По мотивам произведения "Поезд" Pacific. Совместная работа Славика Слесарева и Дмитрия Липатова.

– Добрый вечер! – в купе заглянула проводница,– чай будете?

Пахнуло дешёвым одеколоном и сушеной рыбой.

– С лимоном, если можно,– Сикорский с интересом разглядывал женщину.

– Извините, лимона нет.

– А што есть?

– Водка.

Лёва кивнул.

Проводница сделала шаг назад, два шага вперёд, повернулась бочком, ступила пару гусиных шажков и, выйдя из купе, аккуратно, беззвучно, согнув в локте руку, задвинула дверь. Створка нехотя дёрнулась, натужно скрипнула и, проехав по монорельсе весь путь, щёлкнула задвижкой.

За окном ночь разводила вокзальные фонари. Поезд медленно отплывал от вокзала. Чёрные волны, накатывая на перрон, теснили провожающих к скамейкам.
Лев Борисыч посмотрел на уплывающий вокзал, отставшего пассажира, нервно гребущего к вагону-ресторану и бросил в окно спасательный круг.

Перед глазами мелькнул белый пенопласт с багровой надписью «Адлер-Москва».

Лев Борисыч переоделся. Синий домашний халат с красным драконом на спине мягко облегал тучную фигуру коммерсанта. За окном ярким светом полыхал круизный лайнер. Поравнявшись с поездом, пароход дал протяжный гудок. Машинист ответил.

В купе постучали.

– Чай, пожалуйста.

На столике стояла бутылка «Столичной» и пара конфет «Кара Кум».

– Спасибо,– провожая внимательным взглядом проводницу, Лёва вспомнил Аннушку. Такой же необузданный круп и толстая шея. Раздутые икры женщины синели жуткими переплетениями выпуклых вен.

«Профессиональное»,– подумал Лев, наливая в стакан.

Прокашлявшись, заработал репродуктор. Поблагодарив пассажиров за возможность лицезреть их в фирменном поезде, приятный женский голос предупредил о возможных последствиях нарушения техники безопасности и пожелал спокойной ночи.

Отхлебнув пару глотков, Лёва увидел табличку с правилами поведения в вагоне дальнего следования. «Сплошные запреты»,– прочёл он.

«Не открывать окна, не ловить рыбу, не кормить чаек, не купаться в море во время движения. За сорок минут до станций туалеты закрываются! Пожалуйста, не пользуйтесь окнами!».

«А куда же мне ссать?», было подписано авторучкой.

Мерный убаюкивающий шум всколыхнул детские воспоминания. Лёва вспомнил рыбные ряды на Привозе, красноватое, очищенное от чешуи тело ихтиандра, покусанные ласты…

В дверь снова постучали. Лёва глянул на часы. На круглом циферблате томилась в одиночестве лишь минутная стрелка. «Двадцать минут какого-то». 

– Можно?

– Можно!

Широким, властным движением распахнув дверь, в купе вошел Горький.

– А кстати, что можно? – спросил Горький, и пристально, с прищуром, посмотрел в глаза Льву Борисовичу.
– Может, чая? – хватаясь за это предположение как за спасительную соломинку, предположил Лев Борисович.
– Ответ неверный! – Горький тихо хихикнул.– А кстати, как тебе, Лёва моя новая форма проводницы? – Горький прикусил губу, встал на цыпочки и начал кокетливо вертеться возле большого зеркала на двери.– Я очнулся у себя в купе голым,– слово «голым» прозвучало особо подчёркнутым,– и это,– он показал глазами на фартук с вышитыми белыми нитками буквы «РЖД»,– было единственной одеждой, которую я нашёл там.

– Может, лучше всё же чая? С лимоном? – предположил Лев Борисович, испуганно пряча глаза за развернутой газетой «Красный гудок».
И тут в купе снова постучали...

– Кого еще нелёгкая принесла? – Лёва не мог отвести взгляд от трёх букв на фартуке. «Какой же он всё-таки гордый», думал Сикорский, разглядывая мускулистые ягодицы постаревшего буревестника.

В дверь стучали уже ногами.

– Пароль,– неожиданно крикнул Максим.

– Не ори, может, там глухонемые,– Лев потянул за рычажок. В проёме двери появился лысый мужичок в кепке. Аккуратная бородка клинышком, пенсне и потрёпанный пиджак с оторванным карманом не предвещали ничего хорошего.

Показав что-то руками, мужчина бросил на диван пачку газет. Нагло усевшись на нижнюю полку, гость с испугом уставился в окно. Сняв кепку, он перекрестился. За бортом, окутанная белыми пузырьками воздуха плавала медуза. Стая рыбок тыкались беззубыми ртами в толстое стекло вагона, будто в аквариум. Из щелей рамы били тоненькие фонтанчики.

– Тонем, тагварищи! – внезапно крикнул глухонемой.

Оторвав взгляд от зеркала, Горький скинул фартук и встав на столик израненными коленями принялся затыкать тряпкой щели.

Лев с глухонемым оторопели, увидев двух наколотых на ж…пе Горького кочегаров. Ловко работая лопатами, посиневшие работяги подкидывали в топку уголь.

– Стахановцы! – обрадовался увиденному продавец газет. 

Стук в дверь не удивил никого.

Сикорский, будучи интеллигентом и умницей, отчетливо понимал, что сценарий его сна неуклонно приближается к постельной сцене. Иначе и быть не могло. Но пока что всё говорило за то, что это будет какая-то разнузданная содомитская вакханалия, причем с отчетливым пролетарским душком. Он, превозмогая отвращение, посмотрел на раскорячившегося на столике Горького, на газетчика в кепке, который уже свойски подмигивал ему обоими глазами. «Нет» – сказал он себе и выкрикнул в сторону перегородки, отделявшей их камерное уединение от суетливого пространства коридора:

– Кто там? – выкрикнул он с нотками надежды в голосе.

– Я! – ответил из-за двери невнятный голос.

– Я? – удивился Лев Борисович, и с подозрением потянул за ручку...
За дверью стоял... ещё один Лев Борисович и смотрелся в него как в зеркало. В позе и в выражении лица второго Льва Борисовича отчетливо читалась всё та же обреченность. Только на плече у его двойника впридачу висела плетёная белая сумка с синими и красными полосками.
– На Родину едете? – спросил второй Лев Борисович доверительным тоном.

– А то! – оживился Горький на столе.

– Есть гривны, доллары.... Нет? Не нужны? Казинаки, хрусталь... набор фонариков за сто рублей? – он полез за чем-то в сумку.

– Изыди!
Сикорский решительно закрыл дверь. Потом потряс головой и открыл снова.

На сей раз за дверью стояла группа женщин в русских народных костюмах, с синими высокими кокошниками. «Ансамбль песни и пляски имени Авдотьи Ведерниковой»,– пронеслось в голове у Льва Борисовича сокрытое от него доселе знание. Между тем, девушки с натужными улыбками и периодическими нелепыми повизгиваниями, запели, задорно стуча деревянными ложками и треща трещотками, не бог весть откуда оказавшимися у них в руках:

– Посеяла я с силой лебеду!

Две недели я тусила на беду...
– Шарман, шарман! – только и приговаривал лысый газетчик, с наслаждением закладывая большой палец правой руки между полами жилетки.

После робкого стука в дверную щель просунулась голова в солдатской шапке. На прыщавом лице расплылась беззубая улыбка:

– Опа на,– сказал солдатик,– и у вас Горький!

– Мологой челогек,– у лысого дрожали губы,– вы что не видите. Мы гонем.

На шум у входа повернулся Максим: – Вы откуда, товарищ?

– Девятый отсек,– рядовой отдал честь.– Дембеля интересуются, у вас баб лишних нет? А то дневальный песни про лебеду слыхал.

В стенку застучали чем-то железным.

– Какие бабы? – Лёва сделал обиженное лицо.– Какая лебеда? Одна проводница и та Горький!

– Может, хотя бы водка, портянки, валюта,– роба на воине висела грязными пузырями. Сквозь дыру в армейских тапочках торчал палец с почерневшим ногтем. На подъеме стопы синела надпись «Они устали». Пряга на ремне была выгнута в обратную сторону.

– Водку не дам,– прижав бутылку к груди, Лёва примирительно сменил тон,– может его,– он махнул головой в сторону голого поэта,– возьмёте.

Нагое тело Пешкова боролось со стихией всеми конечностями. Скрюченные пальцы нервно ловили прорвавшиеся струи, локоть, прикрывал трещину на стекле, разъехавшиеся в стороны колени, удерживали синий промокший фартук. Лишь гроздь пролетарского натюрморта, томясь бездельем, нежно гладила седыми длинными волосами полированный стол.

– Не-е-е,– молодой в ужасе отпрянул от столика, они нам,– показывая на трудяг с лопатами,– в прошлый раз пол отсека углём закидали.

Внезапно Горький отпрянул от окна. За стеклом, выпуская пузыри из шланга, стоял водолаз в глубоководном водолазном костюме. Мерцали бледным огнём медные барашки шлема. Тяжёлые свинцовые ботинки, обшитые заячьим мехом, поднимали к поверхности взвесь ила. В одной руке пловец держал за уши несколько беляков, в другой бревно. На груди, глубоко въевшись в сиреневую краску костюма, белела надпись.

«Первый космонавт СССР Юрий Мазай».  

«Поехали»,– крикнул Юра и махнул рукой.

Сцепка дёрнулась, громыхнули колёсные пары, пронзительный паровозный гудок всколыхнул подводное царство. «Через сорок минут Горячий Ключ»,– объявило радио.– «Убедительная просьба – не ходить в окна».  

Похожие статьи:

Рассказы → Проблема планетарного масштаба

Рассказы → Властитель Ночи [18+]

Рассказы → Проблема вселенского масштаба

Рассказы → Доктор Пауз

Рассказы → Пограничник