Душисто в избе от свежей соломы и трав. Полки от сажи выскоблены, очаг выбелен, чугунки как новёхонькие поблёскивают. Спозаранку бабка не присела, к сборам готовилась. К полудню подружек покликали. Свели они Елю в баню, напарили, отскребли, снегом натёрли и усадили в красном углу причёсывать. Руки у молодиц жалостливые, слёзы по щекам горючие, песни прощальные.
Плакала девушка на море,
На белом да на камушке сидючи,
На быструю да на реченьку глядючи.
По бережку батюшка гуляя.
Гуляй, гуляй, батюшка, здарова,
Сыми меня со камушка белова.
У батюшки жалости не мноега,
Не снял меня со камушка белова…
Свадьбу зимой играть – дело неслыханное, только эти женихи последнего снопа ждать не станут. Прилетели на северных ветрах Трескун со Стужичем, а за ними и Зюзя приковылял. Всю ночь мужики, что при сыновьях, костры вокруг дворов жгли и топорами над скотиной размахивали. Да всё одно не уберегли говяд. Двух телят и дойную трёхлетку забрали в свои мешки старики злющие. Пришлось совет держать, кому под ель идти, чтобы морозичей задобрить. А тут и думать нечего. Из четырёх девиц лишь у одной имя подходящее. Заплакала Ельнина мать, запричитала, но большуха ей сразу отвару нужного дала и двух баб покрепче приставила, чтоб держали её в общинном доме и на двор не пускали.
Слухи по деревне быстро разносятся. Вот и Жданко узнал, что его любую Елю седовласым старикам на откуп готовят. Внутри этому всё противилось. Но как поперёк старших пойти? Выгонят за околицу и имя забудут. Большуха всё видит, поэтому Жданко приказали бычка в лес вести и ель наряжать. Подальше от тяжких приготовлений отправили. Для одного работа долгая, покликал Жданко товарища, чтобы тот ему требуху да мясо наверх подавал. Вдвоём быстро управились. На славу украсили дерево. Сердце на самую макушку подняли, кишки кольцами обернули, а всё доброе мясо ровными кусками по веткам развесили. Дед Стригун, что работу приходил принимать, одобрительно крякнул, поправил бычью голову под ёлкой и старым следом обратно ушёл. Жданко помощника поблагодарил и тоже домой отпустил. Прибрать вокруг и кровь замести – это и одному по силам.
Под конец сборов в избу невесты сама большуха пожаловала. Как начало смеркаться, девиц выгнали. Теперь за старшими черёд. Негоже молодицам на себя темноту брать. Елю обрядили в рубаху и кафтан, снежными узорами расшитые, через ноги родовую понёву надели, пояс противосолонь накрутили, чтобы зло на добро повернуть. Напоили невесту сбитнем горячим да отваром маковым. Посидели на дорожку и в лес отправились. Во дворе народ ряженый толпится в личинах берестяных да тулупах навыворот. У каждого факел в руке пылает и колокольцы звенят. Заслезились у Ели глаза от огня и холода, а может и от голосов жалостливых.
Ой, сад во дворе расстилается.
Народ у ворот собирается.
Пойду молода в сад зелененький.
Цветите цветы все лазоревы.
Идут ко мне гости званые.
Пойдут они гулять по саду.
Срывать будут сладку ягодку.
Меня молоду все нахваливать.
Медленно шли. Мужики дорогу в снегу торили, бабы Елю под руки держали. Всех чуров вспомнили, всех невест прежних по именам кликали для помощи. Как добрались до ёлки украшенной, двенадцать костров вокруг запалили. Две бабки подвели Елю к дереву и рушниками крепко к стволу прикрутили. Только теперь девица очнулась и голос подала. Молила сородичей не отдавать её дедам морозным. Большуха быстро тёмный хоровод замкнула и под кощуны вокруг дерева повела. Громко люди богов славили, заглушая девичьи крики. Пар и дым в причудливые фигуры собирается, каждый в них своё видит. Но мороз всё крепче, а голоса всё тише. Повисла голова у обессиленной Ели. Распался хоровод, и люди тихо в тень попятились. Постояли понуро, дожидаясь пока последний огонёк в костре не погаснет, и обратно в деревню пошли, друг друга сторонясь. Только с рассветом старики вернутся к дереву, чтобы проверить, приняли боги снегурочку, или отказались.
А Жданко всё же задумал Елю от морозичей спасти. Любовь его сильнее страха перед сородичами оказалась. Завернулся он в бычью шкуру и схоронился в снегу неподалёку. Голоса у ёлки стихли, но Жданко не спешил убежища покидать - опасался, что хитрая большуха может поблизости охотников для охраны оставить. Лишь когда от холода совсем невмоготу стало, выполз он из сугроба и прислушался. Если бы тут люди остались, они бы снегом скрипели и рукавицами хлопали, ноги и руки согревая. Но тихо вокруг. Только деревья от ветра поскрипывают. Подвигался Жданко, разгоняя кровь и, осторожно ступая, направился к ёлке. Жутковато в ночном лесу. В каждой коряге злые духи мерещатся. Больше всего Жданко заплутать в темноте боялся. Но при таких звёздах ошибиться в пути мог лишь ребёнок неразумный. Скоро он уже стоял на проторенной хороводом дорожке. И нельзя ему дальше. Зайдёт в предназначенный богам круг, и сам погибнет, и любимую не вызволит. Но Елю отсюда не различить. Скрыли еловые ветки девушку от лунного света. Жданко мог лишь надеяться, что старики-морозичи ещё не приходили, и его Еля жива.
Хватились большухиного сына сразу по возвращении в деревню. Мать отправила троих охотников на поиски Жданко и снова собрала совет, решать, что делать с ослушником. Всем было понятно, куда на ночь глядя отправился юноша. Лишать род мужских рук, да ещё и детьми не обременённых – последнее для старейшин дело. Но Правду нужно чтить, и отступник, хоть и большухин сын, обязан понести наказание.
А Жданко всё морозичей ждёт. Семенит по тропке вокруг ёлки, пытаясь согреться. Но холод всё равно под одежду пробирается, вяжет тело ледяными путами. Испугался юноша, что к приходу стариков он слова внятного от озноба сказать не сможет, и вернулся к своему схрону за шкурой. В ней всяко теплее будет. Бычья шкура на морозе задубела, и он кое-как смог втиснуться в эту мохнатую колоду. Идти теперь можно лишь мелкими шажочками – колени в подол его неуклюжей одёжки бьются. Зато от ветра защита и тепло от дыхания попусту не уходит. Греется Жданко, да про себя повторяет что морозичам говорить будет. Эти за пустые речи одним взглядом в ледышку превратят, но юноша всё обдумал ещё когда ёлку наряжал. Обменяет он Елю на их будущего первенца. От такого ни один бог не откажется. Чистая, без мирской грязи душа, любой девицы ценнее. А Еля ему потом ещё кучу детишек нарожает.
Со стороны деревни звуки послышались. Сначала ветка треснула, потом снег хрустнул. Вот и морозичи пожаловали. Все трое. Шапки в инее, бороды белые, идут молча, озираются. У каждого посох и котомка за плечами. Решил Жданко, что надо их до круга перехватить, пока они до Ели ледяным посохом не дотронулись. Кинулся было навстречу, да куда там – шкура бежать мешает. Давай он её через верх сбрасывать и кричать, чтоб старики его сперва выслушали. Освободился Жданко от обузы, огляделся, а морозичи от него со всех ног улепётывают. Растерялся юноша: за ними бежать, или Елю идти вызволять. Но как в круг без их разрешения войти. Не вышло у него уговор с богами совершить. И почему они от дерева ушли, неужели изъян какой в его Еле заприметили? Надо бы догнать да выспросить, но тех и след простыл. Сел Жданко в сугроб и заплакал.
Набежали на небо тучи, скрыли месяц и звёзды. Погасили серебряные искры на снегу. К скрюченному юноше подошёл седовласый старец в мохнатых одеждах. Рукою его за плечо потряс, головой покачал и разомкнул посохом круг из человеческих следов. Затащил Жданко внутрь и снова замкнул. И тут же по кругу стали ледяные хоромы расти. Потянулись узорчатые стены к стволу дерева священного и сошлись резным куполом над алеющим поверх ели сердцем. Небо тут же разъяснилось, и вспыхнул ледяной терем тысячей звёзд, заиграл десятками лун на сводах, затеплился благодатным огнём внутри.
Приходили к терему большуха с Елиной матерью, плакали, деток своих назад кликали, но так и не дозвались. Приезжали дровосеки с топорами, вход в хоромы рубили, но даже зазубринки во льду не сделали. Бессильно было железо против силы природной. Разложили тогда костры под ледяными стенами, но огонь сразу водой заливало, а стены ещё толще делались. И лишь по весне, с первым подснежником, растаяли хоромы, словно их и не было. И увидели люди, что ель вместо мяса невестиными бусами, лоскутами одёжными да рушниками украшена. А под деревом, на бычьей шкуре малышка лежит. Кожа белая, щёчки алые, волосы золотистые. Забрала большуха девочку к себе, Снегурочкой назвала и берегла как сокровище. Пригожей девица росла, да только людей и огня сторонилась. И люди её побаивались – холоду радуется, зверей и птиц ведает, в лесу надолго пропадает. Кто же такую в жёны попросит. А про Жданко и красавицу Елю с той поры никто не слыхивал. Ни следов, ни весточки после себя Снегурочкины родители не оставили. Видно сильно на людей осерчали за холод, от которого только в морозном лесу защита нашлась. Вот и сказке конец, а вы, детушки, думайте, гадайте, что здесь правда, что неправда; что сказано впрямь, что стороною; что шутки ради, что в наставленье...
