Тёмная материя.
Вижу отсюда, издалека, — тёмная материя. Еще пытаюсь себя успокоить, да мало ли, померещилось, показалось, пригрезилось, прибредилось, бывает… нет, не показалось, не пригрезилось, не… так и есть, тёмная материя. Надвигается. Медленно, но верно.
Вон там. где дворик кончается, где гаражи с надписью Выпуск-2020, где пивнушка «Пьяный карась», где машина чья-то ржавела всю зиму…
Вон там.
Надвигается тёмная материя.
Птицы несутся куда-то прочь, прочь, почуяли беду, чёрная кошчонка наклонилась попить из лужи, замерла, кинулась в кусты, хвост распушила, ребятишки бегут, кто-то всхлипывает, мама, мамочка…
Замираю.
Жду.
Как-то нет инструкций, что делать, если надвигается тёмная материя.
Вон она. Ладно скроенная, крепко сшитая, сидит на щуплых телах, чуть разбавленная белыми манишками.
Их четверо. Идут, щурятся от весеннего солнца, солнце им в диковинку, да им вообще много что в диковинку. Смотрят на распушенную кошку, видно, признали за свою, тоже тёмная… нет, не своя, не из тёмной материи сотканная…
Идут. Одетые в тёмную материю. Прикрывают глаза от солнца.
Забиваемся в чей-то подъезд, матерая бабища хочет разинуть варежку, а-а-а-а, хулиганье, а-а-а-а, пошли вон… показываю ей на окно, где видны силуэты, бабища крестится, ой, свят, свят, исчезает в квартире.
Ждем.
Ребятишки сбились в кучу, малышня кусает губы, дворовый хулиган жалобно всхлипывает, к ма-аме хочу, девчонки его утешают, да все хорошо будет…
Как же.
Щас.
Тёмная материя останавливается у скамеек. Материя, надетая на щуплые тела. Разворачивает карты, сверяет что-то. Самый высокий в группе сдержано кивает, приступайте.
Только сейчас понимаю, как меня колотит дрожь.
Тёмная материя уходит куда-то за угол, уже не видно, куда. Кто-то из пацанят лезет к окошку под самым потолком, парень, т чего, шею сломать решил, да я посмотрю, чего они…
Оружие готовят, — говорит пацаненок. Смотрим на него с ненавистью, как будто это он вызвал тёмную материю. А что… очень может быть, кто знает, откуда она приходит, вот так скажешь что не то…
— Йес-с-с…
— Чего там?
— Не в наш мир пошли.
Переводим дух. Дворовый хулиган истерически хохочет. Хочу сделать шаг, спотыкаюсь сам об себя.
Вываливаемся на улицу. Все. Разом. Вот так, хороши мы, хороши, ничего не скажешь, только что от страха чуть в штаны не наделали, и на тебе, высунулись… Любопытство — не порок, а бо-ольшое свинство.
Между двумя высотками видим мир. Не наш. Параллельный. Раньше мы его не замечали, не видели, ну, может, дети маленькие совсем замечали, убегали от папы-мамы в волшебную страну по ту сторону тротуара. Потом рассказываю папе-маме, а там длаконы, а там лыцали, а там лосади клылатые, и папа-мама отмахиваются, да, да, играй иди, так вот, Галочка, я тебе говорю, пришла она к нам в офис такая вся…
А вот теперь видим.
Мы.
Все.
Миры, когда умирают, становятся видимыми. Голубые холмы под розовым небом, лиловые раструбы, растущие из земли, если это розовое вообще земля…
Тёмная материя (надетая на щуплые тела) входит в тот мир.
Всё замирает.
Мир (тот мир, не наш) рассыпается в пыль. Первый раз вижу, как это бывает на самом деле, не в каких-то блокбастерах и фальшивых кинохрониках. Нет ни мира, ползущего трещинами, ни осколков во все стороны, ни кровавых брызг. Ничего. Только что был мир, и вот уже тают в пустоте последние крупицы мелкой пыли.
Только сейчас понимаю, что ноги меня не держат. Буквально падаю на скамейку, какая сволочь здесь мусор какой-то оставила, а-аа, это не мусор, это кот, напуганный, даже не завопил, мя-а-а-а…
Тёмная материя…
Нет, не то, чтобы часто видим… даже наоборот, мало кто видел… к нам во двор журналюги понахлынули, расспрашивали, что да как, девки там перед ними грудь выпячивали, рассказывали… Я что заметил, кто видел, как умирал мир, того ни слуху ни духу, по домам сидели, а кто не видел — нате вам, пожалуйста, свидетели понабежали… я свидетель, а что случилось…
Тёмная материя…
Да мало кто ее видел. Если при вас говорить кто будет, а-а-а, видел, а--аа, приходили, а-а-а, мир уничтожили — вы не верьте. Кто видел, тот про то молчит, вот это я тоже заметил, кто видел, тот молчит. Только фантаст какой-то не то английский, не то американский увидел, подробно все расписал, ему даже Небьюлу какую-то дали… он потом застрелился у себя в кабинете, поговаривают, его эти убрали… которые в тёмной материи ходят. Чушь полная, еще не хватало, они ради одного человека будут сыр-бор поднимать.
Нет, так-то, конечно, приглядываюсь, когда по улице иду, не мелькнет ли навстречу что-нибудь такое, эдакое. Я что заметил, люди в тёмных одеждах ходить перестали — боятся, что примут их за кого-то не за того. А то и правда, идет какой-нибудь в черном костюме, от него все как черти от ладана шарахаются, а то и полиция остановит, день добрый, документики ваши… Значит, за этого, в тёмной материи приняли. Хотя нет, если бы за этого приняли, в жизни бы близко не подошли, кто же к тёмной материи подойдет…
Тёмная материя…
То есть, тёмная материя, это еще не страшно, подумаешь, ходят в тёмном, ну надо же им в чем-то ходить. А вот то, что прячется под тёмной материей, вот это страшно, вот это да, тёмная энергия, непонятная, невидимая, рвущая вселенные на клочки. Вот только что жила вселенная, разбегалась от центра самой себя, вспугнутая большим взрывом, а тут бац — нагрянула тёмная энергия с тёмной материей. Разлетелись галактики, рассыпались на звезды, сорвало планеты с орбит, звезды распались в прах, оторвало электроны с атомов…
Конец света.
А вы как хотели, не все же свету быть, хорошенького понемножку. Закон физики.
Вот потому и вздрагиваем, когда…
А?
Вот так, так хорошо было, сладко так на душе, только сел в самолёт, только расслабился, счас завтрак понесут, как всегда не знаешь, как его есть, и не наклонишься, и тарелку к себе не поднимешь, а пока от тарелки до рта донесешь, точно на кого-нибудь уронишь… это я о чем… ну да… Только что так хорошо было, и уже тревога, всем оставаться на местах… охренели террористы, Аллах акбар, да какой Аллах, не было такого, чтобы велел Аллах самолеты захватывать… и если кто сделает ко мне один шаг, я сделаю к тому тысячу шагов…
Всем оставаться на местах…
Стюардесса белая, как смерть.
Дрожащий голос в динамиках, сохраняйте спокойствие.
Жду террористов. Откуда-то из кабины пилота появляется такое, что тихонько начинаю молиться, уж лучше бы террористы, уж лучше бы я не знаю, что.
Проходят. Жмурятся. Теперь понимаю, они не от солнца жмурятся, от чего-то другого, может, самый свет для них неприятен. Тёмные брюки, тёмные пиджаки. Тёмная материя. Оглядывают сидящих. Женщина в салоне первого класса заходится плачем. Тощий парень пытается загородить дорогу идущим, они приближаются к парню и… проходят сквозь него.
Останавливаются перед девушкой где-то в самом конце салона. Что-то происходит между ними, почему они так на нее смотрят, почему она так на них смотрит…
— Разрешите, — говорит один из них, кажется, главный. Голос у него до тошноты земной, человеческий, прямо неприлично как-то, у такого и голос должен быть чужой, нездешний…
— Не разрешаю.
А вот у девушки голос какой-то неестественный, такой бывает от страха.
Главный пожимает плечами, мол, ничего не могу поделать. Достает оружие. Оружие у них такое же, как в дешевых блокбастерах, прямо обидно, ждешь чего-то оригинального, а тут как в боевиках…
Теперь вижу.
Мир.
Живой мир, большой мир, глубокий мир, с голубыми холмами и крылатыми единорогами, ожившими мертвецами и тайнами. У нее. У девушки. Как-то даже жутко становится, что мы этот мир только что не замечали, толкали его, пинали, наступали ногами, когда шли мимо девушки, то-то она вся так съеживалась, когда кто-то шел рядом…
Мир.
Глубокий мир, живой мир, мир, в котором можно утонуть.
— Разрешите, — повторяет главный.
— Не разрешаю.
Главный снова пожимает плечами, выпускает поток тёмной энергии. Девушка сгибается пополам. Отворачиваюсь, не могу видеть, кто-то снимает на телефон, кого-то бьют по рукам.
Тёмная материя уходит. Вместе с щуплыми телами, на которые она надета. Вот так. Сквозь стену самолета. Кто-то ощупывает стену, как бы не проломили насквозь.
Молчим. Как-то не по себе находиться в самолете с трупом. А как мы хотели, всякое бывает, и в полете умирают… и рождаются. Говорят, кто родился в самолете, тому всю жизнь перелеты бесплатно…
Говорят…
Говорят, что кур доят.
Сейчас приземлимся где-нибудь не там, вынесут девушку, запишут — сердечный приступ, или еще там чего.
Тихие всхлипывания.
Отлегло от сердца, живая. Зачем-то пересаживаюсь к ней, обнимаю за плечи, нужно что-то говорить, а что тут можно сказать…
— Тёмная материя… она… вместе с тёмной энергией… разрывает… вселенную…
Девушка оторопело смотрит на меня.
Что я несу…
— У кого какие предложения?
Председатель оглядывает нас. всех. Физики. Шизики. Астрофизики. Астрошизики. Новоявленные Хабблы и Хокинги, Эйнштейны и Нострадамусы. Фантаст, который получил Небьюлу, ничего он не застрелился, не верьте вы этим газетчикам.
Я. И она. Ее зовут Нина, по крайней мере так она сказала.
— Ну… если есть… тёмная материя… может… есть где-то… светлая…
Физики-шизики презрительно смотрят на Нину, тоже мне, три класса и коридор, и туда же.
— Нет светлой материи, — кивает какой-то новоявленный коперник.
Нина качает головой.
— А откуда вы знаете… что нет?
Физик-шизик машет рукой, мол, вам не понять. Все-таки мы говорим с ними на разных языках, а как вы хотели, у каждого свой мир, еще не уничтоженный, еще не разорванный тёмной энергией…
Тёмная материя.
Мелькает в толпе. Там. сворачивает за угол, исчезает, уходит, а может, и правда исчезает. От тёмной материи всего можно ждать.
Бегу за ней. Расталкиваю прохожих, женский говорок, мужчина, я вам сейчас руку сломаю, будете мне тут толкаться… Не слышу, не замечаю, бегу за тёмной материей.
Вот она. Длинное пальто, тёмная материя, в которой умирает свет. Капюшон, надвинутый на самые глаза, да и есть ли там глаза…
Переходит улицу, бегу за ней, на красный свет, вой сигналов, парень, те чё, жить надоело…
Догоняю.
Хватаю за плечо.
Оборачивается. Женщина как женщина, каких множество, отсюда вижу, отсюда чувствую, она эту тёмную материю купила в соседнем магазине на распродаже, московский конфискат, все такое.
— П-простите… — нужно что-то соврать, быстро, быстро, пока не подняла вой, пока не закатила скандал, лихорадочно нашариваю в кармане свой бумажник, протягиваю, — не вы… уронили?
Перевожу дух, ловко придумал, нда-а, меня уже в разведку можно… жду, что мотнет головой, пойдет дальше.
— А-а-а, спасибо большое, дай бог вам… уронила, растяпа… — берет бумажник, прячет в сумке. Земля качается под ногами, пробую вспомнить, что у меня было в бумажнике, да неважно, ушел бумажничек, ушел…
Иду дальше.
Патрулирую улицы.
Ищу тёмную материю. Легко сказать. Трудно сделать. Тёмная материя просто так по улицам не бегает, это только в ужастиках как выйдешь на улицу, так и наброситься на тебя что-нибудь… такое. Эдакое. А в нашей жизни тёмную материю днем с огнем не сыщешь…
Ищу.
Тёмную материю.
Днем с огнем.
Думаю, что буду делать, когда найду, прижимаю к груди спрятанный за пазухой кусок белой простыни, неужели подействует…
Тёмная материя затаилась, уже третью неделю ни слуху, ни духу. Мне кажется, она боится нас.
Неужели боится…
Тёмная материя.
Вот теперь вижу, вот теперь никаких сомнений быть не может. Тёмная материя. Странно, что на этот раз их всего трое, обычно ходят вчетвером, а тут трое.
Тут.
В переулке. Между элитной новостройкой и старенькой развалюшкой, оставшейся еще от бабы Яги. Где-то воет сирена, тормозят машины, ребятишки разбегаются, какой-то пацаненок наоборот несется посмотреть на тёмную материю, мамаша надрывно вопит, Леша, Леша, вернись!
Тёмная материя на щуплых телах. Смотрят на Лешу, будто пытаются понять, кто это и что это. Равнодушно проходят мимо.
Присматриваются.
Гадаю, какой они выберут мир. А что тут гадать, мы же миров не видим, кроме своего, вон их сколько, в каждом переулке, на каждой улице, у скамейки, на скамейке, на опавшем листе, в изгибе облака, в голове у прохожего, у вас в сердце, в глазах потерявшейся собаки, в отражении в луже, в кровопролитной сече, которая была здесь бесконечно давно, еще когда города здесь не было, а то и людей не было…
Люди в тёмной материи переглядываются. Достают оружие. Один из них вынимает что-то вроде зажигалки, настораживаюсь, это что-то новенькое, а нет, чиркает зажигалкой, дымит папиросой, интересно, они на самом деле курят, или делают вид, что курят, они же не люди…
Готовятся атаковать.
Лихорадочно оглядываюсь, какой же мир они все-таки собираются убивать, какой-то уж сильно неприметный мир, который даже не проявился перед смертью…
Начинаю понимать.
Неужели…
Ну а я как хотел, когда-нибудь и до нашего мира дойдет, можно подумать, это все навсегда. А вот фиг вам, вот и не навсегда, и наш мир когда-нибудь…
Да не когда-нибудь.
Сегодня…
Иду к ним. Вытаскиваю простыню, белую материю, иду к ним, наперерез, почему все смотрят на меня как на идиота, почему я сам на себя смотрю как на идиота, да почему как…
Смотрят на меня. Все трое.
Отступают.
Еще не верю себе, показалось, нет, не показалось, отступают назад, только что не пятятся, м-мать моя женщина, неужели испугались…
Иду к ним.
Сжимаю белую материю. Интересно, что будет, когда встретятся обе материи, схлопнутся в ничто…
Секунды рассыпаются на вечности.
Подхожу к ним, поправляю свой пиджак из тёмной материи. Теперь нас четверо. Спрашиваю по протоколу:
— Объем мира?
— Миллиарды световых лет.
— Нехило.
— Бывало и побольше.
— Возраст?
— Четырнадцать миллиардов… лет.
— Что вы мне в годах, как их в алимы переводить прикажете… — перевожу на конвертере, высчитываю, — так и всю энергию потратим.
— Завтра восстановим.
— А если до завтра еще куда пошлют?
Неопределенно машет рукой, а мы-то что можем сделать, если энергия кончится…
— Приступаем.
Смотрю на тряпку в руках, это откуда, белая тряпка, начинаю что-то припоминать, откуда-то изоттуда, из прошлой жизни, когда я еще не был человеком в тёмной материи, а был частью того, обреченного мира…
Что-то…
— А… зачем… уничтожаем?
Трое смотрят на меня. Оторопело. С ума сошел, что ли…
— Зачем?
Один из них, кажется, главный, подносит мне к лицу книжечку, да куда вы мне ее в морду, человек так близко не видит, думаете, человеку, чтобы увидеть, надо глазами прикоснуться…
— Вот… и не будет больше ни плача, ни глада, ни смерти… и лев да уляжется рядом с ягненком, и малое дитя поведет их…. Видите?
— Н-ну…
Он показывает на еще живой мир, мир, который был моим.
— А это не то.
Не верю, что меня послушаются. Все-таки говорю:
— Отбой.
Кивают. Начинаю понимать, что главный здесь я, не они — я, интересно, почему я главный, и куда делся тот, четвертый, который был раньше… хотя… кажется… знаю. Наша служба и опасна, и трудна.
— …и так каждый раз… с нуля все начинаете?
Сидим на перекрестке миров. С одной стороны виден Кутузовский, забитый вечерними огнями, с другой стороны ландшафт Земли, доживающей последние дни, раскаленная пустыня. С запада мелькают огоньки какого-то двумерного мира, хотят соединиться, не могут из-за ничтожно малой гравитации. К востоку покоится еще не придуманный мир, который нафантазирует сын последнего человека на земле. Мне так и объяснили мои коллеги — сын последнего человека. Я еще пытался возражать, если сын, значит, человек не последний, а предпоследний, или сын этот человеком уже не будет, или… Они только разводили руками, что ты несешь, не понял, что ли, сказано, — сын последнего, значит, так оно и есть…
Ладно, не о том речь.
Сидим, пьем что-то приторно-сладкое и в то же время горьковатое. Чтобы время не рассыпалось. Это они мне так сказали, надо пить, чтобы время не рассыпалось.
Они…
Что я про них знаю…
Что они сами про себя знают.
— И так… каждый раз… с нуля?
— Да.
Пожимают плечами, а ты как хотел.
Глотаю. Морщусь. Ничего, привыкну. Маленький был, кофе тоже казался какой-то бурдой поганой, которую взрослые пьют. И пиво тоже… Жалко, и дальше бурдой не осталось…
— А то, что есть, переиначить… не пробовали?
Смотрят на меня. Вижу, не понимают. Что за народ, на лице ни мускул не дрогнет, только по глазам догадываюсь — не поняли…
— Как?
Хочу сказать. Давлюсь словами. Сам не понимаю, как.
— М-м-м-м… надо подумать.
— Так думайте.
Говорят безо всякой иронии, надо, так думайте… знать бы еще, что придумать.
Здесь мы снимаем со своих тел тёмную материю. Здесь. Дома. Если это можно назвать домом, собранным из обломков миров. Грешным делом начинаю думать, что они не просто так губят миры, они с этого имеют что-то, тот же дом… Хотя нет, не похожи они на таких, которые все тащат, не того сорта люди… если вообще люди…
Листаю справочники. Здесь справочники не как у людей, какие-то жуткие, тыкаешь пальцами в серебристый шар, вертятся перед тобой образы, картины, до черта живые…
Что тут можно сделать… Законы. Есть же законы Не убий. Не укради. Не возжелай ни жены ближнего своего, ни скота ближнего своего, ни дома…
Вот. Если заставить людей выполнять. Неукоснительно. Что будет…
Ввожу данные, разворачиваю историю, во все стороны, смотрю. Вижу тощего мальчонку, его бьют стражники на рыночной площади, умыкнул медовую лепешку с лотка… рубить голову…
Что-то не то.
Перебираю данные. Вера… люди собираются в храмы, пастырь отвечает за свою паству, зорко следит, чтобы не проскользнула крамольная мысль…
Ввожу данные.
Молодой человек с горящими глазами воодушевленно говорит, что земля вертится вокруг солнца. И далекие звезды — такие же солнца, вокруг которых вертятся планеты, на них тоже есть жизнь. И самое главное — он не нашел во вселенной и намека на божественный разум…
Церковники распинают человека на дыбе, брезгливо отворачиваюсь…
Не то.
Что ещё… свобода, равенство, братство… долой богатеев…
Ввожу данные. Смотрю на Робеспьера, как он стоит на балконе, смотрит на людей, которых везут на казнь. Потом повезут самого Робеспьера, он этого еще не знает…
Не то.
Или не так. Воспитать молодое поколение. Племя молодое, незнакомое. Научить их чему-то… такому. О чем всегда мечтали. Свобода, равенство, братство. Возлюби ближнего своего…
Ввожу. Шар думает. Ну только посмей сейчас выдать какую-нибудь дрянь…
Комсомольские стройки каких-то там годов, воодушевленные люди, старый мастер хитро прищуривается, да брось, парень, один хрен ничего не сделаем, сырье-то разворовали, все тащат потихоньку, и ты тащи… через пару месяцев парень тайком мылит веревку, перекидывает через балку…
В сердцах схлопываю шар, эти вздрагивают, ага, все-таки есть в них что-то человеческое…
Смотрят на меня. Ждут.
— Знаю… знаю, что делать…
Выискиваю жертву. Вон мальчик худенький с огромными глазами, смотрит не на меня, на свой мир. Вон девчонка с двумя косичками… не то… а вон, пухленькая девчушка, перепуганная какая-то…
— Иди сюда.
Смотрит на меня. Боится.
— Не бойся… ну?
Идет ко мне. Медленно. Как по воздуху. Встает, как перед расстрелом, все они такие…
— Ну давай…
Молчит. Боится.
— Ну что ты… что в сказке было?
— Не… не помню.
— Ну как же… про что сказка?
— Про… про рыбку…
— Вот видишь, все-то помнишь. И что же с рыбкой?
— Жили-были… старик со старухой… у самого-синего-моря…
— Молодец…
Девчушка оживляется, глазенки заблестели…
— Старик ловил неводом рыбу…
Кажется, они не знают, что такое невод. Надо будет потом объяснить… Поправляю тёмную материю, из которой у меня сшит пиджак.
— …сидит его старуха… а перед ней… разбитое корыто… а… а это то же корыто, которое у Федоры?
Спохватываюсь.
— И зарыдало корыто, я разбито, разбито… ну да. Ну что, дети, кто скажет, про что сказка?
— Про… про то, что жадным нельзя быть…
— Верно. А еще?
— Про… про доброту… что старик рыбку отпустил…
Время тёмной материи еще не пришло.
И тёмной энергии.
По крайней мере, в этом мире…
2014 г.
