Собачья радость

Автор оригинальной идеи

М.А. Булгаков

1

Двое мужчин в белых медицинских халатах и шапочках удобно расположились перед журнальным столиком в шикарных кожаных креслах приемной. Первый, можно сказать пожилой господин, с французской остроконечной бородкой и усами, седыми, пушистыми и лихими, в очках в золотой оправе, походил бы на доктора Айболита, если бы не длинная кубинская сигара, дымящаяся в его руке, и массивный золотой перстень. Второй, красивый и молодой, с умным лицом, с сильными, но ухоженными руками, перелистывал папку с бумагами. Не молодая, но сохранившая остатки былой красоты, секретарша с идеальной высокой прической и хорошей фигурой, в ослепительно-белом обтягивающем халатике, разливала кофе.

— Как у нас дела, Иван Арнольдович, — спросил пожилой.

— На этой неделе средне, — ответил молодой, — Абортарий и гинекология дают стабильный доход, стоматология в плюсе, а вот салон красоты едва покрывает расходы – клиентов мало, аппаратура дорогая, а зарплата персонала слишком высокая.

— Знаю, знаю. Не точи зубы на зарплату. Зарплата высокая потому, что специалисты первоклассные. А клиентов мало потому, что высокая конкуренция. И что мы можем предложить особенного – липосакция, лазерная коррекция, пластика – так это у всех.

Раздался стук в дверь, в приемную вошел человек средних лет с тонкой синей папкой в руках. На вошедшем мужчине был простой строгий костюм стального цвета, но материал, из которого сшит костюм, был очень дорогой, да и сшит он был безукоризненно — такой костюм можно купить, например, в Лондоне, или сшить у очень дорогого портного. Дорогие часы и сияющие блеском черные ботинки дополняли костюм.

— Чем могу служить? – сказал, поднявшись, пожилой. Молодой остался сидеть, явно не оценив костюма вошедшего.

— Профессор Преображенский, Филипп Филиппович? – с расстановкой спросил вошедший.

— С кем имею честь?

— Швондер, Юрий Михайлович, из комитета городского имущества. Я вам звонил.

— Очень приятно, — сказал профессор, протягивая и пожимая руку. В движениях говоривших людей не было поспешности, но чувствовалась этакая солидность, это насторожило молодого человека, и он тоже встал.

— Позвольте представить — доктор Борменталь, Иван Арнольдович, мой заместитель, — мужчины пожали руки, секретаршу никто представлять не стал.

— Присаживайтесь. Кофе, сигару? — профессор усадил гостя в кресло молодого, тот немного потоптавшись, уселся на диван напротив.

— Спасибо. Кофе.

— Зинаида Павловна, голубушка, ещё чашечку.

Секретарша без спешки подала чашку, налила кофе и улыбнулась гостю. Тот улыбнулся в ответ и благодарно кивнул. Молодой хотел встать и забрать свою чашку, но не решился. На выручку ему пришла секретарша, забрав чашку и передав ее молодому. Гость задержал взгляд на фигуре секретарши. Со спины ее фигура была безупречна, да и двигалась она грациозно.

— Ну те-с, чем могу служить?

— Филипп Филиппович, — начал гость, — По решению городской думы, для пополнения городского бюджета, арендная плата в следующем году будет увеличена в два-пять раз. Комитет не хочет получить марш «несогласных» бизнесменов в следующем году и заранее хочет провести разъяснительную работу, — гость раскрыл папку, — Вот копия решения городской думы.

— В пять раз, да вы нас без скальпеля режете! – вскочил молодой, едва не выронив чашку.

— Не мы, комитет лишь исполняет решения Госдумы города, – грустно сказал гость.

— Да мы и так еле концы с концами сводим!

— Помолчи, Иван Арнольдович. Юрий Михайлович, если комитет сам идет к «предпринимателю», то он что-то предлагает?

— Да, уплотниться, сдать обратно излишки площади.

— И это всё? Мы и сами можем сдать в аренду лишнюю площадь, — влез молодой.

— Субаренда городского имущества запрещена законом, — укоризненно сказал гость.

— А что, склад номер два уже как год пустует – отдать его, — не унимался молодой.

— Ну, вот видите! – радостно воскликнул гость, — а у нас есть заявка от Адвентистов Седьмого Дня – им как раз нужен «молельный дом».

— Боже сохрани, ко второму складу примыкает абортарий, зачем нам религиозный погром после первой же молитвы, — возразил профессор.

— Ну не знаю, не знаю, есть и другие варианты…

— Юрий Михайлович, вы сказали, что арендная плата будет увеличена в два-пять раз – от чего это зависит?

— Да, это будет зависеть от социальной значимости объекта и его положения относительно центра города. Вот, например, ваша «Новая клиника» — коммерческая организация…

— Ну, я бы не стал бы делать упор на слове «Коммерческая», прежде всего – «Клиника»! – сказал профессор

— Но всё же — коммерческая!

— Подождите, Юрий Михайлович, а кто будет определять размер арендной платы?

— Совместная комиссия комитета имущества и горкомзема.

— Уважаемый Юрий Михайлович, пройдемте в кабинет, я бы хотел уточнить у вас кое-какие детали.

Гость встал вслед за профессором, профессор широким жестом открыл дверь кабинета: — Прошу.

Спустя полчаса дверь кабинета раскрылась, из неё под ручку вышли гость и профессор. Синяя папка гостя не была уже такой тощей, в ней появилась некоторая округлость.

— И горкомзем! – сказал гость, поднимая указательный палец.

— Я понял, понял, дорогой Юрий Михайлович, и горкомзем.

Гость и профессор, не замечая присутствующих, проследовали до двери приемной, где тепло распрощались.

— «Дорогой Юрий Михайлович», — передразнил с дивана молодой, отбросив журнал, который бессмысленно листал в течение получаса.

— Действительно – дорогой! — устало сказал профессор и плюхнулся в кресло. – Поганые дерьмократы. Сначала разворуют бюджет, а потом пополняют его за счет пролетариев.

— Это вы-то, пролетарий?

— Представьте себе, я – пролетарий умственного труда. Я работаю почти без выходных с утра до вечера. У меня через день операции и каждую неделю – лекции в медакадемии. Всё, что я имею, я заработал вот этими руками и своим умом. Если хотите знать, вот только сейчас наступает социализм – от каждого по способностям, каждому по уму.

— И ещё этих «Швондеров» приходится подкармливать, — сказал профессор, раскурив сигару.

— Дурацкая у него какая-то фамилия – Швондер!

— Надо же, а Борменталь – лучше?

— Лучше! Я сам её себе выбрал и сменил фамилию. Услышал где-то, понравилось.

— И отчество – Арнольдович — тоже сам?

— Нет. У нас в детском доме почти у всех были вычурные фамилии и отчества – сплошь тезки великих писателей. Один я был с простой фамилией — Булгаков, — ударение он поставил на последнем слоге, — Отчество сначала мне не нравилось, а потом привык, да и звучит как-то интеллигентно – Арнольдович.

— А имя?

— Имя мне всегда нравилось.

— Потому что…

— Нет! Потому что Царевич! – с вызовом ответил молодой, — И кличка у меня была – Царек. А кто называл иначе – я тому морду бил!

— Ваня, вы меня порой поражаете, но не будем о грустном. С лишними площадями действительно надо что-то делать.

— А может, во втором складе фитнес-клуб для беременных организовать – сейчас это модно.

— Иван Арнольдович, вы соображаете, что говорите – фитнес-клуб для беременных возле абортария! Впрочем, абортарий – это действительно золотое дно!

— Не понял?

— Инъекции молодости, стволовые клетки!

— И при чём тут абортарий?

— Сырье для стволовых клеток – зародыши, околоплодная жидкость. Я где-то читал, что научились извлекать стволовые клетки из жировой ткани после липосакции. Только вот аппаратура по очистке нужна первоклассная.

— Точно, закупить аппаратуру и установить во втором складе, – оживился молодой.

— Да, аппаратура нужна первоклассная, — задумчиво сказал профессор, — А то будет как с оранжевым президентом.

— Каким президентом?

— Да был такой в одной незалежной республике. Незадолго до выборов захотел омолодиться, но поехал не в Швейцарию или Германию, а в Венгрию – там это дешевле. Ну, тамошние цыгане и вкололи ему – в результате на выборы он пришел с лицом молодого упыря, весь в бурых пятнах и шишках.

— И что, проиграл?

— Наоборот — выиграл, он обвинил своих конкурентов, что те пытались отравить его красной ртутью.

— Красной ртутью?

— Забудь. Где сейчас Альбина?

— Сейчас в Швейцарских Альпах.

— Вот и позвони ей, пусть подберет, что надо.

— А она справится?

— Доктор, у Альбины два высших образования — юридическое и медицинское, свободно говорит на трех европейских языках. Она и здесь бы была нужна, но экологический оздоровительный туризм клинике приносит хороший доход, причем в валюте.

— Профессор, может не стоит тревожить Альбинку? Сейчас, по Интернету можно заказать, что угодно. И привезут и смонтируют – были бы деньги.

— Ты закажешь, как же! Как в прошлый раз – вместо центрифуги получили стиральную машину для прачечных.

— Так мы теперь всю клинику обстирываем — сами.

— Все же позвони Альбине!

— Хорошо, – хмуро согласился молодой.

— И вот ещё что, надо съездить в горкомзем к… Нет, это, пожалуй, я сам.

Профессор, потягиваясь, поднялся и, перехватив по дороге секретаршу за талию, попросил: — Зиночка, позвони шоферу, пусть подает машину.

— Санитарный козлик?

— Умница! Конечно, в горкомзем не следует ездить в «Мерседесе», — рука профессора переместилась на её бедро.

Секретарша не отстранилась, лишь скосила глаза в сторону молодого. Доктор сделал вид, что ничего не заметил.

2

В коридор из своей спальни вышел профессор, на ходу завязывая пояс дорогого английского халата. Сразу за поворотом, посередь небольшого холла, он увидел стройную девушку в одной мужской сорочке и на босу ногу. Девушка стояла к нему спиной с поднятыми руками, из которых на спину струились длинные русые волосы. Девушка потянулась, из-под сорочки показались ягодицы, самый краешек.

— Елена, ты доиграешься – Альбина тебя прибьет.

Девушка ойкнула и обернулась, запахивая сорочку.

— Это ещё за шо? – Девушка невольно скосила глаза на портрет, висевший в холле. На портрете была изображена дородная дама во весь рост с пухлым властным лицом – ни дать ни взять Екатерина Великая, только крой платья современный.

— За Ивана – сорочка-то его!

— Стыдно вам должно быть, Филипп Филиппович! Обижаете намеками честную девушку.

Девушка приблизилась к профессору вплотную, как бы случайно коснулась его пышной тугой грудью и затараторила:

— Иван Арнольдович посадили пятно на рубашку, говорят мне — выбрось. Я говорю – я отстираю. А они – порви на тряпки. Какие тряпки из шелковой рубахи, ну и взяла себе.

Халатов и пеньюаров у меня ведь нету! А вы такие намеки строите, срамно слушать.

— Лучше порвать на тряпки – Альбина намеков строить не будет!

— Тогда рвите сами, а я не могу такую гарную вещь портить, — девушка скинула рубаху и, прикрывшись только длинными волосами, протянула ее профессору.

Теперь ойкнул профессор, воровато оглядевшись, обнял девушку и крепко прижал.

— Хулиганка ты Ленка, — чмокнул девушку в носик, — За то и люблю!

Развернув девушку за плечи, профессор шлепнул ее по голому заду.

— А ну марш одеваться и это… накрывай стол к завтраку.

Девушка звонко засмеялась и скрылась в боковом проходе. Профессор обалдело постоял немного, ещё раз вспоминая стройную фигуру девушки.

— Тьфу ты, чертовка! — выругался профессор, обнаружив в руках сорочку, — Куда теперь ее девать?

*****

На разрисованных райскими цветами тарелках с золотой широкой каймой лежала тонкими ломтиками нарезанная семга, маринованные угри, черная и красная икра, прочая деликатесная снедь. Меж тарелками несколько тоненьких рюмочек и три хрустальных графинчика с разноцветными водками. Все эти предметы размещались на длинном и тяжелом, как гробница, столе, накрытом белой скатертью. Стол украшали два массивных подсвечника. Напротив друг друга, с дальних концов, обедали двое мужчин. Профессор вальяжно восседал в английском халате, слегка облокотившись на стол. Доктор, наоборот, в приличном черном костюме и при галстуке, сидел прямо, как истинный джентльмен. В столовую вошла Лена, в белом фартучке и кружевной наколке, внесла серебряное крытое блюдо. Волосы ее были свернуты в тугое кольцо на затылке.

— Иван Арнольдович, умоляю вас, оставьте икру в покое. Икра перед ростбифом – дурной тон. Еда, Иван Арнольдович, штука хитрая. Есть нужно уметь, а представьте себе — большинство людей есть вовсе не умеют. Нужно не только знать что есть, но и когда и как. Представьте себе, я встречал людей, которые не знают, как правильно надо есть омаров (Филипп Филиппович многозначительно потряс вилкой). И что при этом говорить. Да-с. Если вы заботитесь о своем пищеварении, мой добрый совет — не говорите за обедом о работе, политике и медицине.

— Альбинка прислала прайс на линию по очистке, — ни с того ни с сего, произнес Иван Арнольдович.

— Ну те-с, ну те-с! Интересно!

— Да ничего интересного, я бы сказал, что всё очень плохо. Цена – фантастическая, срок поставки – три месяца. Монтаж – специалистами фирмы, оплачивается отдельно.

— Да, обидно. Значит, ничего не выйдет?

— Ну почему не выйдет? Я нашел прямо в Москве представительство английской фирмы. Оборудование уже на складе. Патентованная линия – пять степеней очистки, плюс антибактериальная. Медицинские сертификаты, английский и наш. Цена – втрое ниже Альбинкиной. Предоплата – пятьдесят процентов. После предоплаты – монтаж специалистами фирмы – неделя, входит в стоимость.

— Что-то гладко всё получается. Не нравится мне это! Ты это оборудование видел?

— Можно съездить!

— Вот-вот, съезди! Проверь всё, лично! И возьми с собой юриста – без его подписи ничего оплачивать не буду.

— Вы слишком мрачно смотрите на вещи, Филипп Филиппович!

*****

Кабинет профессора. За массивным письменным столом в шикарном кожаном кресле восседает Филипп Филиппович. Взгляд – мрачнее черной тучи. Одна рука сжимает дужку очков, другая барабанит пальцами по крышке стола.

— Вызывали, Филипп Филиппович?

— Вызывал, Иван Арнольдович! Вызывал! Что это такое? – профессор ткнул очками в бумаги, лежащие у него на столе.

— Контракт?!

— Что здесь написано? – профессор развернул бумагу и ткнул очками в лист.

— Ах, это?! Урсин Джус – волшебник такой был, ну, название линии.

— Урфин Джус такой же «волшебник», как вы «доктор»! Тут же ясным английским языком написано «Ursine Juice» — «Медвежий сок». Вы что купили? Это же линия по очистке фруктовых соков!

— Пять степеней очистки…

— Засуньте их себе в… Деньги выброшены на ветер!

Наступила пауза. Иван Арнольдович молчит, Филипп Филиппович барабанит костяшками пальцев по столу.

— Вызываю юриста, — снова взорвался профессор, — Спрашиваю, вы зачем подписали, зачем нам линия по очистке соков. А он мне, нагло так, — а я почем знаю, зачем вам с Иваном Арнольдовичем линия по очистке соков. Мое дело юридическая сторона. Фирму, мол, я проверил – солидная фирма. Линия высококачественная, рекламаций нет.

— Спрашиваю юриста, — можем ли отказаться? Что вы, что вы, говорит! Фирма, мол, солидная — засудят, себе дороже. Линия смонтирована, все бумаги подписаны. Уволить бы гада, да не за что.

— Ну, вот же, линия высококачественная …

— Все Альбина, папа, ну возьми зятя на работу. Кем, санитаром? Нет, санитаром ее не устраивает. Ну купили мы корочки. Кто вы там у нас – доктор нетрадиционной изотерической медицины? Можете вправлять чакру и прочищать карму? Такое умное лицо, а дурак дураком. И где только Альбина тебя нашла?

— В морге, Папа. Я там санитаром работал, а она практику проходила. Любовь зла…

— Вот-вот, полюбишь и козла! – в сердцах выпалил Филипп Филиппович.

Снова пауза.

— «Папа»! — с издевкой передразнил профессор. И уже тише, — Делать-то, что будем?

— Может быть, линия на что сгодится?

— Например?

— Я в Интернете нашел предложение – красная ртуть, не очищенная, недорого.

— О-о-о-о-о!- застонал профессор, — Я же говорил, забудь – красная ртуть это лохотрон!

— Можно, например, гнать настойку боярышника.

— Да, пожалуй, это можно, — задумавшись, сказал профессор, — Только вот все бумаги надо выправить, ну там, лицензию и прочее.

— А может, пока оформляем бумаги, всё же попытаться сделать вытяжку стволовых клеток?

— Пойми же, Ваня, с таким же успехом, вместо этой линии, для ловли стволовых клеток, можно воспользоваться ситом или дуршлагом.

— Но попробовать-то можно?

— Попробуйте, Иван Арнольдович, попробуйте! Только вот что: зверюшек не мучить. Ну там, мышек, собачек – вколите сразу себе! Мы с Альбиной, конечно, погорюем, поплачем – погибло мировое светило, доктор Борменталь, добровольно пал жертвой науки! А какой я вам памятник отгрохаю, м-м-м — братки обзавидуются!

— Мышки, собачки, — задумчиво бормотал доктор, не слушая профессора, — А как колют-то, вытяжку – внутримышечно или внутривенно?

— Колите прямо в мозжечок, Иван Арнольдович! Чтобы наверняка!

3

Спальня доктора. Иван Арнольдович лежит на кровати, наполовину укрытый тонким одеялом, так что виден только его красивый мощный торс. Руки заброшены за голову, глаза полуприкрыты. Рядом, на кровати, сложив ноги по-турецки, сидит Елена. На ней короткий свободный топик красного шелка, который едва прикрывает соски груди и широкие, как юбочка, красные трусики. В одной руке Елена держит пепельницу, в другой – длинную тонкую дымящуюся сигарету. Волосы стянуты в два хвоста двумя бантами, как у школьницы.

— Ванечка, у меня, кажется, проблемы, — выпустив дым, не глядя на Ивана, сказала Елена.

— ??? – Иван открыл глаза и повернул голову в сторону Елены.

— Я, кажется, залетела.

— Постой, Альбина говорила… — Иван резко сел и уставился на Елену.

— Я тоже была уверена.

— Послушай, Альбина подложила тебя под Папика для того, чтобы он не таскал в дом молоденьких санитарок и студенток, и только потому, что была совершенно уверена, что…

— Да знаю я, знаю! — скривившись, сказала Елена.

— Ты понимаешь, что с нами будет? Ну, меня, положим, Альбина всё же возьмет на поруки, а тебя она точно сдаст в иммиграционную службу, и покатишь ты прямиком в свою Нахопетовку. Или хуже, выставит на панель.

— На панель меня не возьмут, — также не глядя на Ивана, грустно сказала Елена.

— Это почему же?

— Я всегда кончаю, иногда даже раньше… и к тому же я кричу — некоторым это не нравится.

— Послушай, а почему ты решила, что от меня, может…?

— Да какая разница, — зло выкрикнула Елена, повернув лицо к Ивану.

— Да, ты права, — обалдело согласился с ней Иван, — Что так, что этак – результат один и тот же. Альбина все равно учинит следствие с пристрастием, достанется всем, кроме Папика. Надо что-то делать. Сегодня среда, одиннадцатое. Альбина приезжает семнадцатого. Слушай, я завтра позвоню Семену Карловичу…

— А паспорт у Альбины в сейфе, — перебила его Елена.

— Дался тебе этот украинский паспорт, и без регистрации? Пойдешь инкогнито, ну, скажем, как Олеся Украинская, — девушка даже улыбнулась, — Подойдешь к Семену Карловичу …. Впрочем, мне светиться не следует!

Девушка заплакала. Иван обнял ее.

— Ну-ну. Я тебя в беде не брошу. Просто мы поступим по-другому. Я дам тебе денег. Ты завтра позвони в регистратуру клиники, узнай, когда дежурит санитарка Мария Кузьминична. И завтра-послезавтра сунешь ей деньги, та всё устроит. Она с Семеном Карловичем на короткой ноге.

Девушка подняла голову и заулыбалась сквозь слезы. Иван вытер ей слезы и поцеловал. Девушка, игриво улыбаясь, высвободилась из объятий Ивана. Соскочила с кровати. Загасив сигарету в пепельнице, поставила ее на пол, и с пола, как кошка, прыгнула в кровать и, повалив, крепко обняла Ивана за шею.

— Красавчик ты мой, любый, — стала шептать Елена, нежно целуя Ивана в плечи, шею, грудь.

******

Столовая, обед, за столом все те же. Филипп Филиппович разглагольствует.

— Сен-жюльен — приличное вино, а вот водка должна быть в 40 градусов, а не в 30 или в 45. Или вот возьмём, например, коньяк. Хороший коньяк должен обладать букетом и послевкусием как… — Филипп Филиппович замолчал, подбирая подходящее слово.

— Хороший коньяк, плохой коньяк – я после второго стакана вообще не чувствую – ни вкуса, ни послевкусия, — доктор скривил лицо.

— А не надо коньяк жрать стаканами. Хотя, не в коня корм, я заметил, вы можете выпить много и не пьянеете, и это почти при полном равнодушии к спиртному. Должно быть, какой-то особый фермент в желудке. Вас надо изучать, голубчик!

— Профессор «Павлов», давайте оставим мой желудок в покое.

Замолчали. Слышно только поскрипывание ножей по стеклу, да постукивание вилок.

— Иван Альбертович, я всё хотел спросить, что вас сподвигло поступить на работу в морг, любовь к медицине?

— Случай, Филипп Филиппович, случай. Я до морга на скорой работал.

— Кем это? — изумился профессор.

— Водителем!? — в свою очередь изумился доктор, удивляясь глупости вопроса.

— И что, платили плохо?

— Я же говорю, случай. Остановился я это как-то раз прямо у подъезда. Надо было забрать инвалида. Вдруг, объезжает меня «хаммер», и из него выкатывается какой-то колобок с золотой цепочкой в палец толщиной на шее, вразвалочку подходит и давай орать — убирайся, мол, это моё место. Я спокойно, даже вежливо – «хаммер» всё-таки – мол, инвалида заберу и уеду. Колобок полез в «хаммер», ну, думаю – успокоился. Вдруг, вижу, вылезает, а в руках какая-то палка. Думаю, пора доставать монтировку. Нагнулся я за монтировкой, а тут — Бах-Бах, передние стекла на меня и обсыпались. И так – Клац-Клац. Выглянул я из-за приборной доски, а колобок пытается перезарядить помповое ружье – заклинило у него что-то. Ну, выскочил я из скорой, в руках монтировка, а колобок, и откуда у него такая прыть взялась, буквально впорхнул по лесенке в «хаммер» и по газам. Я только и успел задний фонарь ему разбить. Вызвали милицию, и началась тягомотина: допрос, протокол, поиск свидетелей, следствие.

— И что, его не нашли?

— Нашли, только оказалось, что я всё неправильно запомнил. Помпового ружья не было, а было охотничье. И не стрелял он вовсе, а произошел самопроизвольный выстрел. Да, он виноват – перевозил ружье без чехла. А его задний галогенный фонарь, разбитый мной, стоит, чуть ли не столько же, сколько стоит целиком скорая помощь. Следак, по-дружески, посоветовал мне не доводить дело до суда, забрать заявление и оплатить ремонт «хаммера». А где такие деньги взять? Не знаю, говорит, где хочешь, возьми кредит, продай почку. Суда можно и не дождаться – братки крутые, и до суда еще дожить надо.

— И что?

— Что? Заявление я забрал, слезно просил прощения, пообещал этому козлу, что оплачу ремонт, только вот продам теткину квартиру под Питером.

— У тебя была тетка?

— Нет. Про то, что я детдомовский он уже знал, а вот про то, была ли у меня тетка или нет, он знать не мог. Пока он с братками это проверял, я уволился c работы и подался в Москву. У меня в Москве друган есть ещё с армии, вот так я оказался в морге – он в морге работает. Здесь в Москве я фамилию и сменил – чтобы не нашли.

— Ну да, будут разыскивать по всей стране человека, разбившего фару.

— Точно, за фару не будут, — и, помолчав, добавил: — Только вот, перед отъездом, я этот «хаммер» сжег.

******

Спальня профессора. Филипп Филиппович в халате на голое тело, сидит в кресле и блаженно курит сигару. На коленях у него устроилась Елена. Из одежды у нее только белая медицинская шапочка с красным крестом и пояс с черными чулками в крупную сетку, да черные туфли на высоком каблуке. Волосы стянуты в одну тугую косу.

— «Люби меня по-французски…»,- мурлычет она в стетоскоп слова, какой-то популярной песенки, устроив голову у профессора на плече.

— Ленчик, а у меня для тебя подарок, — отложив сигару, Филипп Филиппович взял со столика плоскую коробку и передал ее девушке.

Елена быстро открыла коробку и замерла, раскрыв глаза и рот.

— Вау, пеньюар, это мне?

— Тебе.

Глаза девушки заблестели, она выхватила пеньюар и прижала его к груди, лицо девушки засветилось от счастья. Вдруг улыбка сошла с ее лица, глаза наполнились слезами.

— Ну что такое, что случилось?

— Папик, ты такой добрый, такой добрый. Мне никто, никогда … а у меня беда! — выпалила она и разрыдалась в пеньюар.

— Ну-ну, какая у тебя может быть беда?

Елена приподняла лицо все в слезах: — Я, кажется, залетела!

— Ну, как же ты так неаккуратно? Не реви, не реви, никакая это не беда, мы это поправим. Так, сегодня у нас четверг, двенадцатое. Значит, Семен Карлович заступает завтра. Завтра подойдешь к нам в гинекологию к Семену Карловичу, я ему позвоню. И все!

— А может, инкогнито?

— А ты и так пойдешь инкогнито, представишься, скажем, так: Леся Украинка.

Девушка прыснула в пеньюар.

— Ты чего?

— Так, вспомнилось – свое, девичье. Папик, ты такой добрый, такой добрый, –  голова девушки снова улеглась на плечо профессора, рука девушки с красивыми длинными ногтями медленно полезла за полу халата.

— Ладно, ладно – щекотно! Иди, примерь, — раздался шлепок по голой попке.

4

«У-у-у-у-у-гу-гуг-гуу! О, гляньте на меня, я погибаю. Пропал я, пропал. У-у-у-у-у...

Начиналось все плохо, а кончилось и совсем уж скверно. С утра налетела вьюга, сухая метель. Снег сечет глаза — в двух метрах ничего не видно. И согреться негде. Было бы чего поесть — было бы не так холодно. Сейчас бы хоть корочку хлеба выпросить у какого-нибудь прохожего. Но вьюга разогнала всех прохожих, и даже дворников».

«Дворники из всех людей — самая гнусная мразь. Человечьи очистки, самая низшая категория. Э, нет, позвольте. Хуже только швейцары. Во много раз опаснее дворника. Совершенно ненавистная порода. Гаже котов. С утра, когда я пытался проскочить в подъезд, чтобы погреться, один такой живодер в позументе шибанул в морду щеткой, аж искры из глаз посыпались».

«Вьюга все же хуже швейцара. Вьюга укрыла всё снегом, стёрла все запахи, скрыла все звуки. Если б не вьюга, разве б я приблизился к повару. Чем я ему помешал? Неужели я обожру его, если в помойке пороюсь? Какая гадина – плеснул в меня кипятком. Эх, люди, люди»!

«Я людей по запаху различаю. Этот добрый, ему можно разрешить себя погладить, а за это он не поленится залезть в сумку и отломит кусок хлеба. Этот боится, что ты его тяпнешь, от него волнами пахнет страхом. А этот равнодушен, но пнет, если под ноги подвернешься. У повара был запах садиста – эти люди испытывают радость от предвкушения чужой боли. Только из-за вьюги я его поздно почувствовал. В память врезались его большие волосатые пальцы, казавшиеся синими из-за татуировок, и ещё его смех».

Стало темнеть. «Хана мне, до утра не доживу. Шерсть на боку слезла, сплошной волдырь. Живот пустой, прилипает к хребту. Всё, останусь в подворотне и больше отсюда никуда не пойду — тут и сдохну. Эх, поганая мне выпала смерть, вот бы вцепиться зубами в горло повара – за это и умереть не жалко». Навалилось отчаяние. На душе собаки было до того больно и горько, до того одиноко и страшно, что мелкие собачьи слезы, как горошины, вылезали из глаз и тут же застывали.

В подворотню вошел гражданин, вернее господин – судя по добротному пальто, да и всё прочее у него было добротное. От господина пахло больницей и … Колбасой! «Ливерная – я узнал ее по запаху. Её ещё называют – собачья радость. Спрашивается, если это собачья радость, то зачем её портить перцем и чесноком. И зачем такому господину такая колбаса. Отдайте ее мне». Собака даже заскулила. Господин остановился и с интересом посмотрел на неё.

«Натурально, чудо возможно. Запах омолодил меня, поднял с брюха, запах, победивший больницу, райский запах ливерной кобылы. Я чувствую, я знаю — в правом кармане пальто у него колбаса. Он надо мной. О, мой властитель! Глянь на меня. Я умоляю». Я пополз на брюхе к господину, обливаясь слезами, поскуливая и виляя хвостом. «Господин ведь даст мне колбасы. А в сущности — зачем она вам? Для чего вам гнилая лошадь»?

Загадочный молодой господин наклонился к псу и вытащил из правого кармана белый продолговатый пакет. Не снимая коричневых перчаток, раскрыл пакет и отломил кусок колбасы. И псу этот кусок. «О, бескорыстная личность!»: — У-у-у!

«Вот оно собачье счастье – мечтал о куске хлеба, а тут колбаса! — пес замер – Нужто правда, это мне, можно взять?»

— Фить-фить, — посвистал господин и добавил строгим голосом: — Бери! Шарик, бери!

«Какой я к черту "Шарик"? Шарик — это значит круглый и упитанный, а я лохматый, долговязый и рваный, шлейка поджарая, бездомный пес. Впрочем, называйте, как хотите, за такой исключительный ваш поступок».

Пёс со всхлипыванием вгрызся в колбасу и сожрал её в два счета. При этом подавился колбасой и снегом до слез. «Ещё, ещё, лижу вам руку, целую штаны, мой благодетель»!

— Будет, пока что… — господин говорил так отрывисто, точно командовал. Он наклонился к собаке, пытливо глянул в глаза и неожиданно провел рукой в перчатке по загривку.

— А-га, — многозначительно молвил он, — Ошейника нету, вот и прекрасно, тебя-то мне и надо. Ступай за мной. Фить-фить!

«За вами идти? Да хоть на край света! Гладьте меня по загривку, и даже заглядывайте мне в глаза. Чем выразить вам любовь и преданность — поцеловать в ботинок или лизнуть перчатку?»

Какой-то сволочной, под сибирского деланный кот-бродяга вынырнул из-за водосточной трубы и, несмотря на вьюгу, учуял колбасу. Пёс света белого невзвидел при мысли, что богатый чудак, подбирающий раненых псов в подворотне, чего доброго, и этого вора прихватит с собой, и придется делиться. Поэтому на кота он так лязгнул зубами, что тот с шипением, похожим на шипение дырявого шланга, забрался по трубе до второго этажа.

— Р-р-р… Га-у! — «Вон! Не напасешься деликатесов на всякую рвань».

Господин оценил любовь и наградил пса вторым куском поменьше.

«Эх, чудак. Подманивает меня. Не беспокойтесь! Я и сам никуда не уйду. За вами буду двигаться, куда ни прикажете».

— Фить-фить! Сюда!

Господин уверенно шел знакомыми псу переулками. Шарик бежал сбоку и даже чуть впереди, не отрывая глаз от пакета с колбасой. Бок болел нестерпимо, но Шарик временами забывал о нем, поглощенный одной мыслью — как бы не утерять в сутолоке чудесного видения в пальто и чем-нибудь выразить ему любовь и преданность. И раз семь на протяжении дороги он ее выразил. Пару раз лизнул ботинок и, расчищая дорогу диким воем так напугал какую-то бабу, что та села в снег. Господин оценил преданность и наградил пса очередным куском.

Господин прошел через ворота больнички. «Спрашивается зачем? Для него там нет прохода, неужто полезет в дыру под забором, в таком-то дорогом пальто?» Господин подошел к ангару или складу и своим ключом открыл дверь, вошел внутрь и включил неяркий свет.

— Сюда! Фить-фить! – гулкое эхо подхватило: — Фить-фить!

«Э, нет, позвольте», — Шарик остановился и попятился. Полупустой ангар навеял страх. Шарик с молодости не любил закрытых пространств. Однажды, будучи, фактически, еще щенком, он по ящикам запрыгнул в почти пустой мусорный контейнер. Есть было нечего, выбраться никакой возможности. Он скулил, кружил по контейнеру, прыгал, но допрыгнуть до края контейнера не мог. Больно били пакеты с мусором – это люди, не глядя, швыряли их в контейнер. Пакеты не давали возможности прыгать. Пес барахтался, выбираясь из-под пакетов, скулил и плакал от бессилия и, когда уже совсем отчаялся, вдруг понял, что, стоя на пакетах, он дотягивается передними лапами до края контейнера…

— Да не бойся ты, иди, — господин покрутил перед носом пса пакетом, из которого выглядывал кусок колбасы. Вид колбасы совершенно загипнотизировал пса и тот вошел.

— Погоди-ка, не вертись… Да не вертись, дурачок. Гм! Какой-то ты паршивый! Нет, не парши… Да стой ты, черт… Гм! А-а. Это ожог. Какой же негодяй тебя ошпарил? А? Да стой ты смирно!

«Это повар, каторжник повар!» — жалобными глазами молвил пес и слегка подвыл.

Дверь склада или ангара гулко закрылась. От этого звука псу опять стало страшно, и он даже поджал хвост и уши.

— Да не бойся ты, дурачок! – господин отломил кусок колбасы и бросил псу.

Колбаса подняла псу настроение, он жадно проглотил её и сел, и стал преданно смотреть в глаза господину, при этом яростно метя пол хвостом.

— Пошли Шарик, пошли, — господин пошел в глубь склада, мимо диковинных сооружений с множеством стеклянных трубок, в дальний закуток. Шарик засеменил за ним. Они вдвоем попали в узкий тускло освещенный коридор, одну дверь миновали, пришли в конец, а затем оказались в темной каморке, которая мгновенно не понравилась псу своим зловещим запахом. Тьма щелкнула и превратилась в ослепительный день, причем со всех сторон засверкало, засияло и забелело. Господин погладил пса по голове. Пес расслабился и даже зажмурился. На шее защелкнулся ошейник.

Ужас прострелил пса до самого кончика хвоста. Вот так же однажды на шее сомкнулась стальная петля живодёра. Петля, прикрепленная к длинной палке, больно впилась в шею и перехватила дыхание. Чем больше пес упирался и шарахался из стороны в сторону, тем туже затягивалась петля. Вдруг земля ушла у него из-под ног – это живодёр приподнял его над землей и, раскачав, бросил через борт грузовика. Петля лопнула, видать, перетерлась от долгого употребления. Пес больно ударился о край борта грузовика и свалился на землю. Мгновенно вскочив, он юркнул под грузовик и ушел переулками.

«Э, нет, — мысленно завыл пес, — Не дамся! Понимаю, это меня в собачью больничку заманили. Сейчас изрежут ножами до смерти, отрежут мужское достоинство – теперь, рассказывал один знакомый пес, их людям пересаживают».

Пес извернулся, спружинил и бросился мимо господина в открытую дверь. Длинная цепь рванула его обратно, да так, что он влетел в стеклянный шкафчик с инструментами и пузырьками. Туча осколков усыпала пол, с верхней полки выпрыгнула пузатая банка с какой-то бесцветной жидкостью, банка грохнулась об пол и разбилась. Жидкость залила весь пол, он стал покрываться белесым туманом.

— Куда ты, черт лохматый? – кричал господин, хватая пса за заднюю лапу, — Стой же, скотина!

Пес вывернулся и с увлечением тяпнул господина повыше шнурков на ботинке. Господин охнул и выпустил лапу. Пес рванул в сторону, но, поскользнувшись на битом стекле, ткнулся мордой в туман. Сладковатый запах перехватил дыхание пса, и в голове у него завертелось, потом ноги сами собой стали отказывать, и он поехал куда-то криво вбок. «Это конец, — подумал он, валясь прямо на острые стекла, -Граждане люди, за что же вы меня, живодёры?»

«У-у-у-у-у-гу-гуг-гуу! Пропал я, пропал. О, гляньте на меня, я погибаю. У-у-у-у-у...» Очнулся пёс ночью. Тусклый свет, железная клетка. Миска с водой и ещё одна, с какой-то жратвой. Есть не хотелось. Оглядел себя, все на месте – пока ничего не отрезали. Обожженный бок намазан кокой-то бурой мазью. Лизнул – «Брр, гадость. Что-то не так, не удаётся поднять уши. Ага, тугая повязка на голове. Ничего, это не ошейник и не петля, её-то я сорву. Вот только встану на ноги. Ноги не держат. Тело бьет мелкая дрожь. Надо оглядеться. Справа, на столике клетка, только маленькая. В ней копошатся две какие-то твари – то ли большие мыши, то ли маленькие крысы, но с длинным пушистым мехом и лысыми головами. Никогда таких не видел. Справа, давешний господин, в белом халате, пытается заснуть, развалившись в кресле. Ты у меня поспишь, как же.  У-у-у-у-у-гу-гуг-гуу»! Пёс попытался подползти к миске с водой. Замутило, перед глазами поплыли круги. Пол неожиданно рванул вверх и встал вертикально. «Смешно, право смешно. Господин в кресле сидит на стене, как приклеенный. Почему он не падает»?

Тело затрясли судороги. «Господин вскочил и прямо по стене подбежал к клетке. Лицо, его молодое лицо, совсем рядом. Вот бы славно было бы, напоследок, вцепиться зубами мертвой хваткой в это лицо. Сил хватило только на оскал. Лицо стало расплываться и меркнуть. Внезапно вернулся нюх. Странно, от этого живодёра пахнет жалостью и состраданием?» — и пес окончательно издох.

******

Столовая. Иван Арнольдович, засыпая за столом, тыкает вилкой в большую черную сковородку с жареной картошкой. Клюет носом, когда голова вновь поднимается, вновь начинает жевать. На нем замызганный, бывший когда-то белым, халат.

— Ты где был? — это в столовую ворвался Филипп Филиппович.

Иван Арнольдович осоловело поднял голову.

— Где ты шлялся три дня? И что это за вид? Лицо осунулось, не брит, нацепил какую-то рвань. Я все морги обзвонил, думал, ты со своими дружками загулял. Что ты молчишь? Звонила Альбина, сейчас она уже на Канарах, через три дня прилетает. Где Ваньчик, где Ваньчик? А Ваньчик казакует, догуливает последние денечки.

— Я трое суток почти не спал! – доктор снова принялся тыкать вилкой в сковородку.

— Это заметно. Где ты был?

— Я вколол вытяжку, в мозжечок!

— Себе? О господи, Альбина мне этого не простит! – профессор схватился за сердце и сел на стул.

— Нет – собаке!

— Какой еще собаке?

— Ну, подобрал бродячего пса на улице.

— И чего – пес издох?

— Ага, аж четыре раза! Но я его всё же вытащил с того света.

— Как это?

— Ну, кислород, дефибриллятор, камфара, капельница и всё такое.

— Иван Арнольдович, откуда такие познания?

— Я же на скорой работал, всякого насмотрелся!

— В зеркало заднего вида, что ли?

— В зеркало не в зеркало, а собаку я выходил, — доктор снова принялся за картошку.

— Как знать? Ты здесь, а она там уже, поди, сдохла.

Доктор полез в карман халата, вытащил какой-то брелок, посмотрел и бросил его на стол: — Не-а, она сейчас спит.

— Откуда ты знаешь?

— Я снял спутниковую сигнализацию с «мерса», ну, переделал кое-что и подключил к собаке.

— Ай да Ванька, ай да сукин сын! Сколько скрытых талантов!

— Тут вы совершенно правы, профессор, я сам раньше много думал над этим. Кем бы я мог стать, если бы эта сука не бросила меня прямо в роддоме. Впрочем, я не жалуюсь – я чрезвычайно везучий человек. А за сигнализацию с вашей машины не беспокойтесь, я её потом поставлю обратно.

— Сынок, я начинаю тобой гордиться! Только вот что: насчет мозжечка — это я пошутил.

******

Кабинет профессора. За письменным столом сидит Филипп Филиппович и что-то пишет. Входит Иван Арнольдович, молча, не здороваясь, проходит к столу, садится и так же молча сидит, уставившись в одну точку.

— Что случилось, Иван Арнольдович? Ваш пациент наконец-то издох или, превратился в молодого сопливого щенка?

— Он превратился в Франкенштейна!

— Что, тоже стал доктором?

— Каким еще доктором?

— Ну, Франкенштейн – это фамилия доктора.

— Он превратился в монстра, а сейчас превращается в Ликана, оборотня! Я откровенно боюсь!

— Иван Арнольдович, перестаньте, розыгрыш не удался.

— Какой к черту, розыгрыш – вы бы на него посмотрели! Вначале у него открылся зверский аппетит, в результате он начал расти, а кости удлинились. Потом выпала вся шерсть и отвалился хвост. Потом стала разбухать голова и покрываться ежиком волос, человеческих волос! Он все время жрет, если не спит. И срёт, я устал за ним выгребать дерьмо.

— И еще, Филипп Филиппович, — доктор перешел на шепот, — во сне он ругается, матом! Слова проговаривает плохо, картавит, но конструкции складывает такие, каких я не слышал даже от директора нашего детдома!

— А когда не спит?

— Ни на что почти не реагирует, только жрет, — уже обычным голосом ответил доктор, — Правда, если миска пустая, твердит непрерывно какую-то белиберду.

******

Каморка в складе. Профессор, заложив руки за спину, стоит перед клеткой. Рядом стоит доктор.

— М-да, Голован. Щекн-Итрч, только бесхвостый.

— Бесхвостый кто?

— А, — отмахнулся профессор,- А зачем столько корма? — профессор кивнул в сторону пакетов с импортным кормом.

— Так это ему на три дня. Слушайте, слушайте. Начинается!

— Илгидеп, илгидеп, илгидеп ….

— Боже, Филипп Филиппович, он говорит – иргидеп. Он прочел надпись на пакете с кормом, только справа налево!

— Действительно как-то нехорошо, собака читает надписи на английском языке задом наперед.

— Илгидеп, илгидеп, илгидеп…

— А это кто?

— А, это… Хомячки – мышей в зоомагазине не было.

— Странные какие-то хомячки, с лысыми головами.

— Да нет, это я им головы побрил, а потом подумал – где я там у них найду этот мозжечок.

— А это что?

— Я записываю на камеру все фазы, для истории. Так что скажете, профессор? – доктор кивнул в сторону клетки.

— Генетическое заражение – он перерождается в человека.

— А может, это обратимо, может быть, это оборотень.

— Вряд ли, два генома в одном организме. Другое интересно: почему он читает и разговаривает?

— Генетическая память! Точно! Это же мировое открытие! Повезем его в Англию, Америку. Профессор, вы автор идеи, а я ваш ассистент!

— Да, в Англии мы получим… лет двадцать, тюрьмы, разумеется, за незаконные опыты с человеческими стволовыми клетками. Так что в Америку мы не скоро попадем. Правда, можно начать с Америки – там мы получим всего лет пятнадцать.

— А у нас?

— У нас, может, штраф — за издевательства над животным, а может, лет пять – за занятие медицинской деятельностью без соответствующей лицензии.

— Так возьмем лицензию!

— Не дают у нас таких лицензий.

— Так что же делать?

— Подождем пока, а когда скорость перерождения замедлится – заберем его отсюда.

— Илгидеп, илгидеп, илгидеп. Дайте же еды, сволочи!

******

Снова кабинет. За столом профессор и доктор.

— Его надо забирать со склада. Внешне он уже почти человек. Если кто-нибудь узнает, представляете, что будет – человек в запертом складе и клетке?!

— Куда? К нам, домой? Как ты это себе представляешь?

— Просто вывезу ночью на «мерсе», и все!

— И как ты объяснишь появление у нас дома почти человека и без документов. Нас могут обвинить в похищении, а если мы покажем пленки – сам понимаешь, в чем. Кроме того, что мы скажем Альбине?

— Ах ты, черт, это действительно проблема! Лучше бы он остался Голованом. Поселили бы в гараже, а Альбине бы сказали, что это мутант с Чернобыля.

— Ваня, у тебя удивительно цепкая память на новое и непонятное. Ты уже и Стругацких прочел?

— Да. То есть – не совсем. Скачал аудиокниги. Я не знаю, что нам делать?

— А я знаю! Его надо легализовать! Спросите как, Иван Арнольдович? Да очень просто – поэтапно. Сначала его надо поместить в психлечебницу. Потом…

— Точно, у меня есть знакомый в частной лечебнице.

— Нет, нам надо его вытащить из небытия, а не упрятать его туда – пойдет в Кащенку.

— А вдруг он там все расскажет?

— Что расскажет? Что раньше был собакой, бегал по помойкам.? А потом один нехороший дядя сделал из него человека – так это же их профиль!

— Есть проблема: у него много собачьих привычек, и к тому же он кусается.

— Никаких проблем! У них там такой персонал – отучат от всех вредных привычек.

— А не залечат там его?

— Не залечат! Потому что спустя некоторое время, один известный профессор и меценат, пожелавший остаться неизвестным, то бишь я, заберет его в свою клинику. И вернется к нам «Неизвестный», но с карточкой болезни и с Кащенской печатью – а это уже документ!

— Потом, — продолжал профессор, раскурив сигару, — организуем ему, скажем, туркменский паспорт. На имя… Как там его – Шарик? Во! Шарик, — ударение профессор сделал на последнем слоге, — Шарик-Мухтар-Бирюк-оглы.

— Ага, а потом, благодаря психологам нашей клиники, в мозгах у него наступит просветление, и он вспомнит, как его зовут, и где он забыл свой паспорт. Подключим прессу – это же пиар, скрытая реклама нашей клиники!

— Молодец! Быстро соображаешь!

******

Столовая, обед, за столом профессор и доктор. Профессор философствует.

— Да-с. Если вы заботитесь о своем пищеварении, мой добрый совет: не читайте до обеда желтой прессы.

— Гм…. Да ведь другой же нет.

— Вот никакой и не читайте. Вы знаете, я произвел триста наблюдений у себя в клинике. И что же вы думаете? Пациенты, не читающие газет, чувствуют себя превосходно. Те же, которых я специально заставлял читать газеты, теряли в весе. Мало того: пониженные коленные рефлексы, скверный стул, угнетенное состояние духа.

— Вот черт...

— Да, Иван Арнольдович, хотел спросить. Утром, когда я заходил за вами в ваш кабинет, я обратил внимание на новый сертификат на стене. Ну, там, рядом с «офортом» «Истинного Иерусалимского паломника», принявшего крещение в реке Иордани и сертификатом на владение кратером Луны.

— Ах, это? Ну, так, забавы для, купил дворянский титул, между прочим, подписан самой Джуной. А что, виконт Де Борменталь – звучит!

— А почему не барон, или маркиз?

— Дорого. А виконт — дешево и сердито, и детям и внукам останется!

— Не хотелось бы вас огорчать, Де Борменталь, но титул виконт, если мне не изменяет память, по наследству не передается.

******

И снова кабинет. Филипп Филиппович листает бумаги. Входят Иван Арнольдович в пальто, но без шляпы, и бывший Шарик, в смирительной рубашке. Филипп Филиппович с интересом разглядывает Шарика. Шарик превратился в человека маленького роста и несимпатичной наружности. Волосы у него на голове росли жёсткие, как бы кустами на выкорчеванном поле, а лицо покрывает небритый пух. Лоб поражает своей малой вышиной. Почти непосредственно над черными кисточками раскидистых бровей начиналась густая головная щетка. Лицо его не выражало эмоций, напоминало маску неандертальца в антропологическом музее, только мышцы лица иногда хаотично подергивались.

Филипп Филиппович встрепенулся: — Ну что же вы, Иван Арнольдович, развяжите его скорей, развяжите! – подскочив и взяв его под локоть, усадил в кресло, — Садитесь голубчик, садитесь! – обычно ироничный профессор сегодня источал благодушие и любезность.

Иван Арнольдович передал профессору тонкую картонную папку. Снял пальто и уселся напротив Шарика. Профессор пролистал папку.

— Так, частичная амнезия – отлично, вялотекущая параноидальная шизофрения  – великолепно!

Профессор потряс в воздухе папкой и показал ее Шарику.

— Знаете голубчик, что это такое? Это документальное подтверждение, что вы — Человек. С таким диагнозом — без сомнения Человек! Как прикажете вас величать?

— Шарикас.

Профессор недоуменно посмотрел на доктора.

— Шутка. Медбратом, там у них, такой здоровенный эстонец.

— Узнаете меня?

— Иргидеп. Дайте же еды, сволочи, — последнее слово Шарик произнес почти шепотом.

— Узнает, узнает! — радостно воскликнул профессор и погрозил Шарику пальцем.

— Итак, — сказал профессор, вытирая слезы, выступившие от смеха, — позвольте представиться – профессор Преображенский Филипп Филиппович, а это мой заместитель и ассистент – доктор Борменталь Иван Арнольдович. Так как мы уже установили, что вы теперь человек, то вам надо выбрать фамилию, имя и отчество. Нам бы не хотелось навязывать свое мнение. Какое имя вы бы хотели получить?

— Полиграф.

— Почему Полиграф?

— Прибор такой есть, правду от лжи отличает. Вот и я, все носом чую.

— Поразительно, неужели можете распознать, когда человек лжет?

— Ложь, подлость и даже больше: степень родства двух и более людей, ну там, отец, сын, брат или внучатый племянник двоюродного брата. И еще эмоции разные: радость, горе. Есть и другие запахи, которые сложно выразить.

— Например?

— Например: — я красива, и я заставлю вас себя хотеть, при этом вы будете совершенно уверены, что вам ничего, просто так, не обломится. Или наоборот.

Доктор Борменталь захохотал: — Я страшная, но заставлю…- Поразительно! А сами вы как выражаете свои эмоции?

— С этим у меня сложности: как раньше — уже не могу, а выражать лицом пока не научился.

— Итак, что вы выбираете?

— Полиграф Полиграфович!

— Хорошо, будь по-вашему. А фамилия?

— Вообще-то, мне бы подошла фамилия Преображенский – во всех смыслах, но я бы хотел оставить, в память о прошлом, — Шарикас.

Тень мысли мелькнула в мозгу профессора, но тут влез доктор:

— Фамилия не согласуется с именем, по национальному признаку, ну как это вам объяснить? Например, назвать питбуля – Дружок. Так что, если имя – Полиграф, то фамилия – Шариков. Но если следовать логике ваших метаморфоз, то лучше выбрать фамилию – Перерожденский!

— Иван Арнольдович, какой слог, какие логические построения! Вы уверены, что той знаменательной ночью вы не кололись с Шариком на брудершафт?

— Филипп Филиппович … – укоризненно начал доктор.

— Иван Арнольдович...

— Я выбираю Шариков, — прервал зарождающуюся дискуссию Шарик.

— Вот и ладненько.

Профессор нажал кнопку коммуникатора. Вошла секретарша.

— Зинаида Павловна, поместите Полиграфа Полиграфовича Шарикова в отдельную палату и назначьте полный курс обследований.

Секретарша и Шарик вышли. Раздался короткий визг секретарши. Доктор заржал.

— Вы чего, Иван Арнольдович?

— Ваша секретарша пахнет так, — сквозь смех простонал доктор, — Ты можешь ущипнуть меня за жопу, но укусить ее тебе не доведется никогда.

Встретившись с взглядом профессора, доктор резко оборвал смех.

— Простите, Филипп Филиппович, но этот Полиграф с его нюхом и «вторым и прочими смыслами» совершенно меня … — доктор окончательно замолчал.

— Только, тихий он какой-то, — сказал через некоторое время доктор.

— Ну, Кащенка — это вам не санаторий!

Наступила пауза. Профессор сосредоточенно о чем-то думал. Доктор, стараясь ему не мешать, листал папку с историей болезни.

— Иван Арнольдович, а вы не помните, когда вы взяли материал для вытяжки?

— Отчего же, помню совершенно точно, в пятницу тринадцатого, еще подумал – чтоб черт не сглазил.

Профессор перелистал отрывной календарь,

— Ага, вот: позвонить Семену Карловичу, Леся Украинка… Сглазил, Ванечка, сглазил!

— Филипп Филиппович, вы же не думаете… Вы же не хотите сказать, что эта собака намекает на то, что…

******

И снова кабинет. Филипп Филиппович неподвижно сидит в кресле, взгляд рассеян, лицо задумчивое. В кабинет врывается Иван Арнольдович.

— Филипп Филиппович, Шариков меня уже достал! Посадите его под замок!

— Мне что, в клинике карцер устраивать?

— Его надо забирать из клиники, он перетрахал половину женского персонала, а сегодня две дуры передрались из-за этого гиббона. И чем он их только берет?

— Ну, чем берет понятно – он чувствует, чего хотят женщины, носом, конечно. А вот куда забирать?

— К нам!

— К нам? Вы с ума сошли! Куда?

— В гараже есть душ, туалет и складская комната. Поставим туда кровать и телевизор, к тому же, дверь в гараж можно закрывать с внешней стороны.

— Ну, не знаю, не знаю!

— Филипп Филиппович, вы полагаете, что этот «Псина сапиенс» понимает людей по запаху, а он обхамил уже всех остальных, с кем столкнулся в клинике. Может быть, вы знаете почему?

— Знаю — по той же причине! Он чувствует – кто как к нему относятся!

— Я к нему хорошо отношусь, а он хамит даже мне!

— Ну, наверное, на уровне запахов, есть разница, между – хотеть относиться и действительно относиться.

— Филипп Филиппович, я удивляюсь вашему спокойствию! Возможно, для вас Шариков – открытая книга, а для меня он – свинья в мешке! Я ничего не понимаю!

— Кот в мешке. Успокойтесь, Иван Арнольдович, я тоже многое не понимаю. Вот посмотрите: на томограмме отчетливо видно, что мозг собаки остался целым, в окружении человеческой надстройки, ну, скажем, как желток в яйце, — профессор подвинул пухлую папку к доктору. Мозг собаки покрыт защитной оболочкой, а синапсы человеческого мозга лишь касаются мозга собаки, не проникая в него.

— Мозг собаки, — продолжал далее профессор, — контролирует, по сути, только обоняние и половые функции, все остальное контролирует человеческая надстройка. Кроме того, имеются две иммунных системы, причем собачья заблокирована и включается только в случае повреждений организма – отсюда и быстрая регенерация.

— Ваше предположение о том, что этот наш симбионт – оборотень, в некотором смысле верно, — продолжал дальше профессор, — Возможно, легенды об оборотнях — не просто легенды. Возможно, какой-то средневековый алхимик, с помощью сита и кухонного ножа, проделывал подобные опыты над собаками или волками.

— И что, они, в самом деле, могли перекидываться в волков?

— Не совсем. Понимаете, Иван Арнольдович, если долбануть чем-нибудь сильным по человеческому мозгу, ну например, вытяжкой из мухоморов, то контроль перейдет к мозгу волка, при этом монстр поведет себя как волк.

— И у него вырастет шерсть на ушах, отрастут клыки и когти?

— Ну, это вряд ли. Иммунная система человека не позволит разгуляться второй иммунной системе, разве что в случае сильных, критических повреждений.

— Тем более, я не понимаю вашего спокойствия, когда по клинике разгуливает монстр, который к тому же ворует спирт и ведет себя по-свински.

— Спирт действует на мозг целиком, поэтому он ведет себя не как монстр, а как обычная пьяная человеческая свинья. Меня угнетает другое – пять недель обследований, опытов и экспериментов, а мы и ни на йоту не приблизились к пониманию природы его человеческой памяти. Мистика какая-то! Послушайте, Иван Арнольдович, учитывая ваши разнообразные скрытые таланты, вы, случайно, не сделали ему электронную накачку памяти, ну, типа «Косильщика лужаек»?

— Вам бы всё шутить, Филипп Филиппович? Я тут совсем ни при чём. Может, он черпает информацию прямо из космоса через астрал.

— Точно, Иван Арнольдович, вам исключительно повезло – вам удалось захватить резидента марсианской разведки внедренного на нашу планету под видом собаки и он всё ещё остается на связи, типа, «Юстас — Шариксу».

— Я с вами серьезно, а вы…

— Если серьезно, то Альбина уезжает послезавтра – готовьте гараж.

5

Столовая, обед, за столом профессор, доктор и Шариков.

— Нет, нет и нет! — настойчиво заговорил доктор, — Извольте взять вилку, и не вытирайте руки об скатерть — для этого существуют салфетки.

— Ну, чтоб, вас, — забурчал недовольно Шариков.

— Благодарю вас, Иван Арнольдович, — ласково сказал Филипп Филиппович, — А то мне уже надоело делать замечания.

— Я еще водочки выпью?! — заявил Шариков вопросительно.

— А не будет ли вам? — осведомился доктор, — Вы в последнее время слишком налегаете на водку.

— А вам жалко? — осведомился Шариков и глянул исподлобья.

— Вы и без водки держите себя неприлично.

Дерзкое выражение загорелось в глазах Шарикова:

— Да что вы все… Тут не плевать. То не бери. Туда не ходи… Что уж это на самом-то деле?

— Шариков, зачем вы сломали чучело филина? И вообще, что вам понадобилось у меня в кабинете? — спросил профессор.

— Книжку взял почитать.

— И что же вы сейчас читаете?

— Переписку Энгельса с этим… Как его — дьявола — с Каутским.

Профессор поперхнулся и закашлялся.

— Я же говорил, давно надо было выбросить этот хлам. Или вы купили это для  украшения интерьера? — с усмешкой сказал доктор.

— Не надо ничего выбрасывать – сейчас это хлам, а пройдет время — это будет библиографическая редкость. Это же полное собрание сочинений! И не покупал я вовсе, а был награжден, как лучший парторг сети поликлиник.

— Постойте, парторг — это же партийный организатор! Вы состояли в партии – интересно, в какой?

— Это сейчас партий до хрена, а тогда была одна – коммунистическая!

— Вы — в коммунистической? А как же все это? — доктор обвел рукой комнату, — Клиника? Неужто, «Золото партии»? – спросил доктор, понижая голос.

— Какое, к собачьим чертям, «Золото партии», просто я всегда был умным!

Пока шел этот диалог, Шариков, довольный тем, что его оставили в покое, успел налить из графина рюмку водки и выпить. Глаза его пьяно заблестели. Ему было скучно, он лениво смотрел в окно. Вдруг он подскочил и с криками подбежал к окну.

— Сволочь, котяра! Он, паскуда! Тот самый!

— Шариков, прекратите, сядьте, — профессор в сердцах сорвал салфетку и бросил ее на стол.

Шариков нехотя вернулся за стол и демонстративно налил себе водки, залпом выпил рюмку и только после этого сел.

— Не далее, как позавчера, — заговорил профессор, — вы устроили дикую погоню за случайно забредшим котом, загнали кота в ванную, учинили там битву с котом, отломили кран, от чего случился настоящий потоп.

Шариков молчал.

— Шариков, скажите мне, пожалуйста, — поддержал доктор, — Сколько времени вы ещё будете гоняться за котами? Стыдитесь! Ведь это же безобразие! Дикость!

— Да пошел ты …, тихо, но отчетливо буркнул Шариков.

— Не смейте хамить, как быдло подзаборное. Вы не на помойке!

— Ах, простите, господин Виконт, университетов мы не кончали.

Профессор закашлялся, пытаясь скрыть смех.

— Он и до моего кабинета добрался, это что же, замки теперь в комнатах ставить?

— Знаете, Шариков, — отозвался профессор, — Я положительно не видал более наглого существа, чем вы, и, боюсь, вас придется посадить под замок.

Шариков присмирел.

Доктор же немного успокоился и обнаружил склонность к деятельности.

— Ну-с, что же мы с вами предпримем сегодня вечером? — осведомился он у Шарикова.

Тот поморгал глазами, ответил: — В цирк пойдем, лучше всего.

— Нет, нет. Только не в цирк – сегодня там Куклачев!

— Тогда сходите в театр, — сказал профессор.

— Лучше в варьете, — вставил Шариков.

— А вам не всё равно, лишь бы буфет в антракте работал? — вставил доктор.

— Ну-с и отлично. Театр так театр. Иван Арнольдович, покорнейше вас прошу, только пива Шарикову не предлагать.

******

Столовая. Поздняя ночь. Свет погашен. Профессор и доктор при свечах сидят за одним концом стола, напротив друг друга. Между ними на столе рядом с пухлой папкой стоят початая бутылка коньяку, блюдечко с лимоном и сигарный ящик.

— Филипп Филиппович, я вам говорю! — страстно воскликнул доктор и продолжал уже шепотом, — Ведь это — единственный выход.

— И не соблазняйте, даже и не говорите, — и слушать не буду!

— Филипп Филиппович, эх… — горестно воскликнул доктор, — Сколько же нам ещё придется ждать, пока удастся из этого хулигана сделать человека? Мне уже осточертел этот питекантроп. Еще бы! Одни коты чего стоят! Человек с собачьим сердцем.

— О нет, нет, — протяжно ответил Филипп Филиппович, — вы, Иван Арнольдович, делаете крупнейшую ошибку, ради бога не клевещите на пса. Коты — это временно… Это вопрос дисциплины и двух-трех недель. Уверяю вас. Ещё какой-нибудь месяц, и он перестанет на них кидаться. Наследственность тут ни при чём или почти ни при чём. Вопрос в том – сможет ли Шариков стать человеком? А именно, появится ли у него совесть. Совесть, или иначе подсознательный самоконтроль, развивается воспитанием и средой.

— Но бывают же бессовестные люди, или люди, потерявшие совесть, — возразил доктор.

— Бывают, но я сейчас не об них. Все они плохо кончают! Понимаете, Шариков, почти мгновенно, по человеческим меркам, получил сознание, а подсознание — нет! Этике и Морали пока негде селиться. Конечно, умному человеку иногда приходится поступать против совести. А Шариков берет от жизни то, что ему хочется, не задумываясь о последствиях. Вот недавно, он спер у меня серебряный портсигар, а когда я его спросил, он мне нагло заявил, что он, мол, проживает в доме не один.

— Вообще-то, это не он, — смущенно проговорил доктор, — Это я взял, хотел, проверить, как на него действует серебро, вот и положил ему в карман пальто.

— Ну и как – действует?

— Нет! Я за ним наблюдал. Вынул, повертел в руках и спрятал обратно. А вечером он вернулся с какой-то крашеной шлюхой и пытался провести ее в гараж. При этом он был настолько пьян, что пытался меня уверить, что это его сестра из Твери. Кричал, что имеет право принимать у себя не только братьев и сестер, но и товарищей. Я, признаюсь, не сдержался, сказал ему, что его товарищи рыщут в Тамбовских лесах. Шариков полез драться, пришлось поставить его на место. И пока шла потасовка, шлюха смылась, прихватив хрустальную пепельницу со столика в прихожей. Я потом проверил карманы пальто Шарикова – портсигара уже не было.

— Ладно, черт с ним, с портсигаром. Не расстраивайтесь, Иван Арнольдович, отрицательный результат эксперимента – тоже результат.

Разлили коньяк по рюмкам. Выпили.

— Иван Арнольдович, как по-вашему, я, кроме гинекологии, понимаю что-либо в анатомии и физиологии? Как ваше мнение?

— Филипп Филиппович, что вы спрашиваете! — с большим чувством ответил доктор и развел руками.

— Ну, хорошо. Без ложной скромности. Я тоже полагаю, что в этом деле я не самый последний человек в Москве. Так что можете мне поверить, можете ни у кого больше и не спрашивать. Так и сошлитесь на меня, скажите, Преображенский сказал. Так вот, как профессор и православный атеист, я смело могу утверждать, что и святая вода на него тоже не подействует.

— Послушайте, Филипп Филиппович, я уже не хочу никакой Нобелевской премии. Далась вам эта генетическая память. Давайте вернем ему собачий образ! Вы ведь говорили, что при определенных обстоятельствах, он может обратно перекинуться в собаку, ну, при сильных повреждениях и подавленном человеческом мозге.

— Как это вы себе представляете – отделать Шарикова бензопилой, предварительно накормив мухоморами?

— Не знаю, я облазил весь Интернет – мухоморов в продаже нет. Есть только Голландские галлюциногенные грибочки – они не подойдут?

— Думаю, что нет.

Профессор вновь разлил коньяк и закурил новую сигару.

— Ели рассуждать теоретически, я повторяю, чисто теоретически — начал задумчиво профессор, — То вместо мухоморов можно использовать ударную дозу коктейля фенобарбитала с перидолом. А что касается иммунной системы человека, то можно воспользоваться помощью вирусов, например – Гепатита А.

— Лучше – Гепатита Ц, чтоб наверняка!

— Ну-ну, не будьте таким кровожадным!

Вновь разлили коньяк, но выпить не успели. Хлопнула входная дверь, и послышался голос Шарикова. Полиграф Полиграфович пьяно, во весь голос, пел, — Не признаете вы моё родство, а я ваш брат – я человек! Я рос в трущобах городских ….

Хлопнула дверь гаража, голос Шарикова смолк.

— У-у, явился – нехороший человек! — доктора аж передёрнуло.

******

В холле двое – Шариков и Елена. Шариков в кожаной куртке – косухе, кожаных штанах и в ковбойских полусапожках из крокодиловой кожи. На Елене — наряд горничной. Шариков, зажав Елену в углу холла, одной рукой тискал ее за грудь, другой рукой пытался залезть под юбку. Елена вяло отбиваясь, жеманно корила Шарикова.

— Не здесь, Полиграф Полиграфович. Нас могут увидеть.

В холл вошел доктор. Елена резко оттолкнула Шарикова и дала ему пощечину.

— Нахал! Пьяный Барбос!

Глаза доктора налились кровью. Он подскочил к Шарикову, схватил его за грудки и с силой встряхнул. Шариков попытался высвободиться, а когда это ему не удалось, он извернулся и тяпнул доктора за большой палец левой руки.

— Пес шелудивый! – доктор, ухватив правой рукой Шарикова за шиворот и слегка приподняв, шибанул его через весь холл. Шариков действительно был сильно пьян и, еле-еле удержавшись на ногах, приземлился на диван. Попытался встать, но, передумав, остался на нём сидеть.

— Леночка, идите к себе, я с ним сам разберусь!

Леночка, натурально рыдая, выбежала из холла. С другого конца холла вошел Профессор.

— Приставал, гад, к Елене, хватал за всякое, — сказал доктор, указывая на Шарикова.

— У вас рука в крови, — сказал профессор.

Доктор посмотрел на руку:- Прокусил палец, собака!

— Надо обработать руку антисептиком, только генетического заражения нам ко всему не хватает, — сказал профессор.

— А, ерунда. Он уже не раз меня кусал, и ничего, — доктор достал носовой платок и, обернув окровавленный палец, двинулся к Шарикову.

— Шариков, вы хоть соображаете, что творите?

— А что, вам всем можно, а мне нельзя?

— Шариков, вы переходите все мыслимые границы!

— Только вот не надо этой фамильярности, Борменталь. Я этого не потерплю! Извольте называть меня по имени отчеству!

— Порнограф Порнографович, убирайтесь к себе, проспитесь, утром поговорим.

Не разобрав спьяну, как его назвали, но довольный тем, что его назвали по имени отчеству, Шариков окончательно обнаглел.

— Куда это, в гараж? Не пойду! В доме есть пустующие комнаты, а человек должен ютиться на койке в гараже. Вот вам! – и Шариков показал кукиш.

— Это он наметился на Альбинину спальню, — доктор повернулся к профессору,- Филипп Филиппович, что-то еще случилось? Хотя, судя по его прикиду, он спер у вас деньги!

— Да, и весьма крупную сумму, но это ещё не всё,- повернувшись к доктору, профессор продолжил, — Сегодня днем в клинику заходил мой бывший пациент, интеллигентнейший и милейший, между прочим, человек, хоть и работает в органах. Так вот, он принес мне анонимку, поступившую к ним, в которой некто сообщает, что доктор Борменталь организовал на складе клиники подпольную фабрику по производству и реализации суррогатной водки и настойки боярышника. Почерк мне незнаком, но стиль изложения Шариковский. Мой пациент понимает, что пока мы платим и налоги, и взятки, никакой опасности для нас анонимка не представляет, а принес он её из уважения ко мне, чтобы предупредить, что у нас в клинике завелась паршивая собака. Я поблагодарил его и сказал, что догадываюсь кто это.

— Шариков, что вы на это скажете?

Шариков не слушал профессора, он разговаривал сам с собой:

— Да я на них иск подам! Я им покажу! Они ещё у меня соплями умоются, — шипел Шариков. Его мутный взгляд зацепился, за какую-то точку на ковре.

— А вот самое главное, — сейчас звонила Зинаида Петровна: в клинику приходил участковый, разыскивал человека, по описанию похожего на Шарикова. Утром, неизвестный гражданин, в кожаной куртке и кожаных штанах, недалеко от нашей клиники, напал на человека, работника столовой. Человек этот, видать, в прошлом, бывший зек, на голову выше и вдвое больше по габаритам гражданина в коже. Однако гражданин сбил его с ног, жестоко избил и сломал челюсть, после чего скрылся. Прохожие вызвали скорую, те милицию. Одна свидетельница этой дикой сцены, уборщица нашей клиники, дура-баба, признала вроде бы в нём нашего пациента.

— Зиночка, молодец, быстро сообразила: да, мол, был у нас похожий пациент с вялотекущей шизофренией. Однако, излечившись, выписался неделю тому назад и уехал к себе домой. Участковый усомнился, в том, что наш пациент излечился, и в том, что уехал – так что следует ожидать повторных визитов.

— Я хотел не придать этому значение, меня смутила кожаная одежда, однако мне теперь совершенно ясно – это был Шариков.

— Шариков, зачем вы избили повара?

Шариков ничего не ответил, он уже спал.

— Шариков, Шариков — ты сам меня заставил, видит бог — я не хотел! Иван Арнольдович, я так подозреваю, вы, втихую, уже собрали все необходимые компоненты для «лечения» Шарика?

— Филипп Филиппович, откуда вы знаете? Да, все готово! Но ведь теперь его будут искать! Пусть забирают – и дело с концом.

— Как человек, Шарик обречен! Что его ждет? В лучшем случае — психушка! Я не хочу брать на свою совесть такой грех!

— А вдруг кто-нибудь видел, как он входил в дом?

— Скажем, что заходил попрощаться, перед отъездом на родину, как ее – в Киргизию.

— В Туркмению.

— Без разницы. Давайте отнесем его в гараж, свяжем и покончим с этим делом!

— У Альбины в спальне есть наручники.

— Тащите наручники, потом вернем!

Эпилог

У гаража профессора Преображенского возле своей будки на цепи сидел большой пёс и чесал ухо задней лапой. Перед ним лежала пустая миска.

«Скоро приедет мой господин, принесёт колбасы, погладит, поговорит со мной», — подумал пёс, зевнул, улегся рядом с миской и отчетливо, вслух, произнес: — Вот оно счастье, вот она настоящая собачья радость.

После эпилога

Ночь. Особняк профессора Преображенского. Возле гаража на цепи сидит дворовый пёс, Шарик. Он неотрывно смотрит на полную Луну, которая начала восходить над деревьями. Открылась дверь, из гаража вышел голый доктор Бормонталь. Пёс поднялся, гремя цепью, подбежал к доктору и, поскуливая и, стал тереться об его ноги. Доктор потрепал пса по загривку.

— Полная луна, господин, — сказал по-человечьи Шарик и, заискивающе заглядывая доктору в глаза, спросил, — Господин, ведь, возьмёт меня сегодня с собой?

Доктор расстегнул застёжку ошейника, цепь со звоном упала на землю. Пес радостно запрыгал вокруг доктора. Доктор перевел взгляд на Луну, напрягся, содрогнулся всем телом, с его телом начала происходить трансформация.

Через минуту возле гаража на задних лапах стояла огромная чёрная собака, вервольф. Шарик чуть в отдалении с трепетом и восхищением смотрел на преобразившегося доктора.

— У-у-у-у-у-у-у-у! – завыл вервольф на Луну.

— У-у-у-у-у-гу-гуг-гуу! – завыл Шарик и… проснулся. Над деревьями всходила полная Луна.

Конец.

P.S.   Выражаю искреннею признательность моему другу и постоянному редактору, Некрасову Александру.

Похожие статьи:

Рассказы → Властитель Ночи [18+]

Рассказы → Пограничник

Рассказы → Проблема вселенского масштаба

Рассказы → По ту сторону двери

Рассказы → Доктор Пауз