю.

Отойдя на безопасное расстояние, Алексей разглядел находку. С золотистого, закопченного обломка на него смотрели чистейшие, голубые глаза незнакомки...

— Алексей, подь сюда… — подозвал Катина седобородый. — Ты это чего в самое пекло лезешь? Жить, что ли, надоело?

— Да мне на миг показалось, что в часовне кто-то есть...

— Ага, это черти веселятся, еще один оплот божественного супостата пал во прах...

— Слушай, Игуменов, — обратился к седобородому Катин, — отпусти меня сегодня, что-то я себя неважно чувствую. Такое ощущение, что если не меня, то я кого-нибудь убью сегодня...

— Иди уж, черт с тобой… — недовольно проворчал Петр и, покашливая и кряхтя, пошел к машинам. Ступив несколько шагов, он полуобернулся к Алексею и бросил: — Только не надо никого убивать...

— А если себя?

— Ну, это уже другой коленкор...

Глава VI. ВСЕ ЛИШЬ НАЧИНАЕТСЯ

1. Экзекутор начинает действовать.

Медленно поднявшись на четвертый этаж по крутой, мрачной лестнице, Алексей отпер дверь, осторожно поворачивая ключ, чтобы не щелкнул замок. Дверь открылась бесшумно, без единого скрипа, вчера Катин собственными руками смазал дверные петли.

Войдя в прихожую и, тихонько притворив дверь, юноша на цыпочках, предусмотрительно сняв ботинки, подошел к полуоткрытой двери в спальную комнату.

На широкой кровати, улыбаясь чему-то или кому-то во сне, лежала прекрасная и совершенно нагая Анжелика, полуспавшее на пол одеяло, едва скрывало от глаз Алексея ее крутые бедра.

Рядом, повернувшись к девушке спиной, похрапывал лысеющий мужчина, личность которого уже была знакома Алексею. В изголовье кровати стоял размерено постукивающий будильник.

Осторожно прикрыв дверь, юноша пошел на кухню и, помимо своей воли, непонятно зачем, начал чистить картошку. Вскоре прозвонил будильник и, после некоторой паузы, из спальни донеслись обычные звуки: кто-то встал и начал спешно одеваться. Немного погодя, Анжелика и мужчина вышли в коридор и их голоса, ранее невнятно звучавшие, теперь зазвучали громко и слишком понятно.

— Может «Чайковского» сыграем? — позевывая, спросил девичий голос.

— По утрам я дгинк онли кофи, да и ского должен пгискакать твой козлик… Тебе нужно встгетить его во всей кгасе… — звучал тягучий, невнятный и картавый бас.

— Слушай, Исаак, а его это обязательно надо будет…

— Убить? А як же. Так предопределено свыше, шо тут никакой альтегнативы нет, это его наказание и он должен неукоснительно выполнять пгедписание.

— А ты уверен, что это тот человек, ради убийства которого он пришел в эту жизнь? Он и так уже убил столько невинных?

— Конечно, Он — Великая Жертва, — четко, без заикания и почему-то перейдя на шепот, начал говорить Исаак. — Экзекутор просто об этом еще не догадывается. Наше предназначение, довести дело до конца, и помешать нашим конкурентам, чтобы они не смогли выполнить свое предначертание, и не помешали Ему исполнить божественную волю.

— Я боюсь, Исаак. Сколько это может продолжаться, мне надоело эта чехарда, я хочу покоя.

— Анжелочка, моя дорогая, я же уже сто раз говаривал тебе, шо мы не в праве что-либо поменять, нам нужно претворять в жизнь Волю Божью и надеяться на Его милость, или ждать Второго Пришествия…

— Ну, ладно, беги, поцелукай свою лапоньку…

Раздался громкий поцелуй, дерзкий как пощечина, громогласно хлопнула входная дверь, и безысходно щелкнул закрываемый замок.

— Хотя, может быть, не надо было его совращать. Не буди лихо, пока спить тихо… — сказала сама себе под нос Анжелика и пошлепала прочь от двери.

Шаркающие звуки обутых на голую ногу тапочек приблизились к кухне и, спустя несколько мгновений, в проеме двери появилась с заспанным лицом Анжелика в красном халатике, накинутом на голое тело.

— Леша? — вскрикнула она, и ее милое личико исказила гримаса неподдельного ужаса. — Ты… ты уже пришел.

— Да, — спокойно ответил Катин и, подойдя к девушке, хладнокровно взял ее за волосы и профессионально нанес смертельный удар прямо в сжавшееся от страха сердце.

Анжелика даже не успела вскрикнуть, в широко раскрытых глазах застыл неподдельный ужас и непритворный восторг:

«Я была права?!»

2. Сделка со смертью...

Когда Константин выходил из общежития, его кто-то окликнул:

— Костя…

Обручников обернулся и увидел Марию.

— Что-то случилось?

— Ничего, просто я хочу с тобой поговорить…

— Пойдем, поднимемся ко мне.

— Нет, Костик, давай лучше прогуляемся вдоль аллеи.

Девушка взяла ничего непонимающего Константина под руку, и они медленно пошли в глубину сквера по дорожке, основательно местами занесенной снегом.

— Все, что я тебе сейчас скажу, ты забудешь, сразу же, как только я закончу говорить… — Мария начала разговор спокойным, почти металлическим голосом.

— Зачем тогда это говорить? И потом, это невозможно? — удивился Константин.

— Для меня нет ничего невозможного…

— Кто же ты такая?

— Это неважно. Но я — не человек…

Константин нервно оскалил зубы.

— Ты можешь смеяться, можешь мне не доверять. Но у меня нет никаких своекорыстных планов обманывать тебя. Для пущей убедительности, я бы могла открыться тебе, назваться, но ты все равно ничего не поймешь, а если и поймешь, все равно скоро забудешь абсолютно все…

— Ты не ответила, зачем тогда затевать весь этот сыр-бор, зачем о чем-то со мной говорить, если я сразу же забуду все слова, кои ты мне доверишь?

Мария сделала легкий жест рукой, который на неформальном языке жестов современной молодежи означал только одно: «Будь спок, паря!» А потом доброжелательно и обыкновенно изрекла:

— Мне нужно согласовать с тобой одно важное решение.

— То есть соблюсти все формальности…

— Ты правильно все понял… — сказала девушка, как бы случайно дотронувшись ладонью до плеча юноши. — Так вот, Константин, тебе предстоит тяжкий и обстоятельный выбор: или ты будешь жить, как прежде, писать в стол, снимать на полку, без всякой надежды на то, что это когда-то найдет своего зрителя или читателя; или ты умрешь в рассвете сил через полтора года. Но твоя смерть станет для всех полной неожиданностью, и все то, что ты создал и еще успеешь создать за оставшееся время, станет достоянием всего человечества. Твое имя будет у всех на устах. Согласен ли ты умереть в двадцать четыре с небольшим года, дабы обрести бессмертие?

Обручников задумался.

— А по-другому нельзя, чтобы можно было стать великим в ближайшее время, а умереть лет через …дцать?

— Нет, сам понимаешь за все надо платить.

— Не слишком высока ли плата?

— Мы не на базаре, чтобы торговаться такими вещами. В конце концов, я не настаиваю, ты можешь продолжать жить как прежде, но ни одно твое произведение никогда не увидит свет, как бы отчаянно ты этого не вожделел…

Константин снова замолчал. Мысли путались в голове, перед глазами плыло.

— То есть, как я соображаю, ты мне предлагаешь в обмен на жизнь — всемирную известность и славу. Но, сыграв в ящик, ведь я никогда уже не узнаю — сдержала ли ты свое обещание или нет?!

— Никогда.

— А ответь мне, бес, что ждет мою бессмертную душу после смерти: Геенна Огненная или Райский сад?

— Этого я тебе не могу сказать, как не в праве открыться, кто я есть на самом деле. Но я не бес…

— Кто тогда? Ангел?!

— Бес, ангел, все эти понятия выдуманы людьми, и они не совсем соответствуют истине.

— Хорошо, дева Мария, я согласен. Только одна маленькая просьба, а нельзя ли мне оставить в памяти всего одно малюсенькое воспоминание о нашей беседе.

— Какое, собственно?

— Что я умру летом позаследующего… — обреченным голосом произнес Обручников.

— Зачем тебе это? Ведь прелесть жизни человека заключается в том, что он не знает, когда конкретно умрет, завтра или через 120 лет… Живет такой человечишка, радуется горькой жизни или печалится частым неудачам, строит громадные планы на туманное будущее или подводит промежуточные итоги, а его (хрясь!) тюкает инфаркт или разбивает паралич — и все… Нет человека — нет никаких, тебе, проблем; нет никаких, тебе, радостей…

— Ты очень убедительна, — выждав несколько минут, обречено изрек Обручников. — Я всецело с тобой согласен! Но мне обязательно надо знать, что я обречен. Ведь только располагая этой горестной информацией, я успею свершить как можно больше дел, за оставшиеся мне в этой жизни считанные часы…

— Хорошо, что-нибудь придумаем. Например, во сне тебе присниться, что скоро ты умрешь, а потом какая-нибудь цыганка подтвердит твои опасения…

— Ладно, пусть, хотя бы так. Только скажи мне, все равно это я скоро забуду, кто убьет меня?

— Хотя мне нельзя об этом тебе говорить, но тебя убьет, как много раз до этого он профессионально делал, твой друг, твой брат, твой отец, твой сын или просто сердобольный римский воин, у него много ипостасей…

— Не говори загадками, кто это?

— В этом воплощении его зовут: Алексей Мануилович Катин.

— Лёха? — воскликнул Обручников, и его широко раскрытые глаза изобразили, толи радость, толи ужас…

— А теперь… — сухим тоном произнесла Мария, — ты все забудешь…

* * *

Потемнело, будто перед грозой. Яркая вспышка света, и вот Константин выходит из общежития и слышит, как слышит, что его кто-то окликает:

— Костя…

Обручников обернулся и увидел Марию.

— Что-то случилось?

— Да нет, я просто шла мимо, и подумала: «А не зайти ли мне к Костику. Костик — это подходящая компания. А подходящая компания — это компания, где можно хорошо подкрепиться…»

— Жрать, что ли, хочешь?

— Костя, зачем же так грубо…

— Ну, извини… может быть тогда посидим в какой-нибудь кафешке.

— Идет, до пятницы я совершенно свободна…

— А что будет в пятницу?

— Ничего, — сказала девушка и, взяв под руку Константина, повела прочь от общежития. — Классику надо читать…

3. Отведение удара.

Отбросив в сторону нож, не видя и ничего не слыша, Алексей вышел из квартиры. Шатаясь и держась за перила, Алексей Катин медленно спустился вниз по узким и скользким ступеням лестницы. С каждым отчаянным шагом боль, сжимающая седеющие виски, становилась все тише и глуше. И, когда молодой человек безнадежно достиг загаженной площадки первого этажа, боль совсем улетучилась, только в голове немного шумело, как после глубокого похмельного шторма.

Придя в себя, Катин вышел из дома и направился к ближайшей телефонной будке.

— Алло, «Скорая» слушает.

— Барышня, я, кажется, сошел с ума, я убил свою жену...

— Кто вы, ваш адре...? — прошипела трубка, но Алексей со всей силы рванул ее, да так, что оторвался аппарат и грохнулся на пол будки, едва не поранив ногу.

Юноша хлопнул дверью и направился в соседний сквер. Голые деревья, были покрыты чистейшим, еще нетронутым городской копотью, инеем. Холодное зимнее солнце уже не дарило людям свое тепло, но, несмотря на это, было довольно тепло, хотя неуютно.

На детской площадке сквера, по-прежнему беззаботно резвились малыши, будто бы ничего не произошло...

«А что собственно произошло? Ну, выпал снег, наступила зима. А то, что какой-то дяденька зарезал свою жену — этого же никто еще не знает, да и для детей смерть — не более чем очередная игра».

«Пиф-паф… А я тебя кокнул. Ха-ха-ха...»

«Нее-ет! Я… я первым тебя укокошил! Ха-ха-ха...»

Алексей удобно уселся на скамью, вытянул ноги и, раскинув руки, запрокинул голову. Прямо над ним высоко в небе плыли белоснежные облака. Он были похожи на больших, белых птиц.

«… а может даже ангелов, — подумал молодой человек и задумчиво закрыл глаза. — Ах, как бы хотелось, чтобы все, что произошло со мной, оказалось на самом деле всего лишь кошмарным сном… Неужели они говорили правду, и я — Великий Экзекутор.

Я где-то читал, что есть такой человек, который, как по Петюшкиной теории, переходит из одного звена поколений в другое и вершит там свои черные дела, но как ни странно то звучит, во благо человечества. Кто говорил, что цель не оправдывает средства? Если осуществлению благородного дела мешает какая-нибудь низкая тварь, ее надо забивать, не думая…

Слушай… а Петюшка? Неужели его спровадил на тот свет тоже я?

Но кто же моя главная жертва, ради которой я родился в этом веке? Думается, это совсем не вздорная Анжелика, она, конечно, заслуживала большего, чем легкая смерть. Но не ее ради я вышагивал через века от одного звена к другому...»

— Извините, вам плохо? — раздался звонкий девичий голос, совсем где-то рядом, когда Катин открыл глаза над ним стояла...

Да-да, это была она, девушка с ангельским личиком… Будто и не было кошмарных сновидений, не было ангела зла, этой шлюхи Эйнжил Эвил, попросту Анжелики Устимовой, лежащей сейчас с широко раскрытыми глазами на залитой кровью кухне. Не было ничего...

Алексей, придя в себя и собравшись последними силами, ответил:

— Нет, спасибо… Хотя, вы правы, мне плохо, мне очень плохо. Присядьте рядом со мной, пожалуйста, если, разуметься, вас это не затруднит. Кстати, как вас величают?

— Маша… — ответила девушка, усаживаясь на скамейку, — Мария.

— Алексей… Извините за банальность, но я вас уже где-то видел, мы с вами встречались?

— Да, Алеша.

Алексей чуть было не привстал от удивления...

— Но где?

— Там же, где я видела вас… — спокойно ответила Мария.

— А ты знаешь?

— Знаю, я все знаю.

— Но я, я сейчас убил женщину… девушку… Я — Великий Экзекутор!

— Нет. Это не ты. И убил Анжелику не ты, ты даже не был на ней женат. Вы даже с ней не знакомы.

— Как это?

— А вот так. Пойдем со мной, и ты сам воочию убедишься в этом.

Мария встала и, одернув куртку, безмолвно подошла к Катину и ласково взяла его за дрожащую от волнения руку.

— Не нервничай. Все в порядке. Идем со мной.

— Куда?

— Идем, и сделай одолжение, не задавай мне лишних вопросов, хорошо?

Взявшись за руки, они подошли к подъезду, из которого, не более чем полчаса назад вышел Алексей. Около входной двери толпился народ. Рядом на тротуаре стояли два милицейских «уазика» и карета «Скорой помощи». Падкая на зрелища толпа глазела по сторонам, что-то обсуждая, но по обрывкам фраз можно было понять, что кто-то кого-то убил.

Через несколько минут дверь распахнулась, и два развязанных милиционера в распахнутых кителях и фуражках набекрень вывели какого-то мужчину.

Когда задержанного проводили мимо Алексея, тот, неожиданно для себя, узнал Исаака. Один из милиционеров, ведших Исаака был поразительно похож на Савву.

«Савва, ты?» — спросил глазами Алексей.

«Да, Алеша, — так же глазами ответил Савва и улыбнулся, — ты меня спас, теперь моя очередь...»

«Но...»

«Никаких но! Так надо, если зло нельзя уничтожить, то надо как-то от него отгородиться. А добрые люди, думается мне, не должны расплачиваться за свои ошибки такой дорогой ценой, как убийство ближнего. Зло должно делаться злыми людьми. Поверь мне, Алеша, это не ты убил Анжелику, ее гибель просто последняя, самая жестокая твоя фантазия, но не надейся, что жизнь менее жестока и бессердечна.

Так что иди с Богом, живи, твори и мучайся, ибо, только пройдя через мучения, можно постичь истинное счастье…»

«Так это ты — Великий Экзекутор?»

«Нет, не я, но ты скоро узнаешь о нем, главное не бойся ничего и живи, согласно божьим заповедям…»

Дверь захлопнулась, обдав зевак смесью выхлопных газов и пара, «уазик» резко развернулся и уехал.

— Идем! — громко сказал Алексей и, грубо схватив Марию за руку, потащил ее в сторону общежития. — И не спрашивай зачем...

4. Рапорт.

Подполковник Шадрин был не в духе, накануне ему дали разгоняй в ГУВД за то, что до сих пор не пойман серийный убийца, «специализирующийся» на убийствах молодых людей с именем Алексей. Придя на службу, он сразу же вызвал в кабинет капитана Хатрейна.

— Разрешите войти, товарищ подполковник, — нерешительно приоткрыл дверь в кабинет начальника капитан.

— Проходи, Марк Лазоревич, присаживайся, разговор будет долгим… — недовольно бросил Шадрин, властным жестом указав на стул, стоящий рядом с его столом. — Ну, рассказывай, капитан, каковы результаты твоих расследований по делу о серийном убийце?

— Положительные, — загадочно улыбнувшись, произнес капитан.

— То есть как это? — подполковник даже привстал от неожиданности. — Еще вчера начальство мне пистона вставляла по поводу затягивания расследования, а сегодня у тебя уже положительные результаты. Ну, ладно, рассказывай, коли так…

— Вчера вечером взяли идеолога-организатора этого массового смертоубийства молодых людей. Лейтенант Савва Назаров лично задержал этого матерого преступника.

— Ты хотел сказать преступницу, бабу с рыжими или каштановыми волосами? — возмущенно приподнял правую бровь подполковник.

— Нет, преступника, — настаивал на своем капитан, — всеми этими серийными убийствами руководил некий Исаак Семенович или Симонович Хатрейн, а баба-преступница, как вы изволили выразиться, была только исполнительницей.

— Ну, — повысил голос начальник, — дак где же эта стерва?

— В морге…

— Ай-ай-ай, — недовольно погрозил пальчиком Шадрин, — что же вы были так неосторожны при задержании… Начальство опять будет недовольно.

— Так это не мы… — успокоил начальника капитан Хатрейн, — ее замочил подельщик Исаак.

— Ну, это другое дело. А этот Хатрейн не твой ли родственничек?

— Нет, слава богу, только однофамилец, и, тем не менее, у меня к вам рапорт.

— Что еще?

— А вот, посмотрите… — сухим от волнения голосом прохрипел капитан и неуверенно протянул листок бумаги подполковнику.

«Начальнику уголовного розыска 

Центрального района г. М-ска

п/п-ку Шадрину С.В.

от старшего следователя

к-на Хатрейна М.Л.

Рапорт

Во избежании лишних разговоров, прошу Вас освободить меня от ведения дела №08497 «Р»  поскольку в число подозреваемых лиц по данному делу вошел гражданин Хатрейн Исаак Семенович, приходящийся мне однофамильцем...»

Дата и подпись

— Написано не по форме, но думаю, что стоит удовлетворить… — пробурчал под нос подполковник и неспешно подмахнул рапорт. — Передайте дело лейтенанту Назарову, он брал этого подонка, пусть с ним и разбирается….

5. Переквалификация в богомаза

Катин, чуть ли ни силой, втолкнул в комнату, раскрасневшуюся от мороза и быстрого бега девушку, и прямо в одежде усадил ее на кресло, стоящее у занавешенного окна. А сам, на ходу скидывая куртку, бросился к мольберту, на котором стояла очищенная от копоти и сажи найденная в сгоревшей часовне древняя икона.

Прошло несколько минут — и Алексей уже что-то писал, насвистывая какой-то незатейли­вый мотив, даже не глядя в сторону Марии.

Немного посидев и отдышавшись, девушка встала и, сняв верхнюю одежду, повесила на вешалку свое пальто и брошенную Алексеем куртку. После этого она совсем неслышно приблизилась к мольберту. Алексей писал легко, каждый мазок легко ложился к другому. И они, сливаясь друг с другом, образовывали нечто одно неразделимое целое.

Когда настенные часы размеренно и несколько торжественно пробили полночь, на золотистом фоне доски вырисовались милые черты красивой девушки в свободном белом платье. Красавица стояла на коленях перед иконой божьей матери, держа молитвенно сложенные руки на уровне головы. Ее длинные, белокурые волосы, покрытые легким, прозрачным покрывалом, золотым водопадом ниспадали на хрупкие плечи. Удивительно правильные черты лица, украшала открытая, задумчивая улыбка. До завершенности не хватало только глаз. Вместо них на иконе были не прописанные немного узковатые, обрамленные длинными ресницами лазурные пятна.

Но отсутствие глаз нисколько не преуменьшало обаяния изображенной девушки. Всемогущая человеческая фантазия за художника дополняла образ красавицы сияющими голубыми глазами, переполненными любовью и верой. Это была Мария...

Когда Алексей почти закончил портрет и оглянулся, девушки с ангельским личиком уже не было. Долгие многодневные поиски ни к чему не привели...

* * *

Промчалась бурливая весна, пролетело страстное лето, Алексей поступил в желанный институт и, уйдя с головой в осеннюю учебу, вскоре позабыл о недавних, весьма странных и жестоких событиях, мистических снах. Забыл об убийстве Анжелики, забыл даже о Великом Экзекуторе и Великой Жертве, поскольку все равно не понимал, что все это значит, но он никак не мог забыть о Марии — девушке с ангельским личиком… Тем более что ее портрет, висел над его кроватью.

6. Вещий сон.

Вернувшись из кафе, где он так славно посидел с Марией, Костя сразу же завалился спать. Усталость просто как какая-то снежная навалилась на плечи, склеила глаза, придавила грудь — ни вдохнуть, ни выдохнуть. Лег на диван и, словно провалился в какое-то глухое, бездонное ущелье, из какового есть только один выход, да и тот разве что на Тот Свет.

«Вот так, должно полагать, и умирают… — в угасающем сознание мелькнула последняя, светлая мысль. — А в сущности, чего все смертные так смертельно боятся смерти. Это тот же сон, только обычного пробуждения, по всем вероятиям, просто-напросто не будет. Недаром в христианстве об умершем ласково говорят: заснул вечным сном, усоп. Не грубо и жестоко: помер, окочурился, дал дуба… а умалено и умильно: отдал Богу душу, испустил дух, отошел в мир иной…»

 Ученые свидетельствуют, что сновидение длится несколько секунд, за редким исключением минут, но за это время спящий человек успевает увидеть столько, что при обычной прокрутке для просмотра всего этого отснятого материала понадобилось бы несколько часов.

Первые часов девять-десять Константин спал как убитый, и только ближе к полудню, когда все нормальные люди покинули свои теплые постели и занялись своими обыденными обязанностями, к нашему студенту припожаловали сновидения.

Сон был черно-белым обыкновенного формата, безо всяких звуковых и цветовых наворотов и модернистских извращений…

* * *

Обручников шел по мрачной, темной улочке, поздним вечером, а может даже ночью, приблизительно, между одиннадцатью вечера и часом ночи. На востоке эти два часа называют часом крысы. Кстати, крыс было предостаточно. Они просто путались под ногами. Хотя, это, скорее всего, были не крысы, а очень крупные мыши. Улочка была очень узкой и, будто дорога из желтого кирпича из сказки Лаймена Фрэнка Баума. Она то и дело плутала меж ужасно ветхими строениями, возвышающимися из мрака, будто прибрежные, остроконечные скалы и грозящими обрушится на проходящих под их балконами случайных для этого заброшенного, окраинного района пешеходов.

Из-под обветшавшей крыши вырвалась свора одичавших летучих мышей, они пролетел, прошуршали в темноте в нескольких сантиметрах от головы, и не одна из них даже не коснулась юноши своими безобразными лапками крыльями.

В глухой подворотне завыл облезлый пес, к нему присоединился еще один, и вскоре целый хор изуверски воющих псов заполнил протяжными и противными завываниями все звуковое пространство и без этого мрачной улочки.

«Странно, не в одном из окон не горит свет! — подумалось Константину, — не может быть, что во всей этой округе, нет ни единой живой души, они, что ли, все вымерли?»

Вдруг в одном из подъездов с безобразным скрипом открылась, висящая на одной петле, разбитая параличом времени, древняя, ворчливая дверь. Из вонючего мрака подъезда на дьявольский свет ущербной во всех отношениях луны вышла какая-та беззубая дряхлая старушенция, с большой бородавкой над левым глазом и красным ожерельем на морщинистой как у черепахи шее. Она и была похожа на гигантскую рептилию с круглыми совиными почти черными глазами. Да и говорила старуха, ухая, как сова.

— Ух, как я устала. Ух, как мне все надоело. Ух, ух, угу…

Вынув из-за шерстяного, вязаного платка букетик мелких белых завядших цветочков она протянула их Косте и снова проскрипела старуха свои дремучим и протяжным голосом.

— Наконец-то ты возвратился ко мне, сынок…

После таких слов, стало как-то неприютно и уныло. Повеяло могильным холодком…

— Я вам не сын! — возразил юноша.

— Ты завсегда был моим сынком, попросту изредка я пущала тя погулять в поднебесной, малость пожить, покудова я не заточила тебя обратно в наш студеный фамильный склеп.

— Бабуля, у тебя с головой все в порядке?

— Не все, сынок, волосенки местами вылезли, да двух десятков зубчиков не хватат, но остаточными восемью я весьма сноровисто мякушку хлебную жую. Ноныче канун августа, милай, полтора года тому назад, Маруся знаменовала тебе, еще до кафе, что тебе пора сбирать манатки и тушить свет.

— Ничего не помню!

— Но это не существенно, судьбоносно то, что я припожаловала за твоей педикулезной душонкой…

— Так ты — смерть?

— Нет, я твоя грешная мать, покаранная Богом за свою гордыню и фанаберию. Пойдем со мной, сынок, — старуха захохотала, — нам вместе с тобой будет уютно в нашем склепике во Флоренции, что на юге Италии. Не пужайся понапраслину, я чаю, что лет через, этак, триста я дозволю тебе еще пожить лет тридцать, от силы сорок, тебе и этого предовольно. А теперича пора…

Из глухого подъезда вышел молодой человек в легких, вымазанных желтой глиной латах воина времен рассвета Римской Империи. В руках он держал короткий, обоюдоострый меч с рукоятью инкрустированной темно-красными гранатами. Его слабоосвещенный лик был так похож на физиономию Лёхи Катина, но Константин неосторожно проманкировал эту ошеломительную схожесть…

— Вы кто?

— Извини, любезный патриций, но времени на пустые разговоры и всяческие знакомства у нас попросту нет. Если ты — истинно верующий человек, приступай к молитве, если нет, то прощайся с этим городом и временем. Здесь тебе, кажется мне, больше никогда не придется побывать еще раз даже в ином перевоплощение…

Отсеченная острым мечом голова неспешно, как в замедленном просмотре, низверглась с плеч и покатилась по мокрой, коричневой глине, похожей на вонючее дерьмо, и остановилась посреди огромной помойной лужи. Последним виденьем были маленькие серебристые рыбки, снующие в мутной воде, и громкий крик совы: «Гу—гу!»

* * *

«Хорошая сцена для фильма ужасов, надо будет ее куда-нибудь вставить, — подумал Константин, проснувшийся в холодном поту. — На лицо цельный комплекс примет моей ранней смерти, ориентировочно, года через полтора в конце июля начале августа следующего года. Надо бы что-нибудь предпринять, может к бабульке знахарке какой сходить, авось она как-нибудь отведет предвещенное злополучие?»

Похожие статьи:

Рассказы → Принцип 8 (роман) [Часть 1. Глава 1]

Рассказы → Роман "Три фальшивых цветка Нереальности" (Треки 6 - 1/3 7)

Рассказы → Кусочек Желания (пролог и первая глава)

Рассказы → Роман "Три фальшивых цветка Нереальности" (Треки 1 - 5)

Рассказы → Принцип 8 (Часть 1. Глава 2)