День выжат полностью, как апельсин, его соком струится по стеклам рассвет, предвещающий ночь. Туча с плесенью по краям зацепилась за шпиль и висит третий час над крышами, растушевывая тускловатую жесть водной кистью. Синяя ночь рассвела и увял до утра старый город, а в это время чердачный сеятель вечным пером сеет вечные символы на тетрадных линейках.
Бух — камнем по шее мрак! Тьма кошачья на цыпочках — по углам, по углам. Затаилась. Дождик скрипучий три раза в окно постучал и ушел. Скучно ему под зонтами туч. Падают на бумагу слова дождевыми потоками. Снова стучат.
Рушится на пол тетрадь. Раскрылась пружина, раскиданы листья в линейку. Дождь вернулся, подросший, привел с собой компаньона, который поднял исписанную листву и понес на крыши. Слова на строках упархивают голубями в остаток заката.
Бам! Колоколом черных марев слетает стон половиц. Последний листок дрожит на свече, догорая.
Придут, или нет? Предам, или нет? В темных улицах бьются о стены блики оранжевых факелов, подражателей небесам. Бьются, сюда приближаясь.
Бам! Стрелки часов готовы расплавиться от усердия, колокол треснет того и гляди, отбивая мой рок. Туманные турманы сеют над улицей с тонких линеек новые семена. Призрачный смех, привиденческий свет разливаются за дверными щелями.
Предаю. Голуби превратятся в ворон, засыпая весь город чернильными перьями. Пускай. Бросаю на ветер послание и бегу в карнавал.
Смех и свет заслоняют сухую дверь на чердак, за которой лежат потухшие вечные перья на корке пустой пружинной тетради. С улицы провожаю глазами свой текст, улетающий в темень, на ваш монитор.
Зачем вы его читали?
