Вдвоем умирать не страшно…
Седой лес, укрытый седым дыханием тумана. Седые кудри под седой, пропитанной влагой мешковиной. Седые сумерки. Дрожащий свет факела в слепом сером мире. И плачущий перезвон колокольчиков, тихий и жалобный, как всхлипывания обиженного ребенка.
Они шли к болоту.
Гийом смотрел на ссутулившуюся спину сына и молчал. Он молчал, а душа его кричала от горя. Она не переставала надрывно стенать с той самой минуты, когда лекарь ткнул в его сына пальцем и в ужасе залепетал:
--Это проказа, сир! Проказа!
Гийом помнил, как побледнели щеки виконта, а глаза яростно сверкнули.
--Врешь, собака!
Клинок с дьявольским визгом вырвался из ножен и масляно заблестел в свечном пламени.
Гийом заслонил собой лекаря и гневно глянул на сына. Холодные пальцы смерти сдавили сердце. Мальчишка выронил меч и закрыл лицо руками. Ледяной ветер с хохотом задул свечи…
Факел брызнул смоляной искрой и вдруг переломился, чадящая ворвань нашла упокоение в холодных зарослях камыша на берегу лесного озера. Сизый дым в непроглядной ночи смешался с туманом. И сырой воздух, наполненный тревогой, мигом унес зыбкие тени теней, и тени мыслей об этих тенях. Ночь сожрала свет стремительно, как охотничья собака, не позволив крошкам с хозяйского стола упасть на пол.
-- Где же это проклятое болото, отец?! Я не сова, чтобы видеть в темноте!
Гийом молча чиркнул кресалом. Слабая искра, почуяв податливое тело смолы, издала шипящий смешок и разразилась трескучим хохотом разбуженного пламени.
«Молодость, вечно спешащая молодость… Мальчик знает куда идет, но не взирая на знание, торопится… А Я бы растянул эту дорогу на столетия… На вечность…»
«Играя колокольчиком от донки,
с деревьев лист летит уставший,
Палач утешает больного ребенка:
вдвоем умирать не страшно…»
Гийом поежился, потому что вечность источила запоры на казематах крамольной памяти, и словно преступный узник, вернувший себе свободу, песня, которую он слышал в детстве от балаганных актеров, теперь пошла резать глотки всякому кто осмелится петь иначе. Мелодия чуть живая, еле слышная, почти неузнаваемая, догнала его … они были в лесу с сыном одни, но Гийом уже слышал и блеяние тысячи бесовских дудок, и вой скрипки порожденье безъязыкова дьявола, и уханье барабанов по которым лупит прокопченным хвостом козлорогий музыкант. Кто это? Откуда они? Прочь! Огня!Огня!
Трепещущее пламя высветило бледное лицо виконта. Оно дрожало и искажалось, словно отражение на воде. Глаза безумно сверкали.
-- Где это проклятое болото, отец?! Где оно?!
Гийом стащил с себя, пропитанную влагой мешковину с нашитыми медными колокольчиками – предупреждение о страшной болезни.
-- Оно позади тебя…
Виконт оглянулся и хрипло расхохотался:
-- Я, отпрыск благородного рода, должен сдохнуть в этой смрадной луже?! Такую кончину ты мне приготовил?!
-- Мы уйдем вместе…
-- Я сто раз слышал твою глупую присказку о том, что вдвоем умирать не страшно! Но я не хочу умирать сейчас! Почему я должен торопить смерть?!
-- Потому что я не хочу, чтобы тебя травили, как бешенного пса. Вспомни барона Де Кресси… Его зарезали, как свинью, сожгли, а пепел развеяли по ветру. И вся округа проклинала его.
-- А я восхищаюсь им! Он спел свою песню до конца! Его меч напитался кровью ничтожеств, спешащих отобрать у него жизнь! Он был героем!
-- Он сам был ничтожеством. Из-за него погибло много невинных людей…
Глаза виконта презрительно сузились:
-- И это говорит благородный рыцарь! Я знаю, в своих походах ты укрывался одним плащом с простолюдинами, ты пил с ними вино и видно пропил свою кровь и свою гордость! Но я не таков! Мне плевать на чернь, которая создана лишь для того, чтобы слизывать пыль с моих сапог! Это ради них я должен нырнуть в это вонючее болото?!
Гийом печально покачал головой:
-- Ты слишком юн, Анри, и многого не понимаешь…
-- Да! Я слишком юн! – В бешенстве закричал виконт. – Слишком юн, чтобы умереть! Но одно я понял: отец привел меня в это глухое место, чтобы убить! Я помню, как ты рыдал, узнав о гибели мамы и дяди! Так почему сейчас твои глаза сухи?! Не потому ли, что никогда не любил меня?!
Гийом вздрогнул.
-- Что ты говоришь, сын?!
Тело виконта дрожало, как в лихорадке, а на бледных губах выступила пена.
--Ты даже не дождался моего рождения! Уехал биться с сарацинами! Тебя не было десять лет! Десять лет! Вспоминал ли ты меня там?! Не думаю! Тяжело вспоминать того, кого ни разу не видел! А я?! Долгие годы вглядывался в лица, приезжающих воинов стремясь разглядеть родные черты! И вот ты приехал! Приехал, чтобы убить меня!
Гийом не узнал собственного голоса, когда сказал:
-- Я приехал, чтобы разделить с тобой жизнь… пусть короткую… А теперь, разделю с тобой смерть…
Виконт ткнул в его сторону скрюченный дрожащий палец:
-- Я понял… Ты… ты не просто сыноубийца… Ты еретик! Прислужник дьявола! Святой отец говорил: «Никто не вправе распоряжаться собственной жизнью, принадлежащей Господу нашему!». Ты исшел из геенны огненной, чтобы затащить меня туда! Так нет! Слушай же: Гийом из Норка, именем Господа нашего Всемилостивейшего и Милосердного, Я…
Не дав сыну произнести страшного проклятия, Гийом шагнул к нему и вонзил острый кинжал в грудь.
Клинок, начавший жизнь в далеких полуденных странах, помнил глаза мастера, с прищуром склонившегося к кузнечному горну, в них была гордость истинного художника провидящего великую жизнь своего порождения; его искусные руки передали лезвию, по которому струились отсветы грядущих сражений, все секреты, все тайные знания о страстях, бушующих в великом романе огня и железа, вихрь разбуженных искр взметнулся над жаром томящихся в пламени углей, приветствуя рождение неизменного спутника сильных владык, отважных воинов и молчаливых убийц.
Кинжал Гийома помнил вкус крови всех, посмевших встать у него на пути, черная кровь льстивых угодников была приторно сладкой с липкой примесью восточного аромата. Кровь безбожников всегда была кислой как вино переходившее свой срок. Здоровый вкус чеснока и какой-то порченый привкус пресного хлеба, жил в крови простолюдина посмевшего шутить с тем, кто знал цену сияния бегущего по режущей кромке сирийского чуда, и не ведал жалости ни к кому на свете. Перченой остроты и пивной горечи хватало в крови у беспечных вояк, следующих за сюзереном, а кровь храбреца, звавшего их за собой, была слаще молока кормилицы для изголодавшегося дитя, прохладней струи, пролившейся из фонтана в страшном сне путника, умирающего от жажды в огне пустыни. И пьянила она так, как могла бы опьянить только истинная владычица хмельных чар – виноградная водка.
Лишь скользкий, но сильный дух сырой рыбы, почувствовал кинжал Гийома там, где он ждал отведать пенной ярости молодого вина. И вздрогнуло удивленное лезвие, и встретилась его дрожь с дрожью, порожденной сердцем Гийома. И как дрожь земли выходит на поверхность суши землетрясеньем при попустительстве божьем, железная судорога с диким кривляньем вырвалась наружу и опутала тело рухнувшее ниц. Кинжал выпал из рук. В ушах неудержимым стадом забилось блеянье тысячи дудок, нестерпимый визг скрипки по повелению безъязыкого дьявола заставлял скрючиваться пальцы, ломая ногти Гийом царапал землю и выл, не в силах понять почему он не может закрыть глаза. Бешеный вихрь бесовских плясок приближался, уханье барабана раздавалось всё ближе и ближе, и неотвратимый ужас неминуемой встречи с козлорогим музыкантом казался решенным делом.
Всю свою жизнь Гийом ждал и боялся этой встречи, всю жизнь он готовился встретить этот слезящийся тусклый взгляд холодных янтарных бусин с процарапанными на них зрачками змеи во всеоружии, с кинжалом в руках, и вот, его застали врасплох. Изверг рядом. Ухает сердце, стучит барабан. Орёт и улюлюкает пестрая толпа.
«Чудовище! Вот как ты приготовился к нашей встрече, ну, так иди же сюда, отродье! Иди ближе! Посмотри мне в глаза!» - закричал Гийом.
Старый граф строго предупредил сына не ходить в балаган, площадные забавы не к лицу дворянину, но Гийом, подавшись искушению мелодий свободно долетавших сквозь зубчатые стены замка, не послушал отца и выбежал в город.
Когда представленье кончилось, факелы освещавшие сцену были погашены. В сумерках своих буден грубые мужланы угощались крепким вином, сыром и зеленым луком. Увидев мальчишку в дорогом платье, не спешившего уходить с земляной площадки служившей и сценой и залом, один из актеров отставил кружку, взял скрипку, подошел к нему и начал загадочные куплеты:
«Протяни ко мне ручонки,
позабудем день вчерашний,
Палач утешает больного ребенка:
вдвоем умирать не страшно…»
Когда скрипка взвизгнула последний раз, а мальчишка восторженно ждал продолженья истории, кто-то подкравшийся к нему сзади, схватил его за плечи, повернул к себе и вот тогда он первый раз увидел эти глаза – янтарные бусины с процарапанными змеиными зрачками, глаза ярмарочного дьявола.
Месяц в горячечном бреду, годы странствий, военное лихолетье, последние дни полные тоски и печали, вот чем была жизнь Гийома с тех пор и до последней минуты, когда он в ожидании страшного конца, корчился на болотистом берегу. Сейчас это чудовище заглянет в его глаза и высосет душу. Сейчас сердце не выдержит и разорвется. Сейчас все кончится.
«Подарю тебе иконку,
на иконке Дева наша,
Палач утешает больного ребенка:
вдвоем умирать не страшно…»
Красивая как никогда прежде, как всегда сдержанная в проявлении чувств, ночь склонилась над ним, и спокойно и строго отразилась в его глазах, но он её не увидел.
12. 09. 11.
Рассказ удален из ТОПа администрацией портала, за вызывающий отрыв от прочих рассказов ТОПа.
