Темнота понемногу уходила. Сперва показалось большое голубовато-изумрудное пятно. Потом сквозь пятно стали проступать очертания отдельных травинок, составляющих сложный узор такого привычного луга… с картонной папкой и разбросанными вокруг листками бумаги.
— Моя папка! — воскликнул упавший. Боль от удара мгновенно прошла при осознании того факта, что он еще жив. Жив и цел… Он легко вскочил на ноги. Без привычного в такие минуты сердцебиения.
Он не сразу понял, что охватывает взором двести семьдесят градусов панорамы цветущей долины. Где то сзади, мили за три, прошуршала в траве полевка, а справа доносился запах прошедшего позавчера по тому берегу реки теленка.
Но главным чувство новизны было от присутствия нечеловеческой мощи буквально распирающей его молодое сильное тело.
— Как будто заново родился, — попытался воскликнуть старик. Но вместо этого он услышал, как из гортани извергается клокочущее ржание. Ужас охватил все его существо. Он только теперь заметил, что не чувствует пальцев рук и стоит опираясь на … копыта…
В панике рванул он с места, сам не зная куда. Растоптанная копытами папка брызнула во все стороны бесценными эскизами. Упругий толчок разом сжавшегося воздуха, могучим хлопком разметал их на сотни ярдов вокруг.
Он мчался, как вихрь, как ураган, подгоняемый чудовищным страхом, терзающим его мозг.
Последний раз он испытал такой приступ страха восемь лет назад, когда искал в дымящихся руинах тело Марты.
Тем декабрьским днем, он решил принести для нее горячего чая в плохо отапливаемое помещение музея, где они вместе любовались редкой по красоте скульптурой лошади с короной на голове. Отливающая белым серебром она произвела неизгладимое впечатление на Марту. С посиневшими губами, дуя на замершие ладони, художница ни на минуту не хотела прервать рисование благородного животного. Старик не решился потревожить ее маленькое счастье и вышел не простившись.
За минуту до того, как припаркованное по близости авто взорвалось.
Взрыв не пощадил ничего и никого. Четыре рядом стоящих зданий прекратили свое существование. Одним из них был маленький музей.
Тело Марты под руинами найдено не было. Он искал его целый месяц, поминутно рискуя быть заваленным чудом уцелевшим перекрытием. Результатом поисков стала та самая картонная папка-этюдник. И все. Никаких других следов.
Воспоминание бесконечной утраты вернуло его к действительности.
Не чувствуя ни малейшей усталости, его новое тело покрывало по меньшей мере двести миль в час на незнакомой местности и в неизвестном направлении. Когда этот факт дошел до его сознания, долина с чудесной радугой осталась далеко позади, и путь преграждала река. Не сделав попытки остановиться, он прыгнул с обрыва, думая, что упав в воду подальше от каменистого берега, смягчит свое падение. Но с удивлением обнаружил, что легко достиг противоположного берега, пролетев сотню ярдов по воздуху. Четыре острейших копыта одновременно врезавшись в прибрежные камни выбив фейерверк искр. Он остановился практически сразу.
Кто я? Зеркальная поверхность лениво текущей реки привлекла его взгляд.
Чувство боязни и первобытного любопытства боролись не долго.
Задержав дыхание, он наклонился к воде. Золоченый витой рог. Отливающее темным серебром тело. Вот оно что. Единорог. Тот самый, в чей глаз, вопреки предупреждению маленькой слепой видящей все живое, он отважился посмотреть. Только теперь он стал действительно живым. И стал тобой. Или ты стал им.
Мудрое сознание говорило о могущественных порталах, инопланетном разуме, параллельных мирах, и прочей чертовщине, навеянными окаянным вином и усталостью. Оно вкрадчиво нашептывало, что все это дурной сон, что лучше поспать на травке, а завтра зайти еще раз в тот самый музей и расспросить все о создателе единорога. Кстати, можно прихватить с собой соседа месье Пинокля, у того отменно подвешен язык и он отлично разбирается в современном искусстве.
Взглянув еще раз на обрывистый противоположный берег, с которого он так легко спрыгнул, новоявленный единорог мысленно присвистнул. Взобраться на высоту пятидесяти ярдов по гладкому отвесному камню, представлялось ему весьма проблематичным. Но брошенная где-то очень далеко папка не давала покою его воображению. Даже остановившись на мысли, что все это весьма подробный сон в плетеном кресле бистро, он не мог позволить себе уснуть на травке не положив хотя бы морду на свою картонную реликвию. Его Марта, часто говорила, что если ты проснешься и поймешь, что это все еще сон, заставь себя спрыгнуть с крыши, и если это был сон, то проснешься незамедлительно.
Проверим. Круто развернувшись, он поскакал вглубь побережья, запасая место для разгона. Пожалуй, хватит. Плато над утесом противоположного берега выглядело таким же недоступным. Сон? Вперед. Свист разрезаемого рогом воздуха. Стремительно приближающаяся серая громада камня. Отрыв. Вниз ушла река. До края не достать. Камень. Удар. Вспышка. Темнота.
Сумрак. Тишайший плеск ночной воды. Холод камня. Опустевший стакан. Продавленное плетеное кресло. Чужое дыхание совсем рядом.
Песок в ноздрях. Пелена боли. Прикосновение чего-то острого к шее.
Опасность. Мгновение и он уже на ногах. Подкравшееся в утреннем тумане существо отброшено далеко в сторону.
Реальность понемногу заставляла приходить в себя.
Он не старик. Не седовласый господин в вечно помятом плаще. Он даже не муж, ушедшей в навсегда Марты. Он миф. Легенда. Предмет вечных споров и всестороннего изучения. Гордый и свободный единорог.
Раздувая ноздри он гневно смотрел на создание, осмелившееся нарушить его покой. Донельзя грязное оно внушало чрезвычайное отвращение.
— Кто ты? – выдохнул единорог. Жалкий комок тряпья прекрасно понял поток сложных гортанных звуков.
— Слилкс, ваше одиночество. Простите меня. Всю жизнь я хожу между рекой, которую не могу переплыть и нескончаемым утесом, который нельзя ни обойти, ни взобраться на него.
Звуки, издаваемые существом были неприятны, но вполне доходили до сознания единорога.
— Зачем ты разбудил меня, Слилкс?
— Я, ваше одиночество, думал, что свалившись с такой высоты, вы погибли, и чудодейственный рог вам больше не нужен. У меня семья, которую надо кормить. Поймите меня правильно.
— Как же ты собирался снять мой рог? Вырубил топором?
— Я иссушил бы место возле рога пьявками и через ерг, другой, легко бы вынул его. Еще раз простите.
— И часто единороги падают с обрыва? – отвращение к слилксу почти достигло предела.
— Редко, ваше одиночество. Последнего, что я видел, упал восемьсот ергов назад.
Но моя семья все это время не голодает. Одному позор. Другим жизнь.
— А что ты делаешь с телами несчасных? Съедаешь? Или сохраняешь про запас?
— Простите, ваше одиночество. Но я заметил вверху трещину, оставленную вашим рогом. Видать вы крепко ударились головой еще в детстве, если решились запрыгнуть на ваши радужные луга с того берега.
А что до тел, то мы не падальщики, да и по слухам, мясо у вас чрезвычайно жесткое. Я хороню тела, ваше одиночество. Выкапываю под телом яму и береговой ил очень скоро его затягивает. Даже следа не остается.
Вы рождаетесь в цвете радуги, а заканчиваете жизнь на берегу ядовитой реки. Я готов. Можете убить.
— Убить? Но зачем? У тебя семья…
— Она не выживет, ваше одиночество. Но я знаю закон. Сильный должен убить слабого, если последний посягнет на имущество первого. Тем более я сломал ногу.
Внезапно раздался резкий щелчок. Выше головы единорога на гладкой поверхности скалы появилась глубокая выбоина. Через секунду ухо уловило свист.
Снова щелчок уже ближе. И снова донесшийся свист.
— Что это?! По нам стреляют?!
— Спасайтесь, ваше одиночество! Это лемисы!!!
Чем бы лемисы не были, они обладали чудовищной разрушительной силой. Уже через несколько секунд от громадного валуна остались одни обломки.
— Я не знаю, где здесь можно спастись. Показывай дорогу сликс!!
— О, ваше одиночество, я буду первым сликсом, оседлавшим единорога!!!
— И не мечтай, — преодолев отвращение, единорог подхватил зубами комок тряпья и поскакал вдоль скалы следуя указанием слилкса.
У последнего это неплохо получалось, несмотря на жестокую болтанку в пасти своего спасителя.
— Сюда, ваше одиночество, налево ваше одиночество, перепрыгните этот валун, ваше одиночество, не приближайтесь к воде, ваше одиночество, она убьет вас!
Пяти минут бешеной скачки вдоль усеянного камнями берега потребовалось им, что бы выйти из под обстрела.
Грязный комок тряпья был с наслаждением выплюнут. Они находились под естественной каменной аркой, окруженные со всех сторон большими валунами.
— Воды! – потребовал единорог.
— Ваше одиночество хочет пить? – если бы у слилкса были брови, то они бы от удивления сместились бы на затылок.
— Я хочу прополоскать рот, что бы удалить тот запах, которым он наполнился. А если бы и хотел то, что в этом удивительного?
— Но, как же, ваше одиночество? Ведь еще никому не удавалось увидеть пьющего единорога. Тем более по слухам, вы пьете только нектар цветов, проросших под вашими радугами.
— Воды. Просто воды. Меня уже тошнит.
— Воды, что бы прополоскать рот! Невиданное расточительство в наших краях. Мы по три-четыре ерга ждем милости в виде прямого дождя. Только эту воду можно пить. Если ветер идет со стороны реки, то в дождь мы ищем спасение в норах. Пролетев над поверхностью реки дождевые капли становиться отравленными. Но для вас, ваше одиночество, я сделаю исключение.
Из какого-то сырого угла он приволок небольшую каменную чашу, на дне которой плескалась мутная жидкость.
Выбора не было. Единорог опустил морду в чашу и принялся фыркать и отплевываться.
— Ну и вонь! – воскликнул он пытаясь языком вытащить застрявший в зубах кусок тряпки. – Как ты можешь так жить? Ты что никогда не умываешься???
— К сожалению, ваше одиночество. Я столько лет провел на реке, что могу без вреда для себя мыться в ее водах, но тогда неминуемо стану великолепной целью для лемисов…
— Подожди, — перебил его единорог, — Я долго не был в этих краях, и м… кое что позабыл. Начни с начала. Почему на утес нельзя забраться. Кто такие лемисы и почему наконец река отравлена?
Слилкс грустно вздохнул, проворчал себе под нос что то насчет ударившихся головой единорогах и начал объяснять.
В давние времена долину радуг, теперешнее место обитание единорогов, от всех остальных земель отделял звонкий и чистый ручей. Население планеты счастливо жило в границах своих территорий в великолепных, построенными коронарторами городах… Не было ни войн, ни болезней, ни голода. Получив отличное образование в школах, организованными теми же коронарторами, все жители были искусны во многих науках и ремеслах, и ни в чем никогда не знали нужды. Если возникали не решаемые собственные силами проблемы, то они посылали гонцов в долину радуг, где жили коронарторы и никогда не получали отказ в помощи.
Когда появились таинственные коронарторы никто не помнит. Да и как выглядели они – предания умалчивают. Известно лишь, что они обладали волшебными силами и не было на планете ничего, что было им неподвластным. Но, несмотря на такие исключительные возможности, коронарторы никогда не пытались управлять делами этого мира. Они ограничивались постройкой городов и обучением подрастающего поколения справедливо полагая, что каждая цивилизация должна сама искать пути развития. Свой путь они видели в постоянном поиске абсолютного знания. Говорят, для достижения этой цели они могли пользоваться даже коллективным разумом.
Неизвестно для чего они изрыли собственную долину глубокими шахтами. По вечерам иногда были видны пронзительно синие столбы света, бившие из этих шахт в ночь звездного неба.
Затем они объявили долину запретной зоной, после чего ручей превратился в отравленную реку, а сама долина, в обрамлении неприступного камня, поднялась на пол-кэсла над остальной территорией.
Коронарторы сказали, что совершили какую-то ошибку, и что они вымирают.
Когда исчез последний из них, население планеты охватила паника. Вернулись болезни, начался голод. Возникли распри за обладание плодородными территориями. Большая часть земли была захвачена латиллами, объявившими о намерении навести порядок и не допустить кровопролития. Несогласных со становившемся все более жестоким режимом ссылали на этот берег. Из этой тюрьмы нельзя убежать. С одной стороны ядовитая река, с другой отвесный нескончаемый утес.
Со временем их власть стала абсолютной, были изданы множество законов и изобретено новое оружие. Вроде лемисов — летающих быстрее звука ядовитых жуков. Эти жуки-камикадзе сами находили цель по запаху, на который были заранее натасканы в своих ульях.
Они могли распознать цель за тысячи кэслов и никогда не промахивались. Когда появились единороги, и заявили о намерении исправить ошибку коронарторов, латиллы не захотев лишатся власти, стали натаскивать лемисов на их запах… Множество единорогов погибло в те годы.
— Подожди, — прервал рассказчика единорог, — А как вообще в неприступную долину попали мои предки?
— Когда началось поголовное истребление единорогов, сильнейшие из вас смогли допрыгнуть до края спасительной долины.
— Почему же спасительной? Ведь от лемисов не удастся скрыться? Или… Почему они не залетают в эту пещеру?
— Говорят, что они не могут летать с меньшей скоростью, поэтому очень ограничены в маневренности. Практически они действуют только в зоне прямой видимости. Но все побережье долины под их постоянным прицелом.
— Ты сказал, что они никогда не промахиваются? Почему же они промахнулись по мне сегодня? Почему я еще жив, хотя побывал на другом берегу?
— Мой смрад помешал им выбрать направление. Ибо воняю я на несколько кэслов вокруг. И я был на берегу, когда ты решился прыгать.
— Тебе не кажется, что ты довольно хорошо объясняешь такие факты. Я имею ввиду сам слог. Ты то же учился в школе?
— Да будет известно вашему одиночеству, что я преподавал в коронарторской школе. Ведь я принадлежу виду слилксов, а мы имеем сильную врожденную тягу к изучению наук. Нас много на берегу – сосланных и влачащих жалкое существование по милости латиллов, – внезапно интонация его голоса изменилось на повелительную. — А вот ваш вид очень совершенен. Ваши дети рождаются унаследовав память родителей. Их не надо ничему обучать. Но ты ничего не знаешь о нашем мире. Откуда ты взялся? Кто ты на самом деле?
Поток вопросов застал единорога врасплох. Игры в загадки кончились. Все равно придется рассказать правду. Но поверит ли пусть даже ученый слилкс в то, во что он сам не верит?
Слилкс внимательно выслушал ответную историю.
— Как мне теперь называть тебя, человек-единорог? По описанию твой настоящий вид очень похож на наших поработителей – эгоистичных и жестоких латиллов.
Действительно. Как к нему обращаться? По имени человека оставшегося в прошлом? В безвозвратно утерянном прошлом его звали Артур Тару-Садэн. Совершенно странное имя. Его мать всегда отличалась оригинальностью считая сына чем-то вроде исключительности. Именно из-за «исключительности» он так поздно встретил Марту. Невозможно мало времени судьба отвела им вместе, но это время было лучшим в его неспокойной жизни. И все это было как будто вчера. Так кто же он такой? Миф или человек.
Раздвоение личности или соединение в одно?
