357 годъ. Месяц Ревун.
Понедельникъ:
Давеча плохо спал. Всю ночь ворочался и под утро даже упал с полатей. Снилось, будто лиходеи забрались в казну и всю её выгребли подчистую. Я их догнал, конечно, но налички при них не оказалось. Сказали, что пропили... Казну - блин! Шесть сотен пудов драгметалла! Дружина угорит нафиг вместе с лошадьми... хотя, с этих станется - ряхи такие, что двумя руками в прыжке хрен обнимешь. Приснится же такое.
Потом Василиса снилась, в кокошнике, румяная, коса до пояса, пеньюар коротенький, короче, всё как я люблю. Я ей - мадмуазель, а не изволите ли променад? И, типа невзначай, ладонь на коленку поклал и поглаживаю, значит, не в кипиш. Ну, думаю, ща у нас всё срастётся…
Горыныч - козёл! Нет, он змей, конечно, но - козлина та ещё! Разбудил на самом кульминационном моменте. А вот болт ему чугунный, а не грошей в долг. Ишь, повадился, и главное, с чего отдаст-то – голытьба голытьбой. Весь приработок - доспехи ржавые, да копья гнутые.
Трапезничал. С полудня до заката чах над златом. Умаялся.
Вторникъ:
Опять не спалось. Нужно у Яги ещё самогона выпросить, ядрёная магия в том пойле, и сны с него такие чудные, разноцветные.
Снова прилетал Горын. Говорит — проигрался крупно, плакал. Ладно, что ж мы, не родные что ли? Денег, правда, не дал, но обнял крепко, велел держаться.
Ездил к Яге за бухычем... дегустировали. Пели в караоке. Кажется, я разбил ей ступу, а может она управляла... Вроде, целовались за избой, но это не точно.
Вернулся поздно. Где припарковал коня, убей не помню!
Догонялся мёдом и брагой. Чах над златом.
Тритейникъ:
Кто-то наблевал в горнице. Подозреваю, что эта шельма гонит своё пойло из керосина с мухоморами. Сильно мутит.
Нашёл в погребе сбродивший квас и две галеты, пошёл чахнуть.
Четвергъ:
Горынычу за долги отрубили правую голову. Плюётся огнём, обещает порвать беспредельщиков как фантики. Дал ему три монеты медью, теперь колет в груди. Не знал бы, что бессмертный, подозревал бы инфаркт.
К обедне пришли из Тридевятьоблэнергосбыт, требовали денег за свет. Приковал кандалами в подвале всех троих. Зато инспекторам из Водоканала не скучно будет. Водяной когда их ещё хватится, а вдесятером всяк веселей в темнице!
Чах без настроения. Три монеты! Возможно, у бессмертных всё же случаются инфаркты. Слегка страхово.
Пятница:
Снился Горыныч с моими деньгами, Василиса, голая Яга и яйцо в утке, утка в зайце. Горыныч потрясал монетами и цинично ухмылялся, Василиса с Ягой зазывно ласкали друг друга и почему-то зайца, в котором утка с яйцом.
Трапезничал без аппетита, недолго почах над златом. Поехал проверять хрустальный ларец, мало ли…
Уроды! Остолобени королобые , шаврики приблудные! О колено сломаю, в рабство печенегам за лохань брюквы продам, рот до гузна порву и языком собственным перепоясаю! Кто посмел, вымески шелудивые?!.
Грустил. Кто-то спёр зайца, в которого я с таким трудом запихнул утку с яйцом. И знали ведь, мырзавцы, что в яйце схоронено, а иначе чего огород городить?
Чах и плакал. Уснул в казне.
Шестица:
Всю ночь разрабатывал план мести. Позвал Ягу и Горына, проводили мозговой штурм. Одна голова хорошо, а пять лучше. Ну, справедливости ради, четыре с половиной. Правая башка у этого дурня только-только проклюнулась. Пищит, ищет сиську - забавная. Яга с ней агукает, но грудью кормить почему-то отказалась.
По факту ограбления мнения разделились. Яга чуяла русский дух, Горыныч пенял на заморских барыг, коих развелось ныне в окрестных водах. Толку от этих пинкертонов, как от безалкогольного пива, короче.
Ближе к полудню прилетела почтовая голубка. Похитители прислали берестяную грамоту с вклеенными из азбуки буквами:
"ТваЯ сМерть у нас. есЛе ты изврОщенИц хочишь обратна свАю матрЕшку из звирушег, гани 'триста' (зачёркнуто), пиццот маНет золотом. 'Ананист' (зачёркнуто), Ананим!"
Снова грустил. Ну почто мне такое? Пятьсот монет! Золотом! Может, им Ягу предложить? Не, ну она потасканная чуток, но дарёного-то коня не вырубишь топором.
Чах над златом. К полуночи сел писать ответ лиходеям.
Седмица:
Сегодня всё решится! Встал с первыми петухами, проверил, остёр ли меч, взвалил на плечо тюк с березовыми чурками и выдвинулся к месту обмена.
Оставил закладку в зарослях орешника за оврагом, как уговорились, и стихарился в зарослях осоки, ждать неприятеля.
К полудню услышал возню в кустах. Вот оно! - подумал я, и рванулся навстречу супостату, на ходу доставая из ножен двуручник.
На примятой траве сидел Ванька-царский сын и, почёсывая репу, перебирал берёзовые кругляши, что я настрогал вчерась со всем тщанием и любовью.
— И не стыдно? — спросил я его, приставив кончик меча к его груди. — Шантажист, мать твою царицу!
Ванёк лишь вздохнул и достал из котомки яйцо. Аккуратно раздавил и извлёк на свет тонкую, заискрившую на солнце иглу.
— А заяц с уткой где? — удивился я.
Царевич похабно срифмовал ответ и предложил мне ещё раз, перед лицом смерти, хорошенько подумать — может, чувство самосохранения перевесит жадность, и я всё же отдам ему наличку? Ага, уже лечу, ветер волосы треплет! Размахнувшись и примерившись, я со всего маху рубанул, целясь в шею, но прохвост оказался вёртким и, крутанувшись на носке, легко ушёл с линии атаки. Краем глаза я заметил, как он перехватил иглу двумя руками и, напрягшись, надломил её.
— Ой! — сказал я и осел на землю, выронив двуручник.
— Не, ну сам виноват! — развёл руками царский отпрыск и бросил в траву обломки иглы. — Отдал бы казну, жил бы себе и поживал ещё!
— Я не веду переговоров с лиходеями... — прошептал я угасающим голосом и, уронив голову, начал проваливаться в небытие.
— Хе-х! — только усмехнулся Иван и, развернувшись, зашагал в сторону Чернигова, насвистывая какой-то кабацкий мотивчик.
Кажется, я умер... или нет? Какая-то мысль ржавым гвоздём засела в некогда ясном бессмертном мозге и не давала спокойно завернуть лыжи. Путаясь в предсмертных воспоминаниях о неправедной жизни, что, как полагается, проплывали перед глазами, я пытался нащупать эту досадную занозу. Что-то... Игла, Иван сломал иглу... и бросил... Бросил в траву... Бросил! Да там весу с золотник, чистого серебра!
С трудом стряхнув с глаз мутную пелену, я полз ужом, скрюченными пальцами рыхля землю и прощупывая дёрн. Нет, но каков мерзавец, чужим серебром раскидываться! Наконец я нащупал обе половинки артефакта, в который по дурости загнал собственную погибель, и, с трудом перевернувшись на спину, аккуратно соединил половинки.
Солнце начало закатываться за ветви орешника, отчего по поляне поползли длинные тени, а от земли потянуло сырым холодом.
Скоро будет смеркаться, а ведь я ещё даже не начинал чахнуть над златом!
© РусланТридцатьЧетыре, 2019
