Набирает номер.
Ну, только посмей не ответить…
А ведь посмеет. И не ответит.
Гудки…
Ну же…
Секунды, растянутые на тысячи лет…
— Я перезвоню.
Короткие гудки. Она уже знает, не перезвонит, такие не перезванивают, и все-таки сжимает телефон в коченеющих пальцах, а вдруг, а вдруг, а вдруг…
— …может, завтра? – она с надеждой смотрит на него.
— А, завтра не могу. Уезжаю я.
— Надолго?
— А, не сказал тебе… насовсем.
— Вы посмотрите…
Аспирант просачивается в комнату. Аспирант… даже не помню, как зовут. Да никак не зовут, один хрен все на одно лицо, штуки свои из ушей не вынимают, Антарес от Апокалипсиса отличить не могут. Помыкаются денька два, и гнать их на хрен, дурачье комиксанутое…
Русским по белому сказал, ко мне не входить, когда чай пью. Лучшие моменты жизни отравляют, блин… Я здесь скоро таможню поставлю…
— Вы посмотрите… а… можно спросить?
— Ну, спрашивай уж, если вломился.
— А почему у солнца диаметр уменьшается?
Потому что считать нормально надо, вот и не будет уменьшатся… чучелко. Считать-то учили? Одно яблоко, да одно яблоко, сколько будет?
— А… а что неправильно?
— Что ты мне свои расчеты суешь, еще я за тебя тут пересчитывать буду… Может, мне еще тебе зубки чистить и на ночь в пижамку переодевать, в кроватку укладывать?
Смотрю. Ищу ошибку, быть не может, чтобы не было, какой-нибудь корень не из того, или Пи у нас не три и четырнадцать, а три и пятнадцать… три-пятнадцать, девять-двадцать, ежики, ежики, два притопа, три прихлопа, ножики, ножики… как в детстве играли… что-то там делать надо было, ловить, что ли, кого-то, или кто громче крикнет… Не помню.
А ошибки-то нет. Вот так. Совсем. И нужно что-то сказать, и не знаю, что…
— Ну, мил человек… давайте глянем с вами на солнце, убедимся, что ничего не уменьшилось… горе, горе, крокодил солнце в небе проглотил… как там дальше-то?
— Глянул заюшка в окно, стало заюшке темно…
Теплеет на душе, ага, все-таки не совсем в мозгах абсолютный нуль.
— Или нет… — аспирант хмурится — там сначала… солнце по небу гуляло и за тучу забежало… У меня книжка была в детстве от отца осталась…
На душе тает лед, вспоминаем какие-то книжонки из детства, а какие там коты у Федоры были, это кто рисовал-то…
— Ну-с, мил человек… никуда не делось солнышко ваше…
Смотрю на солнце. Кто из нас сошел с ума, я или солнце. Или оба. Солнце уменьшилось раза в два, если не больше, и как-то не получается все списать на преломление атмосферы…
— К-как насовсем?
Он смотрит на неё, холодно, насмешливо, ну что тут непонятно-то, насовсем оно и есть насовсем, что ты как маленькая в самом деле.
— А… а я?
— Что ты?
— А я без тебя как?
— Как жила, так и живи, маленькая, что ли…
Собирает свой нехитрый скарб, бросает в сумку, она уже и забыла про эту сумку, с которой он однажды пришел в дом.
Она хватается за соломинку.
— Я с тобой.
— Куда ты со мной, смеешься, что ли… Ну все, пока… не скучай.
Он выходит, переводит дух, вроде обошлось без слез, без истерик, как он всего этого терпеть не может, как будто он клялся вечно любить и вечно быть рядом… Ну клялся, ну что теперь с того, мало ли кто в чем поклянется, эти там наверху перед выборами тоже много чего наобещали, и что, кто теперь их обещания помнит вообще?
То-то же.
Даже брошюрки никакие не понадобились, десять правил, как нужно расставаться с женщиной… что делать, если она не верит, что между вами все кончено…
Спешит на поезд, в этом городе оставаться уже как-то не комильфо, в этом городе она, а новая любовь будет где-то там, там…
— Ну-ка, ребятишечки, кто солнышко найдет?
Ребятишечки смотрят в звездное небо, холодное, неприютное, Акулька тычется носом в стекло.
— А мы гулять пойдем?
— Не пойдем.
— А гулять хо-цу…
Акулька уже готовится разреветься во весь голос, ну только не реви, не реви, терпеть ненавижу, когда дети ревут, слава богу, своих нет…
И как им объяснять прикажете, что на улице минус пятьдесят, эти вон головорезы замерзли, которые вчера из бункера выбрались, до Москвы доехать хотели…
— А там зима, у-ух, злая, у-ух, налетит, закружит…
— А я её из бластера! – Данька поднимает пластмассовую фигню, которая пищит и сверкает, так бы и вырвал у них все эти пищалки, и переломал. Я не сеструха, мне нельзя, это сеструха может у них какую-нибудь фигню отобрать, за окно выкинуть…
Делаю последнюю попытку:
— Ну-ка, кто первый найдет солнышко… — не договариваю, понимаю, что нечего дать тому, кто первый найдет солнышко. И не потому, что у меня ничего нет, а потому, что у них все есть. У меня бы столько в детстве было, я бы повесился, потому что нечего было больше желать…
Дети смотрят в звездное небо. Ловлю себя на том, что я уже сам толком не могу найти солнышко, одна звезда горит ярче других, это оно и есть…
— Ну? Не нашли?
Смотрю на детей, только сейчас понимаю – они уже не помнят, что такое солнышко. Солнышко было когда-то вчера, солнышко вышло из моды, как выходят из моды мультики…
— А я нашла!
Смотрю на Иришку, да неужели…
— Вот, — Иришка тычет крохотным пальчиком в книжку, узнаю «Краденое солнце», ах ты умничка, нашла…
— Точно, молодец… солнышко. А крокодил его что?
— Прог-ло-тил.
— Верно… ну-ка давайте, посмотрим, что дальше было… наступила темнота, не ходи за ворота…
Дверь отсека открывается, входит шурин, дети кидаются к нему, все верно, с папой интереснее, папа вон сколько всего принес, и мультики, и конфеты, и костюм человека-паука…
Смотрю в ледяное небо над бункером.
Солнца нет.
Солнце ушло.
— Ну, давайте подумаем… что можно сделать в такой ситуации.
Смотрю на неё, много их таких ко мне ходит, рыдающих, умирающих, он меня не любит, жизнь кончена…
Мне бы их проблемы… если третий взнос не заплачу, точно без дома останусь. Так что ходите, ходите ко мне побольше, эти все, для которых чуть что, жизнь кончена: он меня не любит, — я умираю, я экзамен не сдал, — осталось только умереть…
— А что тут сделать… он ушел, понимаете? Жизнь умирает…
— Ну, жили же вы как-то до него.
— Ну, это когда было… миллионы лет назад…
— А… вам сколько лет?
Кажется, у женщины спрашивать не положено.
— Пять миллиардов. Плюс-минус.
— Пять миллиардов… ч-чего?
— Лет.
Чуть не давлюсь собственными мыслями. Нехило.
— Ну, самый расцвет сил, все только начинается, — тут же нахожу, что ответить, — а вы говорите, жизнь кончена.
— Кончается.
— И-и, думать даже так не смейте. Что вы в нем нашли?
— Ну, вы понимаете… он согревал меня своим теплом… с ним было светло… луч света… в темном царстве.
Это они все говорят. Сейчас, главное, слушать и кивать, да, да…
— Понимаете… — осторожно говорю — мужчины, они такие… им новенькое что-нибудь подавай, им новизны хочется. Вот вы… всегда одинаковая…
— Я всегда разная.
— Ну, он уже все ваши разности выучил, ему приелось уже… Вот он и пошел себе новых впечатлений искать. А вы давайте так, сегодня вы одна, завтра совсем другая…
— Не могу я быть совсем другой.
— Ну, попробуйте.
— И пробовать не стану.
Хватаюсь за соломинку.
— Ну, найдите себе увлечение какое-нибудь, вы чем в детстве интересовались?
— Да как вы не понимаете! – Земля накатывается на меня, огромная, круглая, покрытая материками и океанами, — Солнца нет! Он ушел, ушел, он больше не греет меня! Жизнь умирает!
— А я покемонов хоцуу-у-у! – Данька трясется в рыданиях, жмет на кнопку видео, видео не работает.
Уже знаю – не заработает. Хорошо еще лампочки горят. Шурин читает что-то про повышение тарифов на свет, говорит слова, которые при детях говорить нельзя.
Хотя эти детишки больше нашего знают…
Думаю, сколько мы еще продержимся. Год. Два. Месяц. Нет, полгода точно, а вот что будет дальше… почему-то не хочется переживать последние дни, когда последние люди будут драться за последние капли нефти.
— Нету покемонов, вот, посмотри… — сеструха сует Даньке какие-то комиксы, Данька рвет их в клочки. Данька вообще ничего не стесняется, не понравился суп – швырнет тарелку на пол, начнет пинать ногами…
Сеструха смотрит на меня, а я-то что могу сделать, у меня цистерна нефти под подушкой не припрятана. Хватаю ревущего Акульку, хватаю из кучи комиксов первый попавшийся, однажды Губка Боб со своим другом Патриком…
— А Ириска де? – спрашивает Акулька.
Вздрагиваю. Вспомнил-таки, вот, блин, я почему-то надеялся, дети забудут…
— А-а… к тебе Моте уехала.
— А ку-да?
— А… в Африку. Тетя Мотя в Африке живет… у неё там лев ручной…
— А меня с собой не взяла-а-ааа! – Акулька заливается ревом, сеструха отбирает у меня мальчишку, машет на меня руками. Данька уже выискал какую-то дуделку, гудит что есть мочи, Акулька присоединяется к нему, лупит в барабан…
Ухожу к себе, с наслаждением закрываю дверь. Здесь не слышно. Здесь ничего не слышно. Кладу два ломтика хлеба перед портретами Иришки и аспиранта, так и не знаю, как его звали…
Смотрю в телескоп, ищу солнце. Вон оно, далеко-далеко ушло, и какая-то планета вращается вокруг него, другая, не земля…
Шевелится дверь, это еще что, русским по белому сказал, детей ко мне не пускать.
— Это, я к тебе, — шурин вытягивается на диване, — можно? А то вообще достали меня там, у тебя тихо так…
Пожимаю плечами, да бога ради.
— А чего у тебя дубак такой? А откуда электричество на телескоп выискал?
— Вот оттуда и выискал… вместо отопления…
Где-то там вокруг Солнца вертится планета, другая, не земля…
— Ну, всё… я придумала, что делать надо.
Входит ко мне, сияющая, цветущая, даром, что вечным льдом покрылась и океаны промерзли до самого дна, все-таки цветущая. Зимними садами, плантациями, непонятно, чем…
— Ну, вот видите, какая вы молодец…
Засекаю время, час на клиента.
— У него другая появилась… я видела…
Пожимаю плечами, а ты как хотела, голуба…
— Я разлучницу убью.
Вздрагиваю, ослышался я, что ли…
— Убью.
Вот так. Когда думаешь, что пациент уже на поправку пошел, а он в окно выпрыгнет или еще что с собой сделает…
Еще пытаюсь воззвать к здравому смыслу:
— Ну и как вы это сделаете? Где вы… и где она.
— Ракетами, как… ядерного заряда дай бог накоплено.
Холодеет спина, понимаю, что и правда сделает. Не дрогнет. Понимаю, что терять нечего, пропади оно все, хреновый из меня психолог…
— И кому вы от этого лучше сделаете? Себе? он к вам все равно не вернется. Ему? Это вы его так отблагодарили за все, что он для вас за века сделал?
— Да как вы смеете!
Взрывается, ощеривается на меня всеми своими ракетами, самолетами, что у неё там еще есть. А вот и хана мне, оно и к лучшему, четвертый взнос не платить…
Остывает. Переводит дух.
— Прошу… прощения…
— Ничего, бывает. Успокойтесь. Дать вам воды?
— Да, питьевой не мешало бы… и топлива…
— А ядерное топливо на что? Которым вы разлучницу убить хотели? Да я бы на вашем месте давно бы уже города цветущие отгрохал, новую жизнь бы начал, а вы все забыть его не можете… Он уже не помнит, как вас зовут…
— Тоже верно… начинать надо… без него…
— Ну что вы хотите… старость.
Он сидит передо мной, погасший, потухший, больше не сверкает лучами, не засверкает никогда.
— Вы понимаете, непривычно так, что меня на небе не видят…
Киваю:
— Да, да…
— Может, мне это… самоуничтожиться уже?
— И-и, не думайте даже. Выдумали тоже, самоуничтожиться… В старости тоже есть свои плюсы.
— На меня уже ни одна планета не посмотрит больше…
— Ну, это же не единственная радость в жизни. Вспомните, чем в детстве увлекались…
— Да… как-то сколько себя помню, за планетами ухаживал… светил…
Потихоньку помечаю в блокноте, имя – Солнце, фамилии-отчества нету, возраст — двенадцать миллиардов…
— А… солнца нет.
Акулька смотрит на меня, настороженный, испуганный, а вдруг он сделал что-то не так…
— Дай-ка я гляну…
Смотрю в телескоп, хоть убей, не вижу… хотя нет… а что это у нас Альтаир сбоку припека делает. Или это не Альтаир. Или…
Ну, конечно.
— Ну-ка, глянь, где у нас Альтаир?
— А… сместился.
— Не-е, брат, не сместился. Это свет от него сместился, что-то между нами и Альтаиром стоит, свет притягивает. Темное что-то.
— А… что?
— Солнце погасшее. Что ты хочешь, у всякой звезды свой срок есть…
— Ну что вы там, ужинать-то будете? – сеструха вваливается в комнату, смотрит на меня, как на врага народа.
— А я астрофизиком буду, — говорит Акулька.
— Еще чего выдумал, на экономическое пойдешь, как миленький.
Перемигиваемся с Акулькой, не боись, пацан, будешь, будешь, до восемнадцати дотерпи, и только тебя здесь и видели…
— Ну, вспомните… какие у вас еще достоинства были кроме света?
Солнце умирает. Я уже чувствую, ничем не смогу ему помочь. Бывает такое, если сам не хочет жить, врач тут ничем не поможет.
— Ну… например… талант какой-нибудь, пели там, картины писали, по шелку выжигали?
— Выжигал… пустыни.
Смотрю на него, погасшего, не видимого в темноте. Понимаю, что он потерял смысл жизни, понимаю…
— На меня теперь ни одна планета не взглянет…
— Ну уж, ни одна… Планеты, они же звезды не только за свет любят, еще за доброту, за ум, за…
Спохватываюсь. У него же ничего и не было кроме света…
— Была одна…
— Простите?
— Планета одна… ждала меня… думала, что вернусь…
Спохватываюсь:
— Так позвоните ей!
— Что позвоните… на тридцать три раза номер потерял…
Лихорадочно соображаю, чем ему помочь, может, послать его искать номер, хоть какое-то занятие…
Или…
Черт…
— Это… не Земля была случайно?
— А вы… откуда знаете?
— Так у меня её номер есть, давайте позвоним.
Солнце пытается вспыхнуть, не может, потому что вспыхивать нечем:
— У вас с ней что было?
— Ничего абсолютно, пациентка она моя… пришла ко мне, когда вы её бросили…
Ищу номер, Солнце отнимает у меня телефон, слушает…
Слышу, как Земля бросает в динамик:
— Я перезвоню.
Короткие гудки.
Смотрим друг на друга, уже все понимаем, не позвонит, не позвонит, и все-таки на что-то надеемся, а вдруг…
2014 г.
