Алексей Дымов, Юлия Черкасова
-1-
Рассвет не спеша окрашивал пики дальних гор в розоватые тона. Илдрикс сидел на большом валуне, съёжившись от утренней прохлады, и взгляд его был устремлен к вершине, погруженной во тьму. Каждое утро он дожидался здесь рассвета. Ещё не проснулись жаворонки и орлы, ветер не колыхал высокую траву, а Илдрикс уже терпеливо смотрел куда-то вдаль. В своих старых одеждах он был похож на такой же камень — серый, неподвижный, невесть откуда взявшийся в степи.
На земле Арамии не было ни единого озера или реки. Воду привозили из соседнего городка, где добывали из промышленной скважины. Здесь же обходились подручными средствами. За ночь набиралось два, а иногда три кувшина природной влаги — этого было достаточно, чтобы дождаться, когда пыльный грузовик привезет в цистерне воду и наполнит бочку. Вода стоила дорого, и в маленьком хозяйстве на неё не хватало средств.
Однажды водитель предложил семье брать Илдрикса с собой в город — хозяину магазина требовался помощник. И каждую неделю мальчик пропадал на три дня, упаковывая товары, подметая полы и натирая до блеска чаши и ножи. Иногда Илдриксу везло, и хозяин отдавал ему подгнившие фрукты или сладкую ароматную субстанцию, завернутую в промасленную бумагу, а иногда ему перепадала сухая смесь луговой крупы, изъеденная червями и наполовину превратившаяся в труху. Случалось такое нечасто, и каждый раз в семье подарки принимались восторженно.
Через несколько лет, после долгой засухи, магазин пришлось закрыть. Илдрикс вернулся в деревню и не выезжал из нее ещё два года, вплоть до своего совершеннолетия. Его старший брат Гаррекс все это время работал на каменоломне, а тетя Айли собирала травы и неустанно молила дремлющие силы природы пролиться оживляющим дождём. Сестра ходила в горы, пропадая там целыми днями, и иногда приносила оттуда орехи и съедобные корни предгорных лопухов.
Теперь об Илдриксе забывали часто, и по нескольку дней никто не знал, дома он или нет. Брат возвращался ближе к ночи, когда дорогу можно было найти глядя на гряду чернеющих гор; тетя Айли свободное время проводила у соседей, заглядывая в дом лишь для того, чтобы приготовить в обгоревшем чане обед, который служил и ужином для всей семьи. Что до родительницы — Авайи — то никто не знал, чем она занята. Как и Илдрикс, Авайя молча сидела на веранде в своем кресле и слегка покачивалась, глядя то ли на небо, то ли на дорогу. Иногда она вздрагивала и говорила что-то, но этого никто не слышал, а если б и слышали, то не обратили бы никакого внимания. Уже давно Авайя и Илдрикс стали неясными силуэтами в этом доме — их присутствие, равно как и отсутствие, никто не замечал. Даже соседи уже не спрашивали про них — воспоминания стерлись, словно песчаные узоры от порыва ветра на дальнем берегу.
…Юноша замер, устремив взор в утренние сумерки. Туманные вершины обозначились вдали; ещё немного, и самая большая среди них станет розовой, а затем желтоватой. Рассвет стремительно наступал, стирая остатки темноты, как гарь с блестящего чана. Лёгкое дуновение прохладного ветра отозвалось в спине приятным ознобом. Вдали заблестела трава, воздушные волны пробежали по ней, оживляя дремлющий луг. Илдрикс прищурился — яркий луч света тронул его лицо и стал разгораться, выглядывая из-за скал. На мгновение нежно-розовый цвет перешел в жёлтый, а затем...
Что происходило после, Илдрикс обычно помнил с трудом. Когда он смотрел на вершину дальней горы, время останавливалось. Здесь, на расстоянии нескольких дней пешего хода, гора не казалась большой. Тётя Айли говорила, что это зуб летающей собаки, некогда обитавшей в Арамии, и потому Илдрикс знал, что утренний ветер — это взмах её крыльев, а утренний свет — это её взгляд. Он забирался ей на спину и уносился вместе с ней в безбрежные каменные долины, туда, где есть реки и озера, и большие леса, полные жизни и тайн. Золотая Собака несла его к другим деревням, а за этими деревнями были ещё деревни, а за ними — тысячи городов и стран. Насмотревшись на нездешние края, напившись вдоволь из ручьев, Илдрикс вспоминал о доме, и Собака тотчас несла его назад — он приходил в себя, но уже вдали от валуна, на полпути от деревни.
— Где ты был, Илдрикс? — поинтересовался как-то Гаррекс.
— Меня носила Золотая Собака.
— Но ведь её никто не видел.
— Я видел. Я летал с ней.
— Ты сочиняешь. Ты просто бездельник, вот что, — ухмыльнулся брат, и Илдрикс ничего не ответил.
Если бы не Гаррекс, семья бы не выжила. Его заработка хватало и на воду, и на крупу, а иногда даже на соль.
-2-
— В следующем году ты вновь поедешь в город, и тебе нужно будет работать, — сказала тетя Айли за обедом. — Ты уже взрослый.
Илдрикс замер, глядя на пустую глиняную тарелку с обломанными краями. Напряжённая тишина быстро сменилась постукиванием ложек, когда тетя Айли принялась наливать похлебку: сперва родительнице, затем брату, себе, сестре, и то, что осталось — Илдриксу.
Пообедав, юноша убрал за собой тарелку и вышел из дома. Пёс терпеливо ждал у веранды, напряжённо поглядывая на дверь. Увидев хозяина, он встрепенулся и что-то радостно пробрехал. Илдрикс сел рядом, пока пёс его обнюхивал. Не найдя ничего съедобного, тот улёгся на пузо и, прикрыв глаза, уткнулся носом в лапы и принялся поскуливать, время от времени поднимая уши в сторону приоткрытой двери, откуда доносилось бряканье посуды и изредка — голоса.
Так они обычно и сидели вдвоём — тем временем другие заканчивали трапезу и разбредались, кто куда. Брат возвращался на каменоломню, а сестра с тетей прогуливались до окраины деревни. Последней из кухни выходила родительница — и занимала своё кресло на веранде.
…Дневной жар отнимал силы, и хотелось спать. Юноша уже прикрыл глаза, когда отчетливо услышал скрипучий голос позади себя:
— Вечер наступает, когда взор Золотой Собаки устремляется к западу. Она не смотрит на нас, поэтому к вечеру так холодает.
Илдрикс обернулся — укрытая одеялом Авайя была неподвижна и смотрела вдаль, только кресло слегка покачивалось под ней.
Юноша лег на землю, обнял пса за мохнатую шею и задремал. Во сне он видел летающую собаку, тёплую и огромную. Та несла его к реке, петляющей меж дремучих лесов. А потом он встретил охотников. Они искали эту собаку, и их было много — человек десять. Он испугался, что теперь не увидит утра, изо всех сил вцепился в мягкую шерсть собаки и закричал. Он кричал, чтобы она повернула прочь от реки и несла его домой.
…Стояла глубокая ночь, когда Гаррекс вернулся. Обнаружив Илдрикса на земле, в обнимку с собакой, брат растормошил его и повёл в дом.
— Скоро придут охотники, — сообщил Илдрикс, — и наступят холода.
Гаррекс покосился на него, но ничего не ответил.
-3-
Он ворочался полночи и никак не мог уснуть, а когда открыл глаза, то понял, что вершины дальних гор уже зарумянились, и Золотая Собака вот-вот улетит без него. Илдрикс наспех оделся, выскочил из дома и бегом помчался в степь.
Добравшись до своего места, он рухнул на камень, нагретый лучами солнца. Из глаз текли слёзы — сегодня взор Золотой Собаки был пронзительным, как никогда. Он знал, что она видит его, но боялся пошевелиться. Вдруг подул ветер — холоднее обычного, — не тот знакомый ему утренний ветер, приносящий с собой ароматы неведомых лугов и щебет невиданных птиц, нет, этот ветер был чужим и недобрым.
Илдрикс растерянно смотрел вдаль — Золотая Собака не взяла его с собой. Да, он виноват перед ней, он опоздал, но разве она не простила бы ему это? Взглянув ещё раз на череду горных вершин, он нехотя сполз с камня и побрёл прочь.
Порыв нездешнего ветра сердито ударил в спину и заставил его оглянуться. Илдрикс застыл, едва не обратившись в соляной столп — гор стало больше! Юноша протёр глаза и вновь посмотрел туда, откуда приходил обычно рассвет. Две пунцово-чёрных вершины обозначились позади привычной горной гряды. Они были массивными и тяжелыми и выглядели совсем не так, как остальные горы. И ещё они медленно надвигались — прямо на Золотую Собаку.
«Охотники!» — крик в голове Илдрикса возник сам собой.
— Охоооо-тниии-киии! — закричал он вслух, что есть сил, и эхо протяжно рассмеялось в ответ.
Илдрикс кричал снова и снова, но Золотая Собака его не слышала. Охотники тем временем наступали и были уже близко, они почти касались её. Наконец она заметила их и отпрянула в сторону. Они стали надвигаться ещё быстрее — шквал ледяного ветра чуть не сбил Илдрикса с ног — на этот раз Собака прыгнула, и охотники остались позади нее. А потом она остановилась, и у Илдрикса сжалось всё внутри — густая чёрная масса стала быстро поглощать Собаку. Она отчаянно сражалась — казалось, ещё немного и охотники отступят! — но яркие лучи, не сумев пробиваться сквозь тьму, бесследно исчезали. Илдрикс ловил на себе взгляд Золотой Собаки, но вскоре и он пропал из виду.
И тогда наступил жгучий холод. Илдрикс съёжился, но отчаянно двинулся вперед — к охотникам. Он шёл, не чувствуя земли под ногами, он смотрел вверх — с одной стороны чёрная масса окутала Собаку, с другой простиралось небо. Бескрайняя синь затуманила его разум, он уже не видел ориентиров и — бежал. Вдруг перед ним всё замелькало и закружилось: горы, небо, снова горы, охотники, лучи солнца, темнота, солнце. И наступила тьма.
-4-
«Уиль-дрикс! Уиль-дрикс!»
Илдрикс открыл глаза. Сперва ему показалось, что он лежит на полу в своей комнате. Низкий свод лачуги с потемневшим от копоти потолком давил каменной тяжестью, отбирая силы и не давая подняться. По телу пробежал озноб. Хотелось пить, онемевшие ноги не чувствовались, будто стали чужими. Неожиданно потолок шевельнулся, а ногу что-то защекотало.
«Уиль-дрикс! Уиль-дрикс!»
Илдрикс лежал на траве под густым шатром, непроницаемо-тёмным — без единого просвета — недовольные хозяева леса склонились над юношей, мрачно разглядывая незваного гостя.
«Уиль-дрикс! Уиль-дрикс!»
Маленькая рыжая птичка нетерпеливо подпрыгивала на ветке, качая головой с блестящими бусинками глаз. Встретившись с ним взглядом, она тут же вспорхнула и перелетела на соседнее дерево. А потом на следующее.
— Погоди! — воскликнул он, но не услышал собственного голоса.
Сбросив с себя оцепенение, Илдрикс кое-как поднялся и огляделся по сторонам. Птичка исчезла, будто её никогда и не было. Лес выглядел непроходимым: ни следа человечьей тропы, ни звука, только плотная густая тишина, почти осязаемая кожей. Из земли тянулись вверх руки-корни с крючковатыми пальцами — они хватали за ноги, словно умоляли о чём-то… или пытались утянуть в своё подземное царство.
«С-с-с-т-о-о-о-ой, — Илдрикс тряхнул головой, прогоняя неизвестно откуда взявшийся шёпот, въедливый, свистящий, пугающий; заткнул уши, но шёпот не утихал. — Ос-с-с-таньс-с-с-ся».
— Нет! — он дёрнулся в сторону, но бежать было некуда.
Как он попал сюда? Откуда взялся дремучий лес посреди выжженной солнцем равнины? Летая с Золотой Собакой, он видел густые леса, синие моря, от которых веяло прохладой, и плодородные луга, где на сочной изумрудной траве блестели капельки росы. Но земель подобных этой он никогда не встречал, и Собака ему не рассказывала о них. Он попытался вспомнить хоть что-нибудь из её историй, и где-то в самом дальнем уголке его памяти робко зазвучал давно забытый напев.
«По бездорожью солнечной степи
Петляет золотая колесница…»
Так пела ему в детстве мать — тогда Авайя ещё умела заливисто смеяться и складывать протяжные колыбельные. А ещё она придумывала для него сказки и читала их нараспев мягким речитативом, и слова, слетая с её губ, вились, точно золотистые кружева — такие же, как она плела на заказ для богатых горожанок.
«...Дремучий лес в безмолвии скорбит —
Душа невинная упрятана в темницу…»
Когда Илдриксу исполнилось десять, Авайя разучилась плести кружева, а позже она забыла и звук собственного голоса. Теперь она могла лишь шевелить губами. Иногда голос возвращался, но его хватало на несколько слов — резких и сиплых, точно воронье карканье.
«…Придут охотники, и вмиг наступит тьма,
Покинет небосвод с рассветом солнце…»
Юноша не сразу сообразил, что песня звучит не только в его голове — ей вторит кто-то незримый. Призрачная певунья выводила мелодию так нежно, что Илдрикс начал подпевать ей. Он уже не замечал, что идёт по лесу, продираясь через кусты и перелезая через коряги, идёт на чарующий напев, наполненный оттенками всех женских голосов, которых он никогда не слышал прежде, — идёт, не в силах противиться этому зову.
«…Цветком таинственным распустится зима
На срубе пересохшего колодца…»
Когда песня окружила его, опутав сладкой паутиной звуков, он остановился, беспокойно озираясь по сторонам.
— Где ты? — крикнул он.
— Здесь, — откликнулась певунья.
— Где?!
— Здесь, — сухонькая ветка легонько ударила его по щеке.
Вздрогнув от неожиданности, он вскинул глаза на деревце, хрупкое, измождённое, с поникшими ветвями, без единого листочка — это оно говорило с ним голосом волшебной нимфы.
— Ты кто? — юноша вспомнил легенду, которую подслушал однажды на городской ярмарке, где смуглая торговка в ярких одеждах, увешанная золотом и каменьями, рассказывала о дриадах, заманивающих путников сладкоголосыми напевами. — Дриада?
— Я не дриада… — теперь голос стал едва различимым, настолько, что если б ветви были покрыты листвой, Илдрикс не мог бы разобрать ни слова.
-5-
Её звали Альшанса, и она была единственной живой обитательницей леса, простиравшегося к северу, востоку, югу и западу на бесконечное множество километров. Здесь не водилось зверей и птиц — кроме той маленькой рыжей пташки, что привиделась Илдриксу. Как она попала в лес, Альшанса не знала, но предположила, что это лучик солнца, отстав от своих собратьев, проник сюда с весточкой от Золотой собаки.
— Ты знаешь Золотую собаку? — обрадовался Илдрикс.
— Да, — дерево качнуло ветвями, кивая. — Когда Собака выходит из моря и отряхивается, здесь проливается дождь, и я наполняюсь влагой. Вот только последние годы, кроме засухи, ничего не случалось. Видишь, что стало со мной?
— Вижу. Расскажи о себе, — попросил он, опускаясь на землю и устраиваясь под её кроной. — Как ты очутилась в лесу?
— Я выросла в огромном дворце. Ты даже не представляешь, насколько он был велик… мне. Не зная выхода и входа, я целыми днями петляла по коридорам и думала, что дворец — это и есть мир. Странно, правда? Я выглядывала в окно и принимала пейзаж за красивую декорацию — как будто её кто-то создал для меня и других обитателей.
— А кто жил с тобой? — Илдрикс вспомнил свою семью. У Альшансы, наверно, тоже есть родные.
— Не перебивай. Ты слишком нетерпелив. Я рассказываю, разве не слышишь? — теперь её голос звенел, и слова в стремительном речитативе разлетались, точно птицы, в разные стороны. — Кто жил… Не знаю… Какие-то люди, которых я встречала в коридорах. Мы не разговаривали. Но видели друг друга. Невидимыми были только слуги, что беспрестанно сновали, стряхивая пыль со светильников, натирая до блеска паркетные полы; они звенели посудой, стучали подносами — но я их не замечала, как не замечали и остальные.
Говорят, что в океане есть глубина, на которую не проникает ни один, даже самый яркий луч света… И там водятся странные рыбы, плавают с фонариками, свисающими аккурат перед их физиономиями… Как и они, мы не видели ничего, кроме своих фонарей, с которыми бродили по дворцу, воображая себе настоящую жизнь. Когда ты сталкивался с кем-то посреди коридора, его свет выхватывал твое лицо из темноты, и он мог рассмотреть тебя… А иначе — нет.
Я старалась не уходить далеко от своей каморки — боялась заблудиться и не найти обратной дороги. Да и не было ничего, что могло бы меня заинтересовать, заманить, увлечь — разве только музыка, о существовании которой я не подозревала. Но однажды в тишине родилось нечто. Переливы нот, соединившие ажурной паутиной глубокие, как океанские впадины, аккорды. В них был свет, который не нуждался в фонарях.
И я пошла на этот свет, точнее на звук. Он приближался; я ускоряла шаг, срываясь на бег, до тех пор, пока не влетела в нарядную залу, заполненную музыкой и людьми в длинных платьях и фраках. Одни раскачивались из стороны в сторону, другие кружились, держась друг за друга, третьи медленно прохаживались вдоль колоннад, а я стояла у дверей и не знала, что делать.
«Простите...» — обратившись к незнакомой даме, я поймала её удивлённый взгляд, который почему-то скользнул мимо моего лица. Подле неё стоял мужчина. Я посмотрела на него — он испуганно вздрогнул, и, приняв спутницу под локоток, отвёл в сторонку. Неподалеку что-то обсуждала шумная компания — звуки их голосов и звон бокалов приглушались музыкой, но всё-таки их хорошо было слышно. Я подбежала к ним, но… меня не увидели. Кто-то оглянулся и недоуменно повел глазами. И тогда меня словно обуяло сумасшествие.
Я ворвалась в толпу и начала кружиться и раскачиваться вместе со всеми, в каком-то неистовом дурмане, не понимая, что делаю, и зачем это мне — до тех пор, пока не заметила, что в танце прохожу сквозь людей… Понимаешь? Они держались друг за друга, а я проникала сквозь их тела так, будто сама была лишена плоти. Я стала невидимой! Превратилась в призрака. А, может, всегда им была, только не догадывалась об этом?! Так мне подумалось в тот момент.
Бросившись вон из зала, я задела плечом открытую дверь. Это отрезвило. Двери были осязаемы, как и я. А люди — нет. Полный зал танцующих призраков. На смену сумасшествию пришёл дикий ужас. Дыхание перехватило, кожа покрылась холодным потом, ноги подкосились, но я смогла устоять и даже не всхлипнула. А потом заставила себя сделать шаг в темноту коридора; затем ещё и ещё. Так и двигалась на ватных ногах к вестибюлю — хотя сейчас мне кажется, что это он сам нашёл меня и привёл к выходу. От воздуха у меня закружилась голова, но я не поняла этого ощущения. Как сомнамбула, шла вперед, не обращая внимания ни на что вокруг, почти не дыша, чтобы не задохнуться от непривычной свежести — и добралась до леса.
А когда очутилась здесь, то услышала пение. И голос, который спрашивал моё имя. Впервые моё имя имело хоть какое-то значение… И я, конечно, откликнулась и назвала себя. А имя им нельзя ни в коем случае говорить, вот только я этого тогда ещё не знала.
— Кому?
— Дриадам. Узнав, как меня зовут, нимфа, заточённая в дереве, тут же освободилась и приняла мой облик, а я увидела себя воочию. Впервые — в нашем дворце ведь не было зеркал. Пока я любовалась ею, то есть собой, она взяла меня за руку.
«Тебе нужен отдых, ты так устала, — она погладила меня по щеке, и я покорно кивнула. Её нежный голос убаюкивал, окутывал сладкой ленью, и мне захотелось спать. — Смотри, какая удобная колыбелька… Будь хорошей девочкой. Ты отдохни, а я потанцую».
Мои веки послушно сомкнулись, и я провалилась в дрёму, а когда открыла глаза, рядом уже никого не было. Я попробовала пошевелиться, но не смогла. Мы поменялись телами. Или местами. Не знаю теперь, есть ли у меня тело. Остался только голос. Зато я могу петь.
— Да, — ответил Илдрикс. — Я шёл на твой зов, зная, что он принадлежит дриаде, но не мог сопротивляться ему.
— Я не дриада, — опять возразила она.
— Хорошо, я тебе верю. Расскажи, какая ты?
— Обычная, как и все… Тихо… Молчи!
— Что там?
— Охотники… Слышишь?
Он замер, напуганный внезапно сгустившейся тьмой. Тишина была такой же кромешной, как темнота, казалось, между звуком и светом нет никакой разницы — всё слилось в одну бесконечную пустоту, пульсирующую древним страхом, который заставлял сердце биться громче и громче. Юноша обнял Альшансу и прижался к её сухой коре, затаив дыхание.
— Не бойся, — прошептала она, — лучше не попадаться им на пути, но бояться их тоже не следует — так они становятся сильнее.
— Почему?
— Им нужны эмоции… Чем меньше дашь, тем быстрее они уйдут, поняв, что здесь нечем поживиться.
— Зачем им эмоции?
— С ними они обретают силу.
Охотники уже были рядом. Илдрикс ничего не видел — вокруг царила непроглядная мгла — но чувствовал их присутствие. Воздух сделался густым и вязким, на коже выступил липкий пот. Испугавшись, что задохнётся, юноша открыл рот, чтобы вобрать в себя как можно больше кислорода, но лёгкое прикосновение руки-веточки отрезвило, и он пришёл в себя. Страх начал уходить: темнота понемногу рассеивалась, звуки стихали, и лес обретал смутные, но знакомые очертания.
— Ушли, — выдохнула с облегчением Альшанса.
— Как же ты живешь здесь, с ними?
— Привыкла… Это в первый раз жутко, а потом привыкаешь. Просто молчишь и ждёшь, пока они уйдут.
— Из-за них я попал сюда, — вспомнил Илдрикс. — Они напали на Золотую собаку, и я бросился на них. Вдруг стало темно, а потом я открыл глаза… В лесу.
— Значит, тебя привела отвага…
— Я испугался, что они поймают Золотую собаку.
— Что ты! — дерево тихо рассмеялось, и лес отозвался нежным мелодичным эхом. — Собаке они ничего не могут сделать. Против неё охотники бессильны.
— Зачем же они приходили в наш мир?
— Не знаю… Может, это ты их позвал?
-6-
Никогда Илдрикс не говорил так много. Он привык, что его речь скудна и невыразительна, как пейзажи родной деревни, и давно научился обходиться без слов, рисуя мыслеформы и складывая из них картины, уносившие за пределы забытой богом Арамии. В его понимании слова утратили смысл, а затем и вовсе растворились в тишине, уступив место штрихам, эскизам и рисункам — Илдрикс научился думать образами, наверное, в точности так же, как и его родительница.
Теперь же он вспомнил всё, что позабыл за годы взросления — и слова вновь вернулись к нему вместе с необыкновенной музыкой, подаренной хрупкой обитательницей леса. Его речь превратилась в длинный текучий монолог, в котором он день за днём рассказывал о своей жизни, — рассказывал всё, что помнил или слышал от родных и соседей.
Каждый вечер он засыпал и видел яркие сны, в которых они с Альшансой летали на спине Золотой собаки, крепко держась друг за друга и беззаботно хохоча, — а утром просыпался и, захлёбываясь словами от восторга, рассказывал, где они побывали в эту ночь.
Что до Альшансы, то в отсутствие собеседников, которых ей не доводилось встречать — ни здесь, в лесу, ни во дворце, взрастившем её неприкаянную душу, — она научилась вести долгие беседы с эхом, единственным другом и компаньоном. С эхом она могла говорить, не боясь наткнуться на равнодушие, непонимание или холод — оно всегда откликалось на зов и с радостью подхватывало её напевы, окутывая их тонкой вуалью нежных отголосков.
Иногда эхо приносило с собой обрывки новостей и рваное тряпьё чужих разговоров; так Альшанса узнавала о том, что делается в мире, — том мире, что был для неё тайной, головоломкой, уравнением с тысячей неизвестных. Она рисовала его, слово картину, из мелких деталей, среди которых, бывало, попадались и пустяки. Иногда детали совпадали друг с другом, иногда нет — и тогда получались причудливые образы, рождённые её воображением, или попросту слепые пятна.
Картина мира Илдрикса была цельной — и пускай она представляла собой фрагмент, малый уголок большого холста, занавешенного плотной тканью, он значил для Альшансы больше, чем её разрозненные абстрактные понятия. Нимфа слушала юношу, затаив дыхание и не перебивая.
А лес молчал, чтобы не потревожить их; даже охотники не напоминали о себе, забыв к ним дорогу. Полумрак сделался мягким и тёплым, а тишина — уютной. Мудрый лес понимал, что происходит, а юноша с девушкой — даже не догадывались.
«Можно ли назвать любовью то особенное состояние, которое обретаешь, встречая родственную душу, совсем не похожую на тебя и вместе с тем невероятно близкую?» — где-то, в каком-то домике в маленьком городке — и пусть непременно у самого моря! — при свете настольной лампы или тускло горящей керосинки, юный мечтатель или, быть может, умудрённый жизнью старик, так и не сумевший сделаться циником, выводил эти строчки в своём блокноте, не догадываясь о существовании таинственного леса, где однажды встретились две половинки одной души.
Можно ли назвать любовью гармонию, в которой две части единого целого соединяются друг с другом после долгой и горькой разлуки? Наверное, да, но ни Альшанса, ни Илдрикс не знали, что такое любовь. Наверное, это и к лучшему — она не успела ни истрепаться, ни обесцениться, ни сделаться пошлой — а значит, была живой.
Однако чем сильнее они привязывались друг к другу, тем чаще дриада грустила.
— Ты должен идти, — сказала как-то раз она ему. — Ты не можешь вечно жить в лесу. Ты должен найти Золотую Собаку и отправиться с ней туда, где много воды и света. Ты будешь счастлив там.
— Нет, — коротко ответил Илдрикс. — Я счастлив рядом с тобой.
— Лучик, у тебя есть путь, а со мной ты добровольно заточил себя в плен.
Она звала его Лучиком, запретив раскрывать своё имя. Вместе с обликом дриады Альшанса переняла и её опасный дар и потому боялась невольно завладеть телом юноши, сделав его узником дерева.
— Золотая Собака прислала тебя, значит, ты её лучик, — объясняла она.
Илдрикс улыбался. Ему нравилось быть лучиком Золотой Собаки. А когда Альшанса вновь заводила разговоры о том, что ему пора оставить её, он сердито хмурился и тут же уходил прочь, чтобы не продолжать эти бессмысленные споры — сделав пару кругов по лесу, возвращался и молча ложился спать. Дриада только вздыхала, глядя на это, и на некоторое время унималась — с тем, чтобы спустя месяц-другой снова вернуться к неприятному разговору.
В очередной раз он не выдержал:
— Если ты хочешь, чтобы я покинул лес, то знай, что я сделаю это при одном условии — ты отправишься в путь со мной.
Они готовились ко сну и, как всегда, вели вечернюю беседу. Юноша сидел, прислонившись спиной к дриаде, а она ласково трогала ветвями пряди на его макушке.
— Это невозможно, — тяжко вздохнула Альшанса.
— Должен быть способ расколдовать тебя.
— Не знаю…
— А охотники? — вдруг вспомнил Илдрикс. — Они испокон веков здесь обитают и видели многое. Быть может, они знают!
— Для этого нужно встретиться с ними лицом к лицу, — со страхом в голосе прошептала нимфа. — Это очень опасно.
Холодок змейкой скользнул по груди Илдрикса, подбираясь к сердцу, — сердце замерло, встрепенулось и гулко забилось. Тело бросило в жар и вместе с тем словно окатило ледяной водой, так что дыхание на долю секунды прервалось. Вмиг стало жутко, душно, невыносимо, Илдрикса накрыло неподъёмной тяжестью, и какая-то сила чуть не пригвоздила его к земле.
— Стой! — закричал он ей протяжно и отчаянно, как тогда, в степи. — Охотни-и-и-и-ки!
И тогда он увидел их. Охотники были повсюду. Как будто пелена спала с глаз, и лес предстал перед ним в своём настоящем обличье: несметного полчища демонов с ужасными ликами, стоявших бок о бок в мрачном безмолвии, чьи коряжистые тела покоились в земле, утопая по самые плечи, а руки, взрыхляя почву, тянулись узловатыми пальцами вверх. Длинные чёрные космы сплетались между собой в непроницаемый шатёр, что скрывал потустороннюю обитель от людских глаз и взора Золотой Собаки.
— Охотники, — прошептал Илдрикс.
Медленно, боясь увидеть то, что окончательно разрушит его уютный мир и развеет в прах последнюю иллюзию, он обернулся, но демона вместо Альшансы не обнаружил. И всё же она изменилась — без покрова пелены на его глазах дриада выглядела иначе. Полупрозрачный ствол скрывал хрупкую девушку, изгибы тела которой угадывались по едва заметному голубоватому свечению, рисующему лёгкие очертания стройных ног, тонких рук и склонившейся набок головки с длинными волосами. Дриада спала, словно крепко спеленатый младенец, завёрнутый в одеяло из плотной древесной коры, — дремала, чувствуя себя в безопасности под надёжной защитой мрачных обитателей леса.
— Охотники, — повторил Илдрикс, и ему никто не ответил. — Стражи, — поправился он.
Они смотрели на него без угрозы, и он догадался, что Охотники приняли его в тот день, когда он очнулся под пологом их густых крон. А ещё он понял, что Золотая Собака показала путь, — путь, который ему суждено было проделать.
— Золотая Собака привела меня… — сказал он. — К Альшансе. Вы не можете вечно держать её взаперти, она не нуждается в вашем покровительстве. Она повзрослела.
— Обмен, — утробный гул пронесся по лесу, и юноша вскрикнул в недоумении:
— Что вы хотите?
— Твоё имя…
— Чтобы я стал одним из вас?
— Имя… — раскатистое гулкое эхо обложило его со всех сторон, взяв в кольцо звуковой волной.
— Если это даст ей свободу…
— Нет! — раздался пронзительный крик за его спиной. — Нет! Лучик, беги!
Он не видел, как позади билось в древесном коконе хрупкое тело дриады, как отчаянно тянулись к нему руки-ветви, чтобы спрятать, укрыть, спасти, — но он видел свет, исходивший из самого сердца Альшансы и окруживший его плотной ультрамариновой завесой. Свет разгорался всё сильнее и сильнее, до тех пор, пока не стал таким ярким, что глазам сделалось нестерпимо больно.
Илдрикс крепко зажмурился и закричал, чувствуя, как земля уходит из-под ног:
— И-и-и-ил-дри-и-и-кс-с-с!
-7-
«Уиль-дрикс! Уиль-дрикс!»
Открыв глаза, Илдрикс увидел, что уже рассвело. Солнечные лучи пробивались сквозь кроны вековых дубов, рисуя на лесной подстилке из прошлогодних листьев затейливые узоры.
«Уиль-дрикс! Уиль-дрикс!»
Юноша поморгал, щурясь от непривычного света, и хотел было встать, но не смог даже шевельнуться — руки и ноги не слушались его.
«Уиль-дрикс! Уиль-дрикс!»
Знакомый голос звал его по имени, смешно коверкая звуки. Невдалеке в тени зелёной дубравы мелькал светлый девичий силуэт, то наклоняясь к земле, то выпрямляясь, повторяя на все лады его имя на мотив неизвестной песенки.
Заметив, что Илдрикс очнулся, певунья со всех ног поспешила к нему, придерживая руками подол длинного платья. На её нежном бледном лице, не тронутом румянцем, лучились большие и яркие, как небесная синь, глаза — девушка улыбалась, играя ямочками на щеках, и пританцовывала на тропинке.
— Я учу твоё имя! — рассмеялась она, подбежав к нему, и закружилась на месте, роняя ягоды с подола. — Ой, рассыпала, вот дурёха! А ещё тут есть родник! Пойдём, покажу!
Он залюбовался Альшансой — от прежнего облика измученной пленницы не осталось и следа, за исключением разве что особенной хрупкости и мелодичного тембра голоса, которым она нараспев произносила каждое слово.
— Не могу пошевелиться, — тихо признался он.
— Почему? — нахмурилась девушка. — Ты, видно, неловко лежал, и ноги затекли…
Ошеломлённый Илдрикс наконец-то перевёл взгляд на себя и увидел, что его тело осталось прежним. Ничего не изменилось. Он не сделался охотником, не обернулся деревом, не лишился человеческого обличья.
— Да… — пробормотал он растерянно и недоверчиво. — Что это? Сон?
— Явь. Не знаю, что случилось, и какая волшебная сила таилась в твоём имени, но всё изменилось — и наступило утро! Видишь, какой теперь лес?
— Живой… — Илдрикс поднялся с земли, одной рукой держась за Альшансу, а другой опираясь о дерево: сильное, стройное, с раскидистой кроной, покрытой молодой листвой.
-8-
Найденный дриадой источник бил из-под земли фонтаном ключевой воды — с него брал начало озорной ручеек, вдоль которого тянулась лесная тропинка. Неприметная с виду, она сама бросилась под ноги молодым людям, когда те подошли к ручью.
— Она хочет показать нам что-то… — сказала девушка. — Пойдём, посмотрим?
Илдрикс кивнул и двинулся вслед за Альшансой. С неуверенного шага он быстро перешёл на бег, и теперь она едва поспевала за ним.
— Куда ты так торопишься?
— Я чувствую, чувствую это... меня что-то зовёт!
Затем они бежали, взявшись за руки, не глядя друг на друга. Илдрикс смотрел вдаль, куда уводила тропа, а девушка крутила головой по сторонам, изумляясь каждой мелочи окружающего их мира — живого и настоящего, представшего перед ними во всем своём природном великолепии.
— Смотри! — Альшанса показала в сторону разноцветного островка, утопающего в лесной зелени.
— Цветы…? — удивился Илдрикс. — Это они такие?
— Нет, это не просто цветы! Смотри вперёд! Там ещё, а дальше – ещё такой же островок! Знаешь, что это значит?! Это следы!
— Следы...?
— Следы Золотой Собаки!
Час за часом они шагали, и цветов на их пути становилось больше и больше, пока редкие островки не слились в один пёстрый ковер. Деревья редели, а дорога всё так же вела их вперёд. Наконец, она вильнула куда-то вбок и снова выпрямилась — миновав пролесок, юноша и девушка вышли на солнечную поляну… Где увидели Её.
Золотая Собака переминалась с лапы на лапу, виляла огромным хвостом — так, что блики разбегались по высокой траве — и нетерпеливо-радостно поскуливала, поджидая верных друзей.
Похожие статьи:
Рассказы → Аморальная сказка
Рассказы → Сказка о доме и управдоме
Рассказы → Когда цветет папоротник
Рассказы → Несколько мгновений совсем другой весны
Рассказы → Мэриэн
