Прошу оставить на личной странице!
Приемник надрывается, хрипя что-то на чужом непонятном языке. Мы даже точно не можем сказать - на каком именно. Я высказываю предположение, что это венгерский и прапорщик Курцевич бежит искать переводчика. Поезд постукивает, погромыхивает, но, похоже, и спешит-то не слишком. Тоже мне - воинский маршрут! Бойня на носу, а мы третий день тащимся со скоростью волов и только проехали Шепетовку, дикость какая! Хотя, возможно, нашу бригаду планируют в резерв. Заманчиво, черт возьми! Впрочем... ничего, блин, не поймешь! Официоз хранит сдержанное молчание, балуя слушателей классической музыкой. Я, кстати, послушал бы, но сотоварищи жаждут новостей. Эх, и одичал же офицерский корпус! Куда мы катимся?.. Хм, куда-куда... - прямиком к западной границе, на войну! Помогать славянским братьям "отражать натиск мрачной тевтонской орды", о как!
Наконец прибегает Курцевич, волоча за собой толстенького ефрейтора в помятом обмундировании. Ну, если это мадьяр, то я - друг тайги эвенк! Зяма, какой-нибудь или Изя, не спутаешь! Это меня в Стамбуле окликали по-турецки, в Яффо - по-арабски. Ну, и в Шепетовке тоже пытались, жаль, что окромя "Зай гезунд!", я ничего ответить не мог. Поразительное отсутствие склонности к языкам, или, чрезмерное присутствие лени!
Ага, этот полиглот, все же, кумекает в венгерском. Ох, лучше бы он не переводил!
"... город горит. На рейде затонул крейсер "Принц Евгений", множество убитых... э-э-э... прекрасная балтийская гавань превращена в груду пылающих развалин. Фактически, Пиллау больше нет!"
- Пиллау! - восклицаем мы разом. Да, Пиллау, военный порт Германской Социалистической Республики... Передовая база флота, крупные ремонтные мощности, склады топлива... Господи, о чем это я думаю! Там же люди, живые люди были, дети!
"...мощность взрыва огромна! Сейчас мимо меня проносят обожженного ребенка, это ужасно!"
Дети! Дети в атомном огне! Не сон ли это?
"...в Кенигсберге возмущенная толпа громит русское консульство...", тут динамик начинает свистеть и дико завывать. Ясно, глушилки включили.
- Все, больше разобрать ничего нельзя! - виновато пожимает плечами лопоухий ефрейтор.
- Ну, спасибо, Козюка! - мрачно благодарит Курцевич. - Вот тебе, голубчик, за труды... - прапорщик шарит под столом, намереваясь, видимо достать недопитую водку, но, внезапно изменив решение, берет со стола закрытую банку тушенки. - Ничего, что свиная?
- Ничего, - улыбается Козюка, - мы что-нибудь придумаем.
Он еще и улыбается! Эх ты, Козюка, Козюка, чудо винницкое! Собственно, почему винницкое, а не жмеринское или бердичевское?.. Шут его знает!
Мы напиваемся. Дружно, всем вагоном. Странно, почему коньяк меня не пьянит? Рюмка уходит за рюмкой, а толку... Что будет? Ах, допомогаемся мы "братьям", это все они, поляки, виноваты! Данциг им нужен.
- Сволочи! - ревет поручик Скоков. - Какую провокацию устроили, свой же город взорвали! Небось, еврейская выдумка...
- Да, никого не пожалели! - вздыхает кто-то в углу.
- Вы думаете, это германская провокация? - мрачно вопрошает Курцевич.
- А как же! Кто ж еще способен на такое, как не тевтоны, спевшиеся с жидами?
Небольшая потасовка. Курцевич, хоть и человек широких взглядов, но подобного хамства не терпит. Их быстро разнимают и рассаживают по разным углам. Капитан Шмелев, здоровенный уроженец Смоленщины, как старший по вагону, делает каждому грозное внушение. Минут через десять оба драчуна пьют на брудершафт перцовку, клянутся в вечной дружбе и декларируют единство народов Империи.
- Курцевич, дружище, - ноет Скоков, тряся чубом, - ты не так понял. Я очень уважаю евреев! Жиды - совсем другое...
Идиллия!
А я ни с кем не могу говорить. Гайда, мой денщик, притащил целый термос черного кофе, а коньяку и так хватает. Я пью... я не могу напиться!
- Все потому, что Деникин был тряпкой! – вещает Скоков. – Позволил в девятнадцатом году красным на запад прорваться, в Венгрию уйти. Вот они вместе румынам шею и свернули.
- Да ладно, румыны те еще вояки, - усмехается прапорщик Косых, известный шутник и балагур, – мадьяры их, и без дивизии Щорса неплохо колотили.
- Зато теперь у него не одна дивизия, а семь, армия Карпатской Советской республики! Либерализм гнилой проявили вожди Движения. Надо было раздавить красную заразу! Каждого третьего, надо было, на фонарях… - Тут я вспоминаю своего деда-телеграфиста, зарубленного шкуровцами и бью Скокова в ухо.
А еще через пол часа Скоков, совсем пьяненький, бормочет: "Словаки и русины – предатели, поляки и галичане – братья навек, французы нам помогут, друзья наши верные, только их "Рено" дрянные танки, а у немчуры танки хорошие, обидно…"
- Пиллау, Пиллау, - пульсирует в мозгу. Ох, и дался мне этот... И что мне до них? Завтра, послезавтра вести мне взвод в атаку. На пулеметы, где Гансы, Отто! Сидеть в окопах, ждать, коченея, в засадах. Ждать и терпеть... "мы двое суток лежали в снегу, никто не сказал - замерз, не могу...". Откуда это? Чьи стихи? Мои? Нет, я так не умею! Нет. Но, чьи? Откуда? Не помню... "по черным деревьям спускалась мгла, по черным деревьям всходил рассвет...". Какая-то, другая война, другая жизнь. Другая память. "Скрульоз", елы-палы! Ох, и беспокоит же меня моя головушка! И чем дальше - тем больше. Эти провалы в памяти... хорошо, что я удачно все скрыл тогда, при поступлении в службу. Теперь уже не прогонят - война... Ну, еще рюмочку...
Мне снится совершенно неблагонадежный сон. Военный министр... ага, он распекает каких-то субъектов "... не вовремя устроили акцию... вышли из-под контроля... как докладывать... что делать..." Ага, значит, это наши рванули Пиллау?! Пиллау... горящие люди на улицах... дети...
Утро туманное, утро седое. Поезд стоит. Черт его знает, почему, но сейчас это к лучшему. О, моя голова! Отчего ты такая глупая? Отчего ты вчера так напилась? Как же мне хреново...
- Гайда! Гайда, кровопийца, ты где?
- Я здесь, вашество! - хитрая рожа денщика уже маячит в дверном проеме купе. Наверно, он тоже вчера, под шумок, "принял", но до такого скотского состояния, как господин офицер, себя не доводил.
- Гайда, ты видишь, что подпоручик болен? - слова эти я произношу медленно, с расстановкой, ибо каждое дается с трудом.
- Вижу. Выпейте-ка рассольчику! - Рассол, какое варварство! Мне же плохо! Ой, как мне плохо...
- Ты, Гайда, - ворчу я в промежутках между глотанием мутной соленой жижи, - ты б лучше пристрелил меня, чем так мучить. После коньяка - рассолом! Ты же варвар! Ты вандал. Маркоман!
Тут денщик делает загадочное лицо и передо мной появляется початая бутылка "Шустова". Я не уточняю, кто и когда ее надпил - дареный же конь! Курцевич все еще дрыхнет на соседней полке, так что, придется "деградировать" одному.
- Да, порадовал. Тебе за такое дело медаль полагается - спас командира. - Первая рюмка идет жестковато, я прислушиваюсь к ощущениям, а язык продолжает молоть какую-то чушь. - Ты, Гайда, гений! Спиноза и Лобачевский в одном флаконе. Знаешь, кто такой Лобачевский? Нет? А, кто такие маркоманы?
- Откуда, господин подпоручик! Я же в университетах не учился.
- Отчего так? Ученье - свет...
- Да, откуда ж у нас такие деньги? Это только у немцев образование бесплатно. - Я должен за дерзкую попытку враждебной пропаганды, дать наглецу в морду, но... его глаза... Сколько в них тоски! Просто, ударить такого - рука не поднимется. Конечно же, он прав. Никуда и никогда ему не вырваться. После службы (если останется жив) вернется Гайда в свой городишко, в железнодорожные мастерские. Ну, если повезет, то поступит в полицию, станет вечным городовым.
Я выпиваю еще рюмку и мир вновь начинает обретать краски.
- Ничего, Гайда, я тебя буду готовить, вводные лекции читать. Копать умеешь? Сделаем из тебя археолога. Знаешь, что такое стратиграфия? Не беда, я и сам уже почти ничего не помню, тут не это главное!
Значит, от общения со мной, твой интеллектуальный уровень резко повысится. Станешь студентом, профессором, найдешь могилу Чингисхана и Китеж-град - готовый академик! Женим тебя на курсистке... хотя нет... они толсты, как сосиски... в общем, на барышне приличной! Будете жить в бельэтаже, в семи комнатах... нет, будет еще и восьмая - под библиотеку!
А я, меня к тому времени уже произведут в фельдмаршалы, буду к вам ездить почетным гостем, коньячок кушать. Хочешь коньячку? А, вот - хрен тебе! Да, такой я злобный угнетатель, царский опричник, сатрап...
- С нижними чинами миндальничаете? Пшел! - это капитан Шмелев. Он, как всегда, подтянут и чисто выбрит. - Подпоручик, придите в себя! Курцевич, проснитесь! Сейчас, господа, будут передавать правительственное заявление.
"...Известно, что ни один российский бомбовоз, не пересекал границ Германии, ни один артиллерийский корабль не входил в ее территориальные воды. Германская болтовня об атомных диверсантах, являются, плохо состряпанной ложью, попыткой оправдаться перед своим народом и всем миром, за эту гнусную кровавую провокацию!
Сегодня ночью, со стороны Тильзита, был открыт огонь по российской территории..."
Тильзит! Тильзит, Тильзит... Тильзитский мир, Тильзит, Советск... стоп, а что такое "Советск"? Ах, голова моя! Все, на сегодня пить хватит, приводим себя в порядок. Началась война!
Мы опять едем. Кажется, в сторону Львова. По радио уже несколько раз читали предостережение о диверсантах, людях-бомбах. Лихо? Офицер-блюститель уже читал лекцию об извечном коварстве германцев, мадьярской жестокости , всемирном социалистическом заговоре и, в менее резкой, сдержанной манере, то же самое - о евреях. Курцевич мрачнеет с каждым часом.
Новости международные не поражают новизной. Италия решила поддержать социалистический блок. Дальневосточная и Якутская республики заявили о нейтралитете. Вольная Камчатка, наконец-то, официально приняла протекторат САСШ. Грузия вяло выражает словесную симпатию. И только Эмир Бухарский подтвердил союз и обещает помощь. Ура!!! Вместе с Бухарой мы непобедимы!
После обеда я засыпаю и снова вижу сон, уже не такой сумбурный. Станция, какой-то железнодорожный узел. Эшелоны вроде нашего. Солдаты, техника - яблоку упасть негде! И офицерский вагон , звук гитары хохот... А через секунду вагона нет! Раскаленный вихрь сметает людей, опрокидывает локомотивы, платформы, закручивает узлом рельсы. И все горит, и все горят...
Я просыпаюсь. Страшно хочется пить. Чушь, какая! Уж очень я впечатлителен, подействовали как все эти лекции.
- Подпоручик, представляете, в Синельниково, на станции взрыв, диверсия! - глаза у Скокова бешеные. - Что я говорил? Они повсюду, повсюду!
Мы третий день торчим на проверочно-фильтрационном пункте, во Львове. Где-то гремит война. Немцы всыпали союзничкам у Варшавы, по первое число, а нас "проверяют"!
Сегодня утром забрали Курцевича. Никто из нас, толком, ничего не понял. Просто, один из офицеров-блюстителей, вдруг, прикоснулся к его шее какой-то штучкой, и тут же, стоявший рядом унтер, зажал прапорщику рот тряпкой. Мы даже и икнуть не успели! Все, нет Курцевича, разбирают его на составные части... Скоков ходит гоголем "я же всех предупреждал!"... Мерзко!
"Львовский вестник" печатает репортаж о резне в Кенигсберге. Изувеченные тела сотрудников консульства, зверская расправа над русской общиной. По отдельным, отрывочным сведеньям, похожая лихорадка шпиономании охватила и Германскую Социалистическую республику. Интересно, у них такие же проверочные пункты? Забавно бы было! Небось, все с немецкой пунктуальностью, порядком, хотя... Немцы, в душе, еще более хаотичный импульсивный народ, чем русские и весь их "орднунг" - лишь попытка обуздать эту хаотичность. Что, впрочем, неплохо им удается!
Пятый день ожидания. Солдатики уже начинают дуреть со скуки, в лучшем случае - пишут письма домой, как Козюка (и ведь в Винницу, представляете!). Приходится выдумывать всякие работы и тренировки. Проверка идет медленно, вяло. Мы, офицеры, шляемся, осматриваем достопримечательности. Я уже "проштудировал" все музеи. В оперу не прорваться, рестораны забиты. Если кто-то и планирует диверсию, то лучшего места и времени не придумать. Войск в городе и ближайших окрестностях скопилось - не меряно. А ведь официально война еще не объявлена! Бои на границе идут, под Варшавой два наших экспедиционных корпуса погибают, вчера бомбили Либаву, а война еще не объявлена! Цирк!
Самое отвратительное, что я боюсь спать после Пиллау! Сны, кровавые и страшные сны. Некоторых мест я не узнаю, а некоторые - до боли знакомы. Странные воспоминания, странные ассоциации. О, моя голова! Скорей бы на фронт!
