Отражение

В тот день будто вся его жизнь собралась в узел. Всё, что было разрознено, раскидано в прошедшем, всё атаковало его одно за другим.

 С утра день не задался. Татаринов поднялся в режимные семь часов. Всё было рассчитано по минутам. Чайник, туалет, сигарета, кофе, инъекция утренних «Новостей». Вдруг – звонок. Кому это там не спится? Надпись на дисплее была: «деревня». Значит, мать. Отец, тот мобильников до сих пор побаивается, трубку берёт только по праздникам (мать ему насильно всучивает), что бы пробурчать пару общих фраз. Телефон у родителей один на двоих – кому им звонить то, кроме него. Но не теперь же!

 -Да?

 -Валера, это отец.

 -Привет, пап. Слушай, я на работу сейчас ухожу…

  — Валер, матери… плохо совсем.

 У матери рак. Уже второй год. Впрочем, Татаринов предполагал, что она со своей болячкой ещё и его переживёт. Родители уехали жить на дачу, квартиру оставили на него – на природе матери явно было лучше. А ухудшения… Это мы ещё сейчас посмотрим, что за ухудшения.

  — Что случилось?

 -Да как всегда, ты же знаешь. Я то вижу, что ей хуже, а она упёрлась, хоть бы хны – не поеду, да и всё! Я имею в виду, в  больницу…

 Понятно всё. Как всегда и ты же знаешь – это Татаринов уж точно знал. Просто на отца периодически находит и ему срочно нужно как-нибудь посуетиться, всё равно, на счёт чего.

 Больница… Больница – это деньги.  Причём, деньги на ветер. Мать, кстати, врачам не верила и правильно делала.

  — Папа, ты же знаешь: опухоль неоперабельная. Да, будет последнее обострение – тогда понятно, больница и все дела. Но я более чем уверен, что ты просто себя накрутил. Как всегда. Ты ж даже не знаешь, какие у них там цены. В позапрошлом году пришлось «шестёрку» продать, а теперь чего? Самого себя на органы? Так не возьмут.

  — Так что?.. Не везти её?..

 Отец – закоренелый интеллигент. Из-за болезни мать иногда выпускает его из-под каблука, и он начинает действовать. А сам может целый день в свитере наизнанку проходить, деятель…

  — Слушай, я опаздываю, давай я вечером позвоню, лад но? Только дашь мне маму поговорить. Всё, короче, пока!

 Отключился, глянул на время. Отлично! Опоздал на нужную маршрутку. Красота!

 Сцепив зубы, Татаринов потряс перед лицом погасший телефон, принялся одеваться в  ускоренном темпе. Полез в загашник, извлёк оттуда завернутый в полиэтиленовый пакетик железный портсигар. Достал деньги, в уме, на всякий случай, высчитывая, во сколько может вылиться больница, если вдруг что…

 Денег в портсигаре было изрядно. Татаринов никогда не хранил их в банке, никогда в иностранной валюте. Только вот так, что б была возможность глядеть на них, реальных, трогать их каждое утро и каждый вечер. Даже теперь, опаздывая, он не мог отказать себе в этом ритуале. Отложил в карман ежедневную сумму на текущие расходы, которая практически не изменилась за несколько лет. Тут ему на маршрутку туда-обратно, на две пачки сигарет и на «сникерс» с пепси-колкой – маленькая, безвредная прихоть.

 …Вот он и на работе. Продул обе кары, поставил их на подзарядку, попил кофе, в который раз уже пошёл клевать завскладу  мозг относительно новых болтов на колесо. С жёлтого «штиля» уже сколько  повываливалось. Как он на трёх оставшихся ездит – это исключительно его, Татаринова, заслуга. С завскладом как всегда – горохом об стену. «Да-да, я уже написал, я уже позвонил, на следующей неделе всё будет». И так уже месяц. Козлина, тоже мне, начальник. Только и знает, что «косынку» на компьютере раскладывать – бар-ран!

 Разгружали фуру. Пока грузчики обматывали стрейчем готовые паллеты, Татаринов подбоченясь развалился на «балкане» и сидел в интернете, на сайте знакомств. Раньше скольких дур он таким образом поимел – ай-ай-ай! Теперь-то рыскал по чужим анкетам так, для разгона крови. Переписываться встречаться – это и накладно и дорого чересчур. Тем более, есть один отличный, выгодный вариант.

 С полгода назад сошёлся он с одной бабой, женой одного из основных акционеров местного сталелитейного завода. Ничего себе, да? Ленка, конечно, редкостный клад. Тридцать пять лет – то есть, не безмозглая кукла, а ухоженная – куда там молоденьким! Пахнет так приятно. И образованная, поговорить с ней можно – а они, разговоры то, тоже способствуют… Главное, ни гонору богатейского, ничего. А затейница то, ох! Муж деньгами набит, что аж трещит, но, как с такими обычно и бывает, уже не вполне мужик.

 Так ленка и в баре-ресторане платила и хату снимала, даже этот самый телефон Татаринову подарила. А где муж? – муж в командировке! Молодец! Анекдот ходячий… Сейчас увёз Ленку не то на Кипр, не то в Турцию. До осени придётся зубы на полку положить…

 Звонок. Кого это черти надоумили?

 Заехав в фуру и подняв на рогах «балкана» готовый паллет, Татаринов уставился на незнакомый номер. С незаписанными в телефонной книге он принципиально не общался. Но мобильник не умолкал. Кто ж такой настырный?

 Татаринов поставил паллет на второй ярус стеллажа, аккуратно (мастерски, мастерски!) загнав его между двумя другими, и решил всё же ответить. Интересно ж.

 -Алло?

 -Привет, Валер,- голос женский.

  — А, привет.

 -Вот… чего-то решила позвонить тебе. Давно с тобой не разговаривала…

 -Ну, позвонила, молодец.

 Татаринов ухмыльнулся в сторону. Знать бы ещё, дорогая, как тебя звать то…

 -Чем занимаешься?

  — Да на работе, где ж ещё.

  — А… Слушай… Я не знаю… Столько времени прошло… Но видишь, ты со мной до сих пор разговариваешь. Значит – не злишься.

 Да, наверное, не злюсь. Как на тебя, дорогая, злиться, если я не помню, кто ты вообще такая?! Вот жизнь!

 Татаринова начал нешуточно разбирать смех. Однако, надо держать себя в руках. Ладно, уж зубы то ей заговорить я сумею – спец!

  — Да чего уж теперь. Сколько времени прошло то…

 Вот, правда, интересно – сколько?! Татаринов зажал себе рот ладонью, но смешинки так и рвались на волю.

  — Ну да. Ты знаешь, Валер… Я уже год с Андреем не живу. Я… Валер, я ребёнка родила. Мальчика. Ему… три месяца сегодня…

 Татаринов чуть стеллаж не сшиб на каре. Ка… какой ещё мальчик?! Это-то что за кино?!

 -Валер, он очень славный, он такой… Ради… ради него… Надо, необходимо было всё это пройти… — она оборвалась на полу фразе, очевидно, глотая слёзы, продолжила нарочито бодро:

  — Я сейчас у родителей живу. В старых наших двух комнатах, представляешь? Андрей ездит, я ему разрешаю. Он знает, что Ванечка не его сын, но всё равно… Я ж ничего не прошу от него… А он так с ним, знаешь… Ванечку – его не возможно не любить, Валер, ты б только его увидел, он такое чудо… Только за это, за него, за то, что он есть у меня, я… я тебе благодарна, правда. Валер, — голос звенел неподдельной, горячечной радостью, — Я так думала… Ты, может, захочешь увидеть его…

 Татаринов почти продавил сенсорный дисплей, затыкая этот поток паранойи. Потом вовсе отключил телефон. Какое-то время сидел неподвижно, вытаращившись перед собой, но, не видя привычного, нормального, своего мира.

  — Валера, ты где там?! Давай в темпе!

 Орут уже. Ни черта без меня не могут…

 На автомате он выехал на эстакаду, всеми силами принуждая себя не думать – только не теперь. Он куда-то втемяшится, в лучшем случае просто пробьёт товар рогами, в худшем – будет поднимать паллет наверх, зацепит его где-то и тот ему на голову полетит.

 Он никогда ещё так явственно не ощущал каждую клеточку своего тела, каждую пору, сочащуюся липким мерзким потом. И при этом руки-ноги-голова будто существовали отдельно друг от друга и тряслись, как от какой-то  вирусной инфекции.

 Наконец, перекур. Татаринов выгнал «балкан» на рампу, что б обсохнуть на сквознячке. Закурил, слепо уставившись на непривычно потухший телефон, вертя его в руке.

 …Ребёнок? Отменя? Это что ещё за мыльная опера?! И главное, сейчас же звонит, когда оно уже есть! Звонила бы сразу, как забеременела – это ещё ладно. Клянчила бы на аборт, истерику бы включала – обычная бабья наука: сопли и слёзы… Нет, так она дождалась – и вперёд!

 Не-ет, извини, дорогая, ни черта у тебя не получится! Да, конечно, сейчас поскачу я к тебе, ага, жди! Ребёнок, это ж надо!

 Да кто ж это вообще такая, а?! Если…ребёнку этому три месяца, плюс девять – выходит год. А кто там был то, год назад? Так прямо взял и вспомнил… Много кто был.

 Татаринов чертыхнулся, стукнулся легонько лбом в руль, рот кривился. Всё, хватит. Без толку сейчас самому себе мозг выносить, тем более что это у всех остальных чудесно получается…

 …Придётся номер менять. Да. Ну а как иначе?

 До обеда Татаринов вкалывал, как заведённый. Даже соскакивал с кары, помогал грузчикам. Когда поел, полегчало на душе. Поуспокоился, посмеялся про себя. Опять включил телефон уже под вечер. Чёрный, мёртвый дисплей нагонял уныние. Он предвидел штук десять пропущенных, но ничего такого не было. Ох, слава богу. Может… не покупать то новую карточку? Да не, лучше перестраховаться. Не хватало ещё таких стрессов…

 Когда раздался третий за этот день звонок, Татаринов аж подпрыгнул на сидении. Да, попортили ему сегодня нервы, попортили… Он не без испуга глянул на телефон, вытер со лба испарину.

 А, нормально, Лёха  Кораблин. Хоть кто-то нормальный о нём вспомнил.

 Кораблин, по факту, был единственным человеком, не связанным с работой (ну, не считая баб), с которым Татаринов постоянно общался. Сошлись они совершенно заурядно, ещё в школе, на почве противоположности характеров. Кораблину до сих пор мозгами было лет пятнадцать. Любая ощутимая копейка, оттягивающая его карман, тут же спускалась в обществе минутных прихлебателей. Денег Лёха вообще никогда не жалел и бездумно мажорил. А деньги то на него так и сыпались, как с неба. Вот где в мире справедливость?

 Татаринов долго и нудно читал Лёхе мораль.

 Нет, хочешь потратить – трать себе на здоровье, но почему нельзя это делать рационально, с наибольшей пользой?! Тебе сколько лет, куда ты тащишь свои кости – в бар, в клуб?  Угомонись! Прекрасно можно и дома напиться. Музыку – на телефоне включить. Зато уж точно проснёшься под крышей, на родном диване, а не чёрт знает где или вовсе в милиции. И дома нечего делать своре дармоедов с крысиными глазёнками – твоих лучших друзей, покуда ты им наливаешь. И чего тебе не хватает? Женского общества? Вот нашёл проблему. А я то на что, неужели корешу не подгоню весёлых и на всё согласных?!

 Татаринов твёрдо был уверен, что рано или поздно, но своего добьётся и Лёху исправит.

 Кораблин заявлял о себе раз в месяц, обычно по пятницам, звонил, говорил: «Готовься» и Татаринов готовился в самом отличном расположении духа.

  — Здорово, Валера.

 -Привет, братан. Как жизнь молодая?

  — Да как всегда – бьёт ключом и всё по голове. А ты чё, работу работаешь?

  — Её, проклятую.

  — Такое дело, Валер… Короче на мели я по полной, погулял… Тачку – в хлам, ай-ай, я чуть не плакал, слава богу, хоть не сбил никого да сам не убился… Ну и люди в погонах – высосали всё! Подчистую. С другой стороны – ладно, конечно, а то б закрыли… Деньги только в понедельник будут, а к родителям я не пойду. Надо ж совесть знать – два раза на неделе… Короче, так. Займи чуток до понедельника, а то я свихнусь бычки курить. Я в понедельник отдам, а там потом в пятницу – поляна…

 Татаринов дёрнул шеей, почесал щёку.

  — Лёх, ты чего? Ты сам подумай, откуда у меня деньги?

  — Да мне реально мелочь – тупо на сигареты, так то всё нормально, холодильник забит, пешком хожу, а курева…

 Нормальный он вообще, а? У него дядя упакованный, у родителей свой ха-ароший бизнес, у самого «точка», а он мне звонит. В конец допился.

  — Лёха, ты забыл? Я на складе работаю. Ручками своими работаю, Лёха, от получки до получки. Ты чего, братан? Извини, конечно, но ты бредишь.

  — …Ладно, чёрт с ним. Разберусь как-то, — Кораблин усмехнулся, — Давай, смотри – на пятницу следующую: готовься.

  — Ага.

  — Ну, будь здоров.

  — Пока-пока.

 Сговорились они все сегодня, что ли? Дурной день. Магнитные бури, наверное.

 Вечером приехал домой с работы разбитый, как никогда. Ладно, завтра пятница, в субботу халтура, а в воскресенье меня не трогать.

 Дома, не включая свет, Татаринов достал заветный свой портсигар, присовокупил к толстой, шершавой на ощупь пачке сэкономленные за сегодня.  Всегда что-нибудь оставалось, потому что всегда он брал заведомо больше, чем обычно необходимо было. Но эта подстроенная экономия неизменно доставляла ему удовольствие.

 Снова спрятал свой клад, уставился на себя в зеркало, закрыл лицо руками, протяжно вздохнул. Когда он снова взглянул в собственное лицо, сзади почудилась какая-то тень.

 Зеркало было старое, большое, овальной формы, так что в него видно было всю комнату у Татаринова за спиной. У противоположной стены, рядом с окном, завешенным древним тюлем… какая-то неясная фигура… Да ну, какое  там… Переутомление, переутомление сказывается…

 Татаринов обернулся. Конечно же, ничего такого сзади и в помине не было. Мрачно фыркнув, он опять посмотрел на себя…  Непонятная фигура будто бы выбралась из-за занавески. Реальная… Скудный свет уличного фонаря отражался от чего то чёрного. Татаринов засопел, заставил себя подойти, а никак не подбежать к  включателю. На комнату обрушился жёлтый, едкий электрический свет. У окна ничего и никого не было.

 А что там вообще могло быть?! Довели гады, чудится уже чёрт знает что!..  А ведь испугался то! Детский сад!.. Татаринов крякнул, взмахнул рукой, будто призывая полюбоваться всех его глупостью. Что б окончательно разогнать эту жуть, он вернулся к зеркалу.

 И вот тут то и разгляделего, без прикрас, лишенного теней ярким, обыденным светом лампы.

  В шаге от окна стоял не то человек, не то непонятно что. Высокий, широкий, задрапированный в какой-то чёрный балахон. Одутловатая, мелового цвета личина, лысая, без ушей, без носа, с гноящимися бельмами на огроменных глазищах и с жёлтыми клыками, торчащими наружу из пасти.

 Оностояло в комнате, среди всегдашних, знакомых вещей. Вот тумбочка со старым телевизором, который давным-давно надо выбросить, да всё руки не доходят. Вот полу поломанный диван-малютка, на котором навалены зимние вещи. Вот чешская стенка, с навечно замурованным в ней сервизом – ошмётки совковской роскоши. А вот оно, такое же реальное, идеально вписавшееся в эту обстановку.

 Татаринов всё глядел и глядел на него, не в силах даже моргнуть. Рывком обернулся, задев тумбочку под зеркалом. Ничего! Нет никакого монстра, потому что не бывает такого! К зеркалу – вот оно, вот же, стоит! Взгляд назад – всё, как всегда; к зеркалу – опять оно, опять, опять!

 Татаринов прижал ладони к ушам и тихонько завыл. Повернул голову, в который уже раз к проклятому зеркалу. Челюсть у него болталась и не могла вернуться на место, только зубы стучали, глаза навыкате, ноги в коленях, что маятник – туда-сюда, туда-сюда.

 Тут он кое-что понял. Каждый раз, как по-новой он видит это чудище, оно приближается. На шаг, на два. Уже добралось до красно-коричневого раскладного стола, за которым раньше родители потчевали гостей и который теперь укрывался пылью вместо скатерти.

 Неотрывно смотря на чудище, Татаринов погрозил ему пальцем и попятился вон из комнаты. На ходу выключил свет, захлопнул дверь, прижался спиной к стене. Потёр лицо, замычал.

 Что это такое?! Отчего?! Он пьёт раз в месяц, один вечер, курит только обычные сигареты, из таблеток пихает в себя исключительно аспирин, и то, после того, как напьётся… Так откуда этот бред?!

 Шатаясь, он как-то доплёлся в другой конец коридора, где над полкой со стационарным телефоном висело ещё зеркало. Была немотивированная потребность взглянуть, наконец, на себя и не видеть этой дикой галлюцинации. Тяжко и неровно дыша, Татаринов набычился перед зеркалом. Всё было нормально. Нор-маль-но! Прошло, всё прошло, какое-то минутное наваждение…

 …Комната с чудовищем закрыта. Вот, он видит позади себя дверь туда. Старая дверь, с оконцами – там раньше родители спали, а теперь он… хранит. На оконцах – занавесочки.

 Ой. Ой –ой…

 Вот оно.  Вот опять… выглядывает оттуда. Безразличное, как у истукана, кошмарное в своей откровенной отвратности лицо.

 С писком Татаринов развернулся. Ага, да – без зеркала не увидишь. Часто-часто дыша, он мелкими шажками дополз по стенке до своей комнаты. Тут смотреться было не во что. Включил настольную лампу, включил телевизор. Сел на скрипнувший диван. Татаринов достал сигарету, пачка вывалилась из рук на пол, но он не нагнулся за ней. Прикурил только с третьей спички.

 Некоторое время он сидел, дымил, не думая ни о чём, благо, белькотание рекламы частично заполнял пустоты в его голове. Наконец, он ощутил, что очень и очень хочется жрать. Пошёл на кухню ставить чайник и разогревать макароны. Сел за стол, принялся пихать еду в рот…

 Что со мной произошло? С ума сошёл? Если б и вправду сошёл, то не думал бы, что сошёл, ведь так? Тогда что? Я гляжу в зеркало и вижу какую-то фантастическую тварь. Тварь приближается. И дело не в зеркале, дело во мне…

 Чёрт, я же так чётко всё вижу! Каждый прыщ на этой поганой роже! Кажется, даже могу представить, какова она на ощупь – жирная от грязи, пористая, вся в складках…

 Что же мне теперь делать? Не смотреться в зеркало? Вообще никогда не видеть себя? А… как же бриться теперь?! Что, бороду отращивать?!

 Лёжа на диване и пуская дым в потолок, он понял, что его неуклонно тянет в сон под колыбельную телевизионной болтовни. Да, надо поспать. Утром всё пройдёт. Не может не пройти. Просто… дурной день сегодня, ох и дурной!.. Всё закончится, всё наладится…

 В середине ночи он сквозь сон ощутил давно знакомое покалывание в мочевом пузыре. К тридцати годам оно стало регулярным, по часам выверенным. Татаринов к нему привык. На половину спящий, поплёлся в туалет, совмещённый с ванной. Щурясь и шумно дыша носом, сделал своё дело. Кинул мимолётный, безмысленный взгляд в зеркало над раковиной.

 Онобыло там. Ясно и чётко отражалось у противоположной стены, словно стояло на ободе ванны. Безучастная, ни живая, ни мёртвая харя пучила белёсые, с коричневыми вкраплениями гноя бельма. Неровные, торчащие в разные стороны клыки явственно поблёскивали от слюны.

 Татаринов смотрел на себя и на чудище за спиною. Видел, как сами собою поднимаются его волосы надо лбом и как висящий на специальном крючке душ немного примял чёрный балахон урода. Всё совершенно реально.

 Голова Татаринова затряслась, глаза слезились, но моргнуть он боялся.

  — Кто ты такой? Ну кто ты такой, а? Что тебе надо от меня? За что? Почему я?!

 Он смотрел и смотрел на эту ненавистную, ублюдочную морду, постепенно приучая себя к ней.

 И что ж теперь, а? Где ему чистить зубы? Где мыться? А туалет?!

 Не отрывая взгляда от монстра, Татаринов нашарил рукой вешалку с полотенцем, со всей мочи рванул её на себя, выворачивая из стены погнувшиеся гвозди. С бешенными, выскакивающими наружу глазами, задрал эту вешалку над головой и с силой обрушил ей на зеркало. С пронзительным чавкающим звуком осколки посыпались в раковину и на пол.

 Татаринов добрался до кухни, навалился на мойку, открыл кран и принялся хлебать воду. Опять захотелось в туалет. Старался не смотреть на осколки – они его доканывали. Будто он не у себя дома. Он даже в детстве ничего не ломал сознательно, а когда это происходило случайно, очень жалел о потерянной без цели вещи. А теперь зеркало пришлось разбить…

 Он завалился на диван, торопливо щёлкнул пультом. Запретил себе думать. От всех этих нервов и очень хотелось спать и не получалось. До рассвета Татаринов проворочался в муторном полусне, после которого ни прилива сил,  ни свежести в замученной голове не ощущал.

 Пришёл в себя он минут за двадцать до будильника, закурил. Утром вчерашний кошмар не то, что не стёрся, но ещё и более усугубился в его мыслях из-за своей необъяснимой, не имеющей права на существование, но совершенно несомненной реальности.

 Ничего, ничего, как-нибудь выкручусь, выберусь из всего этого. Сколько у меня там осталось, метра два ещё, полтора? Нормально. Протяну как-то… Может, оно само пропадёт, со временем…

 За что мне всё это, а?

 Татаринов захныкал, хотя глаза оставались сухими.

 Умывался он в раковине на кухне. Гнобило неотвязное ощущение, что он не дома, а в какой-то общаге. И ничего тут нет, что б ему принадлежало. Как в насмешку, снаружи была расчудесная летняя погодка, тёплый ветерок, сияющие белизной облачка на весёленьком небе.

 Татаринов полностью собрался на работу. Оставалось одно. Деньги. Они то были в той комнате, где он впервые увидал чудище.

 Татаринов стоял перед дверью, с головой, вжатой в плечи, боясь даже дёрнуться, что б ненароком не глянуть в зеркало у него за спиной. Ещё раз крошить стекло противилось всё его нутро. Наконец, он опустился на четвереньки и собачьим манером проник в комнату. Упорно глядя в пол, он прополз к тумбочке, над которой и висело то самое, проклятущее, овальное,родительское, что б его!.. У самого плинтуса чуть отогнул обои и достал свой портсигар. Вид денег, по крайней мере, половину ужаса убрал с его горба. Скукожившись в углу, сипло дыша, Татаринов отсчитал обычную сумму, зажал её в кулаке, а портсигар отправил во внутренний карман, который тщательно застегнул и пару раз провёл пальцем по молнии, проверяя её надёжность.

 Ну всё, полдела сделано! В чёртову комнату больше ни ногой! Ага, что обломались все, да?! Не так то просто меня…

 Зазвонил телефон. Татаринов, по-прежнему стелящийся по полу, запыхтел, глянул на дисплей. Родители… Ну кто ж ещё?! Конечно!!! Отлично!!

  — Да?!

  — Сынок, это мама. Папа проговорился, что звонил тебе. Ты, главное, не слушай его, ты же знаешь: вечно делает из мухи слона со своим литературным воображением. А дело, ей-богу, яйца выеденного не стоит. Всё со мной в порядке.

 -Отлично, мама! Я очень за вас рад! А теперь, не могли бы вы всеотстать от меня?! Я – опаздываю!

 До крайности довольный собой, он отключился, улыбаясь и трясясь от самого громоподобного удовольствия, когда-либо им испытанного.

 Забывшись, в порыве мощного, высвободившегося чувства, Татаринов распрямился. И носом чуть не уткнулся в зеркало.

 Оно рядом с его плечом. Клыки прямо над шеей. Всего то ему и не хватает – чуть-чуть.

 Татаринов заныл, рот растянулся по лицу кривой трещиной.

  — Что ж такое?! – заорал он на монстра, — Что ты хочешь от меня?! Что вы все хотите?! Я… я…я вас так всех ненавижу! Ну давай, зараза, давай!

 Сумасшедшая ярость бушевала в нём, обрушив все остальные чувства и мысли. Татаринов зажмурился и тут же снова вперился в своё отражение, зная, что вот теперь всё, эта тварь вцепится в него, порвёт его на части, но и пусть, пусть, только бы всё это закончилось!..

 Он не увидел себя. В зеркале перед ним стоял этот дегенеративный выродок, как всегда спокойный, вполне удовлетворённый своим уродством.

 Татаринов долго смотрел на это отражение. Поднял руки к голове – и монстр поднял свои лапы – со сросшимися пальцами, похожие на копыта.

 Татаринов издал носом неопределённый звук. Слегка пошатнулся, видя, как в ответ топчется чудище.

 Сел на пол под зеркалом, выкурил подряд две сигареты, вторую зажёг от первой. Заушил их об пол. Что-то пробормотал несвязное, взмахнув рукой. Нащупал в кармане портсигар, погладил его.

 …В любом случае, ему действительно пора на работу. Опаздывать нельзя, он никогда не опаздывает. А из всего этого… Как-нибудь выберется. Свыкнется. Оно же когда-нибудь пропадёт…

 Нормально. Да, нормально. По крайней мере, живой.

 Он встал, оправил одежду, глянул на часы.

 В зеркале отразилось безликое слепое чудовище, выходящее наружу.