Сокровище Этрурии

Марк Лавиний Флав считал себя поэтом. Он слагал вирши и находил их красивыми.

            Патриций любил всё красивое.

            Лавиний с удовольствием поправил идеальные складки прозрачной «стеклянной» тоги, сквозь которую была видна туника, украшенная двумя широкими полосами пурпура, и спросил у молодой рабыни, обычно прислуживавшей за столом:

            – Крития, готово ли угощение для гостя?

            – Да, господин. Всё, как вы приказали.

            – Хорошо, – улыбнулся римлянин и погладил красивую девушку по щеке.

            Лавиний любил дни, когда в его дом приходил Полидеукес. Купец был весёлым человеком. После его посещений в доме Лавиния появлялось много красивого – ткани, вазы, украшения, лошади, рабы и рабыни, и непременно снисходило поэтическое вдохновение.

            Марк направился к столику, на котором как всегда лежала восковая табула, подготовленная на случай вдохновения. Ноги, обутые в греческие сандалии-коттурны из цветной кожи и на пробковых подошвах, упруго и мягко ступали по нумидийскому мрамору. Лавиний сел в резное кресло из слоновой кости, взял в руку хорошо заострённый стиль, обмакнул его в чернила из виноградной лозы и сажи. Начертав несколько строк, он с удовольствием полюбовался ровными буквами, только что выведенными его рукой. У него был красивый почерк.

            Табула с наброском стихотворения лежала на мраморном столике – это было так изысканно...

            – Господин, к вам купец Полидеукес, – доложил раб и с поклоном посторонился, пропуская гостя.

            Вошедший человек был невысок, толст и так лоснился от пота, что казался без меры умащённым ароматическими маслами.

Лавиний отметил про себя, что хитон слишком плотно облегает полное тело купца, но по достоинству оценил красивую пряжку-фибулу и накинутый поверх хитона роскошный, настоящего пурпурного цвета, длинный и с множеством складок, плащ-гиматион из дорогого египетского полотна. Такие гиматионы обычно носили аристократы.

            Коринфянин Полидеукес, изгнанный со своей родины во время правления тирана Кипсела, нашёл убежище в Этрурии – стране, с которой долгое время торговал. Он знал содержимое всех караванов, следующих через эти места, вёл счёт золота и слоновой кости в кладовых финикийских купцов. Казалось, лукавый взор его проникал всюду, где можно было чем-нибудь разжиться – тканями ли, зерном ли…

            – Приветствую тебя, мой дорогой друг.

Лавиний поднялся навстречу гостю.

            – Уважаемый Лавиний, рад видеть вас здоровым и в прекрасном расположении духа, – голос купца был высоким и таким же масляным, как и его толстое лицо.

            Марк пригласил гостя к столу, на котором были живописно расставлены серебряная ваза с фруктами, блюдо со сладостями и амфора с вином.

            – Что ты привёз мне сегодня, любезный Полидеукес?

Лавинию не терпелось увидеть товары.

– Тебе всегда удавалось удивить меня!

            Купец хитро улыбнулся:

            – Не сомневайтесь, уважаемый Марк Лавиний, я удивлю вас и на этот раз, – и, не томя благородного друга долгим ожиданием, добавил. – Для вас приготовлены: прекраснейшая этрусская ваза, амфора кипрского вина, несколько листов великолепного александрийского папируса – я поклонник вашей поэзии – и… рабыня, которая поразит вас красотой.

            Глаза Лавиния загорелись:

            – Жду с нетерпением! Скорей же покажи мне их!

            Полидеукес сделал знак рабам, и через некоторое время перед Лавинием стоял кованый сундук. Раб открыл его, и купец собственноручно извлёк несколько бронзовых статуэток, среди которых была одна, замечательная по своей пластичности и правдоподобности статуэтка борцов, игральные кости, искусно выточенные из слоновьего бивня, свиток дорогого папируса, янтарный амулет и этрусская ваза тончайшей работы.

            Лавиний осторожно крутил в руках чёрную отшлифованную до блеска вазу буккеро, рассматривал узор, украшавший изящные стенки сосуда, и цокал языком. Потом были золотые кольца, одно из которых немедленно украсило руку аристократа. Затем Полидеукес извлёк из сундука странный предмет из синего лазурита с золотыми вкраплениями, напоминающий царский скипетр. Он протянул его Марку Лавинию.

            – Что это?

Лавиний не сразу принял странный цилиндр, но затем, побуждаемый собственным любопытством, взял и повертел в руках.

            – Думаю, этот предмет говорит о самом знатном происхождении его владелицы, – купец уже чувствовал особый интерес своего знатного друга. – Если она не дочь царя Этрурии, то, по крайней мере, принадлежит к царскому роду.

            Полидеукес снова сделал знак рукой, и раб вытолкнул на середину комнаты девушку.

            О, Лавиний был истинным ценителем красоты, он знал в ней толк! Но эта девушка была красива особенной красотой. Лавиний застыл, окаменев подобно одной из мраморных статуй его дома.

            Словно неподражаемое творение божественного скульптора, стояла она перед ним в чёрном струящемся хитоне с длинным шлейфом и плаще-тебенна, украшенном золотой отделкой и свободно ниспадающем до самого пола. Гордый разворот плеч, прямая посадка головы, тяжёлые золотистые косы. Стрелки изогнутых бровей, голубоватые тени длинных ресниц на щеках, розовые губы, спокойно и с достоинством закрытые в гордом молчании, золотистые переливы солнца, поблёскивающие у неё на волосах – всё было совершенно в этой девушке.

            В доме Марка Лавиния бывали и гречанки, и римлянки, и фракийки… Но об этой девушке он мог сказать лишь одно:

            – Турана… Венера… Афродита… Её красота божественна...

            – Она из Этрурии, из Фиден [1] – тихо вымолвил Полидеукес. – Её зовут Танаквиль.

Тот самый дальний, заветный уголок сада с мраморной скамейкой, где Танаквиль любила проводить дни, после дождя был усыпан лепестками бледных поздних роз. Воздух наполнял шелест листвы, похожий на молитвенный шёпот и едва слышный плеск фонтана. В просветах посвежевшей после дождя зелени кое-где возникали стройные белые фигуры статуй.

            Танаквиль сидела на краешке скамьи. Её фигура, словно выточенная искусным скульптором из полупрозрачного мрамора, была пронизана золотистыми отсветами мягкого послеполуденного солнца. Голубоватые тени листвы играли на её опущенных веках.

Лавиний подошёл и тщетно попытался избавиться от чувства собственного несовершенства, которое возникало всякий раз, когда он оказывался рядом с Танаквиль. Она была его рабыней, но выглядела едва ли не более свободной и гордой, чем он сам. «Психея, мотылёк… Странное неотразимое сочетание чувственности и духовности», – подумал Лавиний. – «Как ей это удаётся? Впрочем, свободные женщины Этрурии всегда пользовались почётным положением, имели право участвовать в пирах и сидеть рядом с мужчинами. Даже имена у этрусков давались не по отцу, а по матери...»

            – Ты принёс новые стихи?

Танаквиль первой обратилась к нему. Она чуть наклонила прекрасную голову, и сетка из золочёных шнуров, надетая на золотые локоны, сверкнула в луче солнца, нашедшем красавицу даже здесь, в самом дальнем уголке сада. А может быть, это сверкнули её волосы?

            Неизменный чёрный хитон мягко обвивал её безупречную фигуру, словно таинственный туман далёкого прошлого или загадочного непредсказуемого будущего.

            И хотя голос и лицо девушки были приветливыми, Лавиний в нерешительности повертел в руках церу[2] со стихами.

            – Да, – сказал он обречённо. – Но это так… набросок...

            Он уже передумал показывать ей очередное творение.

            Однако Танаквиль сама взяла из его рук церу и стала читать:

                                                 О, как пахнет весна и ветер тёплый,

                                                 Бури уступили весеннему Зефиру!

                                                 По фригийским горам и пастбищам,

                                                По знойной Никее и славной Азии,

                                                Как сладко сердце томится

                                                По странствиям и свободе!

                                                Друзья мои, прощайте.

                                                Возвращусь я, боюсь, нескоро...

            – Стихи хороши…

Она всегда искренне старалась поддержать его. Она была сама доброта, сама любовь и сама красота. Лавиний безумно, безмерно и страстно любил Танаквиль. Он ни за что на свете не отдал бы её никому. Он так не любил оставлять её одну. Но...

            – Танаквиль, завтра я уезжаю...

            Девушка вздрогнула.

            – Нет, Марк Лавиний, ты не должен уезжать!

            – Почему?

            Красавица нахмурилась:

            – Мне приснился плохой сон.

            Она опустила глаза, словно смутившись тем, этими словами выдала привязанность к господину.

            Лавиний улыбнулся, присел рядом и обнял её за плечи, стараясь успокоить:

            – Прогони печаль из сердца, избавь душу от страха, ведь это ненадолго. Через декаду-другую я вернусь.

            Танаквиль встрепенулась:

            – Тебя не будет так долго?

            Затем, словно решившись на что-то, она крепко взяла его за руку.

            Улыбка мгновенно сошла с лица римлянина. Внезапная вспышка, и он увидел...

           … Серое небо над пустым дворцом. Ветер уныло свистит в жёстких колючих кустах и кружит по двору, подбирая сухую листву. Мраморные статуи тускло мерцают в глубине сумрачных аллей. Он стоит у порога своего дома. Но никто не приветствует его, не предлагает вина с дороги. Он входит в распахнутые двери. Чёрный мрамор пола мрачно поблёскивает в косых лучах солнца. На лестнице, по которой он поднимается, разбросаны вещи. Прекрасная статуя Танаквиль с цветочной гирляндой в руках разбита и валяется на полу. Сердце Лавиния громко стучит, из груди вырывается отчаянный крик:

            – Танаквиль! Танаквиль!

            Он бежит на второй этаж, туда, где её покои.

            Пурпурное покрывало Танаквиль брошено на пол. Ручное зеркало, веер, шёлковый зонтик от солнца, драгоценный пояс, булавки, ожерелья, браслеты и перстни, гребни и нимбы, вышитые золотом ленты для волос, всё разбросано в страшном беспорядке… Сундук, некогда заполненный её вещами, раскрыт и зияет чёрной пустотой. Всё вокруг Лавиния мгновенно почернело. Танаквиль в доме нет!

            Лавиний понимает, что произошло непоправимое и кричит:

            – Танакви-и-иль!

…и приходит в себя.

            Всё, что он видел, было так ярко, словно наяву. Потрясённый Лавиний встал.

            – Останься, Марк, – ещё раз попросила Танаквиль, отпустив руку господина.

            – Но… я не могу ослушаться приказа царя и сената… Скажи мне, Танаквиль, ты прорицательница? Ты показала мне то, что будет?

            – Я не прорицательница, не пифия и не нимфа, вещающая царям смертных. Но я знакома с Etrusca Disciplina, сводом знаний, правил и системой предсказаний, и с Libri Haruspicini[3], Libri Acherontici[4], Libri Ostentarla[5], Libri Tagetici[6]. Таинство желаний Богов – вот главное для этрусков. Боги посылают нам бесконечный поток знаков, событий и явлений повседневной жизни, истолковав которые, можно всё повернуть в нужное русло. Мы обязаны знать волю Богов, уметь толковать предзнаменования, ведь с их помощью Боги сообщают нам свои пожелания. Возможно, ты путаешь меня с гаруспиками, Марк. Но я не владею техникой гаруспиков. Я просто… вижу… знаю… Не могу тебе объяснить всего. Увы, никто не может точно сказать, что будет. Но то, что я ты видел сейчас, может случиться, если ты завтра уедешь.

            Изумлённый Лавиний смотрел на девушку, словно видел её впервые.

            «Она знает так много, значит должна знать, что может случиться со мной, если я не поеду! Тулл Гостилий[7] молод и храбр, его воодушевляют бранные подвиги. Молодой царь считает, что государство, ведущее мирную жизнь, ослабевает и утрачивает военную мощь. Он повсюду ищет предлогов для того, чтобы начать войну. Разве она может знать...» – горько подумал он.

            Но Танаквиль знала. Она знала многое из того, что не дано было знать другим. Она знала, почему Этрурия уже погружается в воды истории.

            Не по воле простого купца, среди других рабов продавшего девушку с царским именем и красотой богини. Разве мог Полидеукес знать, что жезл, найденный среди прекрасных этрусских ваз букерро в кованом сундуке, принадлежащем этой девушке, был не просто символом царского рода Танаквиль, а знаком власти куда более могущественной, чем власть земных царей. Увозя её в рабство, вряд ли именно он, Полидеукес, изменил ход истории.

            Веления богов – закон для этрусков. В пророчестве нимфы Вегойи, открытом Аррунсу Вельтумну, царю Клузия, сказано: «Когда Юпитер заявил о своих правах на землю Этрурии, он установил разделительные межи и приказал мерить землю. Зная людскую жадность, он хотел, чтобы все было определено межевыми столбами. Если однажды кто-нибудь, движимый алчностью уходящего восьмого века, пренебрежёт благами, дарованными ему, и возжелает чужого, люди умышленно посягнут на эти столбы, сдвинут или переставят. Но тот, кто прикоснётся к ним и переместит, дабы расширить свои владения и уменьшить чужие, совершит преступление и будет наказан Богами. Переместивших межевые столбы поразят страшные болезни и раны. Затем землю будут часто сотрясать бури и ураганы, и она пошатнётся. Урожаи будут заливать дожди, и бить град, сушить зной и губить ржа. Среди народа начнутся распри. Знай, что таково будет наказание за совершённое преступление. Замкни наши заветы в сердце своём».

            Боги установили чёткие ограничения относительно продолжительности жизни этрусского народа.

            Она составила десять веков.

            Боги никогда не позволяли забывать ни об их могуществе, ни о власти судьбы. Каждый переход в новый век сопровождался яркими предсказаниями, словно внезапный удар молнии среди ясного неба.

            Как бы там ни было, но с эпохи Вилланова до исчезновения этрусского языка и искусства прошло именно десять веков. Этрурия просуществовала столько, сколько отвели ей Боги.

            Откуда было знать римскому патрицию Марку Лавинию Флаву, что девушка-рабыня из Этрурии посвящена в древнейшие мистерии и обладает даром предвидения! Он всё равно не смог бы изменить ход истории, но если бы он послушался совета Танаквиль, она бы осталась с ним и сделала бы его счастливым. И она сама, и её дар принадлежали бы ему. И Риму. Риму с его великолепными постройками, форумами, дворцами и храмами, акведуками и дорогами. Если бы он внял её мольбам, она не была бы похищена из его дома киммерийцами, совершавшими набеги на Римские земли, и не была бы увезена в страну, где всегдашний сумрак и туман. Как знать, может быть, эти набеги совершались с одной лишь целью, найти то, что приблизит их к Богам?

[1] Фидены – древний город Сабинской области к северо-востоку от Рима. Население смешанное (сабиняне, этруски и латиняне).

[2] Цера – книжечка из табул.

[3] Libri Haruspicini – «Книги о гаданиях по внутренностям животных».

[4] Libri Acherontici – «О загробной жизни».

[5] Libri Ostentarla – «Инструкция по толкованиям предзнаменований».

[6] Libri Tagetici – «Откровения Тагета».

[7] Тулл Гостилий (лат. Tullus Hostilius) – по легенде, третий царь Древнего Рима. Правил с 673 по 641 г. до н. э. Его правление отмечено многими войнами.