Я потрогал задней лапой левое крыло: показалось, что болит. Слава богу, только показалось: оно просто зачесалось.
Про мух я знаю не больше чем вы – не энтомолог. Кто ж знал, что придется… так сказать, на своей шкуре. Шкуре? Хм…
Почему-то вспомнился анекдот, который очень любят молодые летчики: муха, когда садится на потолок, делает «бочку» или «мертвую петлю»? Вот, что я скажу вам, уважаемые летчики: я – муха (ли мух? Хрен его знает! Вроде как все-таки мух!), и я сейчас сижу на потолке, но мне абсолютно до фени эти фигуры высшего пилотажа – как было удобно, так и сел! И не волнует меня сейчас и другой вопрос: как же так я держусь лапками за потолок? Да плевать, как я держусь! Мне куда интереснее то, что сейчас происходит прямо подо мной.
Впрочем, зрелище это не просто меня интересует, а вызывает трепет моих крыльев: потому что, несмотря на слабое зрение, и некоторые провалы в памяти, я отлично понимаю – вон то человеческое тело, в чью обритую наголо черепушку вонзается сейчас с визгом электрическая пила, еще пару минут назад было моим телом. Я не был мухой, и меня совсем не прельщает мысль ей остаться! Я, признаться честно, даже не знаю чем эти мухи питаются… Впрочем, знаю, наверное, но ЭТИМ питаться мне совсем не хочется!
Комната, над которой я вишу – огромна, как дворец. Тело – мое бывшее тело – тоже огромно, а сосредоточенные люди в белых халатах, просто внушают мне ужас. Кроме того, я знаю, что вон у того – усатого, сейчас отчаянно болит зуб, а вот у этой медсестрички вчера был анальный секс, а завтра начнутся месячные. И знаете: мне это совсем не внушает оптимизма! И вообще: нельзя это так оставлять, надо подлететь поближе!
…Николай Иванович взялся рукой, обернутой прозрачной перчаткой, скальпель. Машенька замерла. Она всегда совершенно непроизвольно замирала, когда видела, как эти тонкие, сильные пальцы берутся за инструмент. Сейчас…
Но в этот момент пальцы почему-то отпустили скальпель и рука Николая Ивановича сделала молниеносное, почти неразличимое глазом движение: рука поймала в воздухе муху, и тут же превратила ее в месиво. Левая его рука ловким движением стянула переставшую быть стерильной перчатку с правой, и небрежно кинула ее на пол, а потом протянулась к Машеньке.
– Развели тут антисанитарию, – прозвучал его ворчливый голос, – дай другую перчатку!
Но Машенька в этот момент смотрела не на своего кумира, и даже не на его прекрасную руку: взгляд ее в этот момент был прикован к монитору, кривая на котором показывала частоту ударов сердца оперируемого.
– Остановилось, – прошептала она. – Сердце остановилось!
К телу ту же бросился другой врач и, уперев обе руки в грудину, стал пытаться восстановить сердцебиение.
Николай Иванович пожал плечами: он был нейрохирург, а не реаниматолог. Предоставив коллеге полную свободу действий, он снял вторую перчатку, нащупал в кармане халата сигареты, и медленно пошел из операционной в коридор: у него с утра разболелся коренной зуб и только сигарета могла сейчас немного облегчить боль.
Почему-то ему показалось, что сегодняшняя операция уже не состоится.
