Сезоны охоты

Маменька всегда сначала ругает, а потом плачет. Мне тогда ее так жалко становится, прямо сил нет, а ничего сделать не могу.

— Ты зачем, Алёшенька, курицу у Прасковьи отобрал? – спрашивает маменька и слезы утирает.

— А зачем она ей голову рубить хотела?

— Это ж для супа. У ней семья большая, детки кушать хотят.

— Курица – живая! Ей – больно!

— А тебе не больно, Алёшенька? Когда мужики тебя поймали и за курицу побили?

Больно было. И спине больно, и ушам, и голове тоже больно. Особенно больно плечу стало, когда Кондрат оглоблей приложил, а рука, прям, отнялась. Я тогда упал и подняться уже не сумел. И не видел, чем меня остальная ватага охаживала. Может, просто кулаками, а может, кто и ногами. Да сейчас лето, вряд ли сапоги для такого случая натянули – чтоб меня бить. Они меня часто бьют, все уж привыкли. И я привык, а всё равно – больно.

— И Пахомыч приходил, жаловался, — продолжает маменька, — чтоб я тебя никуда не отпускала. Что мужики сильно злые стали, когда ты всю рыбу обратно в речку пустил и их без улова оставил. Увидят, что опять бедокуришь, — не пожалеют, прибьют, отведут душу. Не ходил бы ты Алёшенька со двора. Не вводил бы людей во гнев.

Я маменьке и пообещал. Что дома сидеть буду, а на улицу ни ногой. Только дома скучно, ничего интересного не случается. Я двор вдоль и поперек исходил, во все щели позалезал и по многу раз. Всё уже выучил, всё запомнил. Где какая доска на заборе отодвигается, как калитка скрипит, при каком ветре рябина посвистывает, а при каком – береза шумит. Всю животинку со двора еще утром погнали, одни куры с петухом остались: ходят, важные, зерна ищут, на меня одним глазом посматривают и шеями дергают. Чего они думают – совершенно непонятно. Наверно, как и все: где бы еду найти, да насытиться. Я в их головы не лезу – неинтересно там. С пчелами и муравьями и то веселей бывает, особенно когда они вместе собираются и мыслят. Только в книжках про такое не пишут, там больше про людей всяких и жизнь их.

Меня маменька грамоте обучила и книжек дала, чтоб читал и меньше по лесу бродил. Потом еще заезжий стряпчий толстенную книжку подарил, когда увидел, как я буквы пальцем на запотевшем стекле выписываю. И наши, и французские, и даже китайские, хотя у них это не буквы, а слова целиком. Книжки я быстро прочел и не по одному разу. Даже выучил кое-чего наизусть. И, главное, понял, что всё живое, и никого лишать жизни нельзя. Я тогда очень огорчился и заболел даже. А когда выздоровел, начал людей отговаривать, чтобы они животинку жизни не лишали. Только все кругом смеялись, а потом бить начали, потому что я им мешать стал. Меня только маменька жалела и то не всегда.

Иногда я с ребятами играю, когда они зовут. Только не в полную силу. Я один раз в полную попробовал и чуть Гришку не зашиб. Мне ребята и сказали, чтоб так больше не делал, а то они меня звать не будут. Что я вон какой большой вымахал, и силы у меня невпроворот. А так нельзя, надо на равных играть. Я согласился, потому что играть интереснее, чем когда бьют.

Но сегодня всё никак никто не приходил и играть не звал. Я даже успел в огороде помочь – сорняки в силосную яму таскать. Потом воду из ключа для полива носил и в бочку сливал. Притомился слегка и на бревно уселся отдохнуть, лицом к забору: так гостей ждать сподручнее.

Вскоре доска в заборе отодвинулась, и в щель заглянули сразу две чумазые мордочки: Мишка да Машка, брат с сестрой. Их сегодня от хозяйства освободили, чтоб они брусничные места разведали – не пора ли ягоду брать. Оказалось – брусника еще беловата. Вот через недельку за ней идти – самое то. Они всё это мне наперегонки рассказали, друг друга подталкивая и перебивая.

Я сразу увидел, что не для того они пришли, чтоб о бруснике талдычить. Их прямо распирало новость рассказать. Которую, кроме них, никто еще не знает. Важная новость, неважная, главное – свежая и никем не слышанная. У них даже сил не хватило помолчать немного, чтоб интереса прибавить. Машка рот округлила, глаза вытаращила и выдала:

— Алёшка, смотри! Какую Мишаня гадость с болота притащил!

Машкин брат ладонь и раскрыл. Я как увидел, что он держит, так и застыл. От удивления, сочувствия или даже радости. Потому что такого существа, что на ладошке у Мишани копошилось, ножками перебирая, мне еще видеть не довелось. То ли кузнечик, то ли – ящерка или мышка, то ли вообще невесть что, на всё сразу похожее. Мишка гордо выпятился, а сам пальцем находку придерживает, приминает, чтоб она не сбежала. Животинка ножками сучит, сбежать хочет и пищит тонко.

— На болоте нашел, — похвастался Мишка. – Всю дорогу в руке нес, замаялся. Царапкается, зараза, что твой котенок. Скажи, Лёха, кто это? Ты ж про всех животных знаешь, у тебя книжка есть.

Животное тяжело и быстро дышало, освобожденное от хватки Мишкиных пальцев.

— Крыска! – пискнула Машка.

— Сама ты крыска, — пробасил Мишаня. – У крысы ноги в шерсти, и четыре их. Еще и хвост имеется, гладкий. А у этой – шесть ножек и на кузнечикины похожи. Так же, как у него, в коленках загибаются.

— Дай! – попросил я.

Мишаня вздохнул и перевернул ладошку мне в горсть.

Существо село, отряхнулось верхними лапками, а средние сложило на круглом пузике. Смотрелось оно потешно донельзя. Длинные усы на мордочке шевелились, когда животина морщилась, шерстка на круглых ушах недовольно вздыбливалась, а лапки на Мишаню показывали.

Ну, да, какое удовольствие у Мишки в ладони от самого болота томиться, почти без воздуха и ничего не видя. И, главное, не зная, куда тебя несут и с какой целью.

— Отдай звереныша мне. Я его выхожу. А то заиграешься – погубишь.

— Ла-а-адно, — протянул Мишка, довольно улыбаясь. – А ты мне что взамен дашь?

— Что хочешь бери, не жалко.

Мишка с Машкой одинаковым движением оглядели двор, прищурились и цыкнули зубами.

— Зеркальце хочу, — сказала Машка. – Ты говорил, у тебя есть.

— Есть. Только в прошлый раз маменька сильно ругалась, когда я вам за ёжика кадушку новую отдал.

— Так оно ж твое. Никто в него и не смотрится. А мне пригодится.

Я и отдал. Мишка с Машкой живо зеркальце заграбастали и убежали. А я посадил зверька на полено и рядом сел, чтобы послушать. Сначала ничего слышно не было: писк один и пыхтение невнятное. Но потом стали мысли пробиваться. И не только мысли, но и слова: заумные, как в книжках. Даже интересно, откуда в такой маленькой голове столько слов помещается. Тесно им, вот они и перемешиваются по-всякому, так что обычному человеку разбираться приходится.

— Ничего не понимаю, — сказал я. – Нельзя ли помедленнее?

Крыска эта пищать перестала, изумленно усики в небо задрала и отчетливо промыслила:

— Разумный?

— Да, — согласился я. – Только я не все слова понимаю. Как вас называть, например?

Мне маменька строго-настрого наказывала ко всем людям на «вы» обращаться. Чтоб уважение им показывать. И чтоб били потом поменьше.

— Меня. Называть. Нэф. Имя. Произносимое для вас. Всех звать так же. Как человек.

При этом он гордо вскинул лапки, встопорщил чешуйки и стал смахивать на ящерку, стоящую столбом.

— Да кто ж вы такие будете? Крысам сродни, али ящеркам?

— Мы отличаемся от любого биологического вида, существующего на вашей Земле, — засвистел нэф.

— На нашей? А вы, стало быть, приезжие? И откуда? Чего у нас смотрите? Чего делаете?

— Исследовательская миссия… — присвистывала ящерка, — уровень агрессии… предотвращение возможной экспансии… лимитированное воздействие… границы влияния… и все спорят.

Про спор я понял. У нас мужики тоже спорят, перед тем, как на медведя идти. Кому – с рогатиной, а кому – собак запускать. Меня никогда не брали. Говорили, что сил, Алёха, у тебя много, а распорядиться ты ими не умеешь. И что я им всю охоту сорву, когда полезу медведя жалеть.

Еще я понял, что, кроме меня, у них ни с кем поговорить не получилось. То ли их не слышали, то ли слушать не хотели. И поэтому нэфы решили, что с нами никакого контакта не наладить. И можно использовать Землю, как резервацию для выращивания экзотических животных. Но он, лично он, не согласился с большинством. Вытребовал себе у начальства одни сутки, чтобы подтвердить или опровергнуть концепцию, и спустился к нам, в Нечаевку. Посадил шлюпку в странном месте, выбрался наружу и был схвачен аборигеном. Цель аборигена оказалась не ясна, и достучаться до него не представилось возможным. Но теперь всё стало на свои места. Тот абориген отнес нэфа сюда, к тому, кто понимает. К тому, с кем можно устанавливать контакт. К тому, кто имеет много разума, чтобы понимать галактическую речь и транслировать ее своим сородичам. Мнение нэфа блестяще подтвердилось. Теперь нужно вернуться обратно и донести доказательства до руководства.

И всё в таком духе.

— Ясно, — ответил я, хотя и не всё понял. – Надо подумать.

Часть слов в нашем языке вообще не было, а те, которые были, я плохо понимал и, наверно, как-то не так. Хотя что-то в голове укладывалось. Общая картина. Что нужно этого нэфа куда-то отнести, чтобы он своим что-то важное сообщил. Причем, это важное всех людей касается. И если он сообщит, то и нам, и им хорошо будет.

— И куда идти? – спросил. – Далеко?

Далеко или нет, нэф помыслить не смог. Потому что дороги не видел. А вот по пеленгу вполне добраться может. То есть, направление покажет, куда идти. Я решил, что про направление я и сам сообразить могу – Мишка на болоте бродил. А вот куда конкретно… Но нэф успокоил. Дескать, как ближе будем, он точно и покажет.

— Что же будет, если вы не вернетесь?

Нэф погрустнел: усы обвисли и мордочка понурилась.

— Не хотелось бы доводить до такого… Санкции… Пятый уровень агрессии… Запрет на контакт… И другое.

В общем, что-то скверное, наверняка. Как же не помочь человеку, особенно такому маленькому и похожему на помесь крысы с ящерицей? Никак нельзя не помочь.

Ослушался я маменьку и ушел со двора. Понес нэфа на поиски его шлюпки.

До болота мы быстро добрались. А там плутать начали. Нэф то в одну сторону покажет, то в другую, то вообще обратно. Будто его шлюпка сама по болоту бродит и даже в лес захаживает. Ну, не мог же ее никто похитить, да?

Оказалось, мог. Это просто она так называется «шлюпка», а выглядит вовсе не как большая лодка с веслами. Да и вёсел там никаких нет. Путаником этот нэф оказался. Даже толком объяснить не сумел, как шлюпка выглядит. Дескать, мимикрирует она так, чтобы со средой сливаться. Кажется, в общем. Одному – ёлочкой в лесу, другому – колодой, а третьему – камнем. Вот только, когда заряд заканчивается, оно видится тем, чем на самом деле является: ларцом металлическим. А нэф заряд не проверил, когда на сутки отпрашивался. Так что могут всякие неожиданности случиться.

И случились. Завернул я к лесу и по тропинке побрел, не слушая указаний. Я ж не лось рогатый, чтоб напролом сквозь чащу переться. Да и утащил если кто шлюпку, то тоже по тропинке идти будет: так и быстрей, и удобнее.

Недолго плутал и вышел к покосившейся избушке, про которую люди болтали, что тут разбойничий схрон. Будто разбойники у богачей да помещиков золото отбирают, тут собираются, делят награбленное, а потом прячут. Может, оно и так. Только ни разу никто не говорил, кого ж лихие люди ограбили. Я засомневался и спросил об этом. А Пахом, который все эти страсти рассказывал, тут же стал про колдуна вещать, что в избушке сотню лет живет и вредит всем, кому ни попадя.

Потому это место тихое и спокойное. Никого здесь не бывает. А в этот раз ошибся я. Были тут люди. Присутствовали. Кроме меня, еще один – дядя Вова, сосед наш с маменькой.

Смотрю, дядя Вова лопату в руках держит и закапывает. Или наоборот, выкапывает, поди, разбери издали. А подле него ящик стоит со скругленными углами. Точь-в-точь, как нэф объяснял. Увидел меня дядя Вова, лопату выставил и зловеще так говорит:

— Чего приперся, Алёха? Тоже за кладом? Не про твою честь. Я нашел!

— Отдай клад, дядя Вова. Не твой он.

— Давно ли тебя били, Алёшенька? – ласково спросил Вова.

— Вчера били. Сегодня – нет еще.

— Вот и иди, убогий, пока на тумаки не нарвался.

И улыбку с лица не убирает – будто приклеилась она к его губам и собственной жизнью живет.

— Откуда ж тумаки, дядя Вова? Я не мешаю никому. По лесу гуляю. Вот, на избушку набрел, а здесь вы. Клад нашли. Только знаю я эту шкатулку. Не ваша она. Ее надо хозяевам вернуть. Владельцам, то есть.

— Разговорился ты, Алёшенька. Слова же дорогого стоят. Уйди от греха. Мое это.

— Зачем вам она, дядя Вова? Там же нет ничего. Перышки одни, да кудельки с чешуйками. Красивые, конечно, но что проку от них?

— Перышки? Кудельки?! Чешуйки?! Врешь, брат! Золото это, да самоцветы! В городе за них много денег дадут. Дом куплю, из крепости выкуплюсь, торговать стану. Жить буду… Понял?! Ты! Увечный! Грех Анфисин.

— Вы мою маменьку не поминайте, дядя Вова. Маменька меня любит.

— Избавиться она от тебя хотела. Да не смогла до конца. Вот и родился ты таким. Двадцать лет из Анфисы жилы тянешь, каждодневным укором перед глазами стоишь. А теперь – уйди с дороги.

Злые слова дядя Вова говорил. Наверно, затуманилось у него в голове. Конечно, как еще можно золото увидеть да самоцветы, если нет их? Вот и поперепутал всё.

— Вы шкатулочку откройте и посмотрите. Нету в ней драгоценностев. Морок это, бесовщина. Откройте, а я вдалеке постою, чтоб не мешать, — а сам рукой нэфа прикрываю, чтобы не заметили его.

Дядя Вова скривился, переставил ящик подальше от меня и попытался открыть крышку. Только ящик оказался целиковый, и никакой крышки у него не было. «Вот оно как», — пробормотал дядя Вова и взялся за лопату. Лопата не помогла – железо скользило по ларцу, даже царапин не оставляя. Тут уж Володька всерьез разозлился и пнул ящик.

— Давление ниже критического… — успокоил меня нэф, — суммарная нагрузка не превышает порогового значения.

После таких слов любой бы успокоился, как же иначе, когда знающие люди говорят. Тут важно не что говорят, а каким тоном. Есть уверенность в словах или нет ее. Уверенность была. Нэф мог кого угодно успокоить. А мне надо было уговаривать дядю Вову, чтобы он не закапывал шлюпку. Чтобы он ее мне отдал. И что говорить для этого – я не знал.

— Вам ее всё равно не открыть. Давайте, я попробую, — сказал, даже не подумав. Ну, как мне открыть то, что вообще не открывается? – И вы всё увидите. Я его даже забирать не буду. Спрячу на чердаке, и никто не узнает, где ларец хранится.

К тому времени дядя Вова устал, остыл и успокоился. Я тихонько к нему подошел и одной рукой за угол ларца взялся. Тут дядя Вова мне по уху и врезал. Почти попал. Он бы совсем не попал, да у меня в ладони нэф сидел. От этого сноровка уже не та получилась. Я отпрыгнул и поскользнулся на мху. И получил лопатой по спине. Ну, потом встал, лопату у дяди Вовы отобрал и аккуратно к стеночке прислонил, рядом с дядей Вовой. Инструмент беречь надобно.

— Как, — спрашиваю, — сделать, чтобы дядя Вова перестал всякое золото видеть? Пусть камень видит, или деревяху.

— Сейчас. Подключу запасную батарею. Энергонасыщенность… время активации… Сколько времени есть?

Я посмотрел на дядю Вову и сказал, что время есть. А сколько – не знаю, меня маменька счету не обучала. Но солнце еще не сядет, когда дядя Вова разговаривать начнет.

Так и случилось. Отлипнул дядя Вова от стеночки, головой помотал и хрипло бормотнул:

— Ну, и приложил ты меня, Лёха. Где ж твоя доброта хваленая?

— Это не я. Это вы себя сами, — объяснил. – О дерево. Вон – о то. А шкатулочку я открыл – смотрите.

Не знаю, что там дядя Вова видел, только он долго тер глаза и ругался шепотом. По мне так ничего интересного: комнатки маленькие, а в них – всякая всячина непонятная. И огонь жаркий из одного конца. Игрушка, поди, заморская. Нам такое не надобно. Да и соседу нашему – тоже. Он еще поругался, а потом высказал:

— Тьфу, ты, напасть! Обманка одна. А мне помстилось. Наверно, болотного газа надышался. Вот золотишко на ум и идет. Тебе, Алёшка, спасибо. Что глаза открыл. Не позволил грех на душу взять. Ты эту штуку оттащи подальше, чтоб никому на глаза не попалась. А не то, не ровен час, кто-нибудь опять надышится и чудить начнет. Здесь места такие… Мне-то уже пора. Прощевай, Алёшенька.

И оставил ящик мне. То есть, не мне, а нэфу. Хотя дядя Вова про него и не догадывался. Но я не стал на чердак шлюпку затаскивать, как собирался. Да и с нэфом разговор вышел. Насчет того, зачем я для него у дяди Вовы шлюпку эту отнимал. Пришлось объяснять, что никакого отъема не было. Я просто объяснил понятно, что не надо чужое брать, а сам нэф и помог, кстати.

— Тот человек вообще был против контакта. Но ты же не просто так собирался мне шлюпку вернуть? Ради какой выгоды? – поинтересовался нэф.

— Зачем выгода? Какая выгода? Я ж вам ничего не продаю.

— А помощь? Ты помог мне. Можешь рассчитывать на должное вознаграждение: золото, деньги…

Загадочно нэф говорил, непонятно. Кто ж за деньги помощь предлагает? Это ж кем надо быть, чтобы так себя вести? Али у нас совести нет?

— По совести поступать следует, — ответил. – От чистого сердца я. Ничего мне не надобно. А тебе?

Нэф подумал, почесал верхней лапкой затылок, другой поправил усищи и сообщил:

— Ты же видишь – деревья мешают. Мне нужно на свободное пространство.

Чем мешают деревья, я не видел. Наверно, на болоте нэфу лучше – недаром же Мишка его там нашел. Могу и отнести. К тому ж, помнится, наш Степан Тимофеевич еще вчера мне говорил, чтобы я к болоту приходил – ему помогать. Сказал, что надо будет немного пошуметь и всё. Хорошая работа, легкая, и обещал за нее пятак новый. Так что сразу обоим пособлю: нэфу и хозяину нашему.

Взвалил я на плечо ящик нэфовский и потащил его через лес – обратно к болоту. Нэф уселся внутри, но это не мешало ему болтать всю дорогу. Про разные контакты, про иные цивилизации, про коммуникабельность и ксенофобию. В общем, ерунду всякую. Которая мне вовсе не требуется. Да и другим людям – тоже. Ни разу ни от кого таких слов не слышал, даже в книжке не читал.

Кое-как из леса выбрался. Ящик-то тяжелый, не знаю уж, как дядя Вова его до избушки дотащил. Я и то умаялся. Но для хорошего человека и попотеть можно, с меня не убудет. Отдохнул чуток на опушке и неспешно к болоту стал спускаться. Потому что раньше времени шуметь нельзя – Степан Тимофеевич строго-настрого указывал. Увидел его и рукой ему помахал. Чтоб он тоже меня увидел и внимание на меня обратил. Дескать, как договаривались. Я – в камыши, а он – на берегу ждет. Только в камышах утки сидели. Пришлось тихо-тихо двигаться, чтобы не пугать их. Опустил шлюпку в воду. Она, хоть и тяжелая, на дно не пошла. Наверху дверца распахнулась, и оттуда нэф вылез. Попрощаться решил. Начал всякие слова мыслить, с одного на другое перескакивать.

— Наш космолет… сквозь просторы Вселенной… сотня лет по вашему календарю… вернемся… И результаты. Результаты ожидаются самые благоприятные. Для вас. И для меня лично – тоже. Теперь начальником будущей экспедиции назначат меня. А это означает, что Земле не надо страшиться будущего контакта с нашей цивилизацией. И ты, Алексей, способствовал формированию положительного решения у нашего руководства. Благодарность… и от нас… и от всех… и от… Тебе лично.

Нэф прямо лучился чистой радостью. И мне спокойнее стало. Когда человек радуется за дело – нету в нем зла. В нем тогда доброта появляется. Пусть даже этот человек маленький и похож на крыску. Помощь, она всем требуется. Ты поможешь – тебе помогут. А чего ж не помочь добрым людям? Доброта, она и в этом их космосе понятна. А от доброты счастье бывает.

Задумался я и прослушал, что мне нэф еще сказал. Наверно, опять что-нибудь книжное, непонятное. Может, просто прощался. Ну, я тоже пожелал ему доброго здоровьица и чтоб детишки хлопот не доставляли.

Нэф головкой повертел, усы встопорщил, лапками на меня махнул и сказал строго, как маменька, когда она хочет, чтоб я всё точно-точно запомнил и не ошибся:

— Рядом со шлюпкой опасно… когда взлет… Отойти. На двадцать метров минимум. Иначе – последствия. Перед стартом – обратный отсчет.

Сказал, закрыл за собой дверку, и тут же по всему ларцу огоньки забегали, и загудело изнутри басовито, что твой шмель. Тонкий голосок принялся числа называть.

А я вот что подумал. Куда ж мне идти, если договаривались со Степаном Тимофеевичем? Подожду здесь. Чего мне от ящика будет? И, главное, интересно, что с ним дальше случиться. Я так и не понял, куда нэф в нем отправиться собрался. Вот, погляжу.

Да не рассмотрел.

Пыхнуло в лицо жарким пламенем, шумом ударило по ушам, а потом и по голове. Только и почувствовал, как падаю в воду, приминая спиной камыши.

И ушла память.

Осталась боль.

Степан Тимофеевич подвигал плечом, занемевшим под прикладом видавшего виды охотничьего ружья, купленного по случаю у помещика Новожилова. Анфискин Алёха тихо возился в высоких камышах, даже не думая пугать уток. А ведь договаривались. Или этот убогий прочухал, что захватил Терентьев в заплечном мешке? Тогда всё, сорвалась охота. Ни за что Алёха не позволит, чтоб при нем уток стреляли. Грудью заряд заслонит, а смерти птицы не допустит.

Потеряв всякое терпение, Терентьев уже собрался окликнуть великовозрастного дурака. Но тут камыши бурно зашелестели, порскнули утки, закрывая небо штрихами крыльев, и помещик вскинул приклад к плечу, выбирая цель.

Неожиданно для себя Степан Тимофеевич поймал на мушку некий продолговатый предмет и истово нажал на оба спусковых крючка, не совсем понимая, что он видит. Бабахнул черный порох, взвизгнула дробь, и за клубом белесого дыма Терентьев разглядел, как неведома штуковина клюнула и по нисходящей полетела к центру болота. Крупный селезень, зацепленный случайными дробинами, злобно крякнул и кувырнулся чуть ли не под ноги охотнику.

Справа ударил дробовик Новожилова, поднимая утиную стаю на крыло.

Начинался охотничий сезон.

Похожие статьи:

Рассказы → Пограничник

Рассказы → По ту сторону двери

Рассказы → Доктор Пауз

Рассказы → Проблема вселенского масштаба

Рассказы → Властитель Ночи [18+]