Конец вращения

- Ты тесто, обычное ожившее тесто! Лох! Я тебя ненавижу! - она кричала, практически выплёвывая мне в лицо, свои истеричные ругательства.

 

Я видел каким необратимым отчаянием пылают её глаза. У неё нервно дёргался подбородок. Она билась в припадке отвратительного бешенства, визжа и брызгая слюной.

Я мог не сомневаться - она окончательно решила меня бросить.

 

- Собачка. Глупая собачка, - чуть слышно прошептал я опухшими губами, не в силах согнать с лица дурацкую улыбку уязвлённого человека.

 

Не знаю, что больнее ранило её: то, что я обозвал её тупой сукой или то, что упомянул её низких сородичей. Впервые за всё время, что мы жили вместе, Рыжая укусила меня. Лисьи клыки вонзились глубоко мне в щёку. Стало нестерпимо больно. Я инстинктивно схватил её за горло, пытаясь не дать ей резко дёрнуть головой. Клыки крошили моё лицо. Мы закружились по гостиной в нелепой борьбе, пока не упали на пол у камина. На какую-то секунду Рыжая потеряла сознание, ударившись головой. Из её пасти выпал кусок моей плоти и я понял - после такого я больше не смогу её любить.

Когда всё было кончено, я ввалился в гараж, шатаясь и сжимая в руке часть своей щеки. В голове крутилась только одна мысль: необходимо срочно добраться до пекарни, пока не зачерствели края, иначе на место родного мякиша придётся ставить имплантат.

Но и новенький Fox Rover, и старый Wii Liss высились полуразобранными грудами металла. Я вспомнил, что пару дней назад, во время очередного приступа, снял с них шаровые опоры и унёс трогать в спальню. И хотя это была полностью моя инициатива и моя личная перверсия, я по привычке обозлёно обвинил Рыжую. В таком огромном доме ни одного сигвея или самоката! А сколько времени я умолял её купить зорб?! Тварь!

Бормоча проклятья, я покатился по подъездной дорожке к воротам. В этом униженном вращении по пыльному асфальту был только один утешительный момент - особняк находится на самой вершине холма и спуск не должен отобрать у меня много времени и сил.

*

- Ты знаешь, последние месяцы меня мучает один и тот же кошмар. Раз за разом во сне за мной гонятся звери. Причём каждый раз разные: волки, лисы, медведи, даже зайцы. Я пытаюсь укатиться от них, спрятаться, но постоянно застреваю и вязну, то в плотном кустарнике, то в непролазной грязи, то в глубокой яме. И в конце концов какое-то из этих животных настигает меня. А затем начинает жрать. Заживо рвёт меня на части, пока я в ужасе не проваливаюсь из сна в реальный мир. Каждую ночь раз за разом я погибаю от чужих клыков под довольное урчание. Такая многосерийная трагедия без вариантов на спасение.

 

Пасечник ненадолго напряг доступные мышцы лица, что должно было сойти за сочувствующую улыбку.

 

- Если ты собрался играть в искренность - играй до конца, - прогудел он своим скрипучим голосом. - Ты же во всех окружающих тебя людях видишь зверей. В Рыжей, во мне, во всём нашем окружении. Это твоё выпендрёжное высокомерие, брезгливый взгляд, как будто ты случайно зашёл в хлев, а не в пятимиллионный особняк. Его не скрыть. Да ты и не старался его скрыть ни на секунду, с тех пор как появился здесь. Так что звери снаружи - звери внутри, без всякого фрейдизму.

 

Он придвинул к своим ногам небольшой дубовый бочонок и достал из него кусок моего лица. За несколько минут оторванная краюха полностью пропиталась тягучим мёдом. Осторожно, стараясь не раздавить своими грубыми пальцами, ставшую податливой, часть моей печёной плоти, он приложил её к ране. Я сразу почувствовал облегчение. Медовая смазь притушила зудящую боль. Я ощутил во рту сладость и цветочный аромат.

 

- С мятой, - сглотнув терпкую слюну, констатировал я.

 

Пасечник лишь довольно хмыкнул и принялся укреплять края раны чёрным лейкопластырем.

 

- Спасибо, что спрятал меня. Не думал, что они так быстро выставят засаду.

- Почему ты уверен, что караулят тебя? - возразил он.

- Это же волки. Я видел их в кошмарах.

 

Мы сидели у бассейна его шикарной виллы. Вокруг никого не было, видимо Пасечник отправил прислугу по домам. В трёхстах метрах выше по холму из-за кипарисов виднелся особняк Рыжей.

 

- Почему ты мне помогаешь? - спросил я, осторожно ощупывая края раны.

- Это любовь.

 

Его полупарализованная неживая физиономия, кусаемая долгие годы сотнями пчёл, повернулась ко мне. Казалось бы на фоне безразличной мясной маски, давно ставшей ему вместо лица, глаза должны выделяться особой живостью. Но они тоже ничего не выражали, как будто я только что задал вопрос безразличному чучелу. Сжалившись надо мной, Пасечник ещё раз ненадолго напряг функционирующие мышцы в лице, обозначив эмоцию.

 

- Шутка.

- Всё равно, - отмахнулся я. - Я достаточно уверен в себе, чтобы без страха принимать любую любовь.

- Это из Маяковского? - без интереса спросил он.

- Это из меня. Всегда. Даже если говорил кто-то другой.

 

Пасечник закончил возиться с лейкопластырем. Он сел в соседний шезлонг, отвернулся и принялся украдкой слизывать мёд с пальцев, пытаясь заслониться от меня спиной. В этой неспособности скрыть свою истинную страсть было что-то до глубины души настоящее и трогательное, что на миг превратило его в человека.

 

- Как думаешь выбираться? - повернув голову, спросил он.

- Не знаю. Наверное попробую скатиться через гольф-клуб к шоссе, а там до пекарни уже рукой подать.

- Смелый план. Не боишься с лунку угодить? - съязвил мой спаситель.

 

Я насупился:

- Есть другой способ?

- Могу провезти мимо засады на своей мигалке. Но...

 

Он прекратил вылизывать ложбинку между большим и указательным пальцами на левой руке и выжидающе посмотрел в мою сторону.

Я решил отбросить нудный ритуал полунамёков и полуобещаний, грозивший утомить нас обоих:

- Не тушуйся, старик, я давно не верю в доброту. Что ты хочешь взамен?

 

Впервые за несколько месяцев нашего соседского знакомства, я заметил как Пасечник оживился. Он неосознанно потёр слюнявой ладонью край шезлонга и его голос предательски дрогнул:

- Ты можешь обмазаться мёдом?

- Весь?

- Да. У меня в доме есть специальная комната. Там специальная прозрачная бочка и специальная автоматическая подача мёда по кранам - много разных сортов на выбор. Включишь какой понравится. Только не чёрный. Но из остальных любой. И там такие поручни удобные ещё есть. Просто залезешь в бочку, мёд нальётся, пять минут поплаваешь и всё.

- А ты что будешь в это время делать?

- Смотреть.

- Только смотреть? Никаких поглаживаний или облизывания? Я же понимаю, что это перверсия.

- Мы все не без греха, - саркастично произнёс он.

 

Я понял, что Пасечник намекает на мою шароманию. В душе я ещё раз проклял Рыжую - похоже она успела разболтать о моих слабостях всему посёлку.

Больше не говоря друг другу ни слова, мы поднялись и вошли в дом.

Сладкая комната находилась в подвале за серьёзной стальной дверью с кодовым замком. На первый взгляд она была похожа на общий казённый душ при любой советской фабрике - белый дешёвый кафель, перегородки по грудь, крохотный водосток с квадратной решёткой, свисающие с потолка краны. Но на одной из белых плиток у входа я успел заметить клеймо самого дорогого дизайнерского бюро Москвы. Именно тот факт, что это помещение было точной копией знаменитой мужской душевой завода имени Кирова говорил и о финансовом могуществе владельца особняка, и о его сексуальной ориентации. Мне следовало по-настоящему опасаться за свой мякиш.

Чтобы как-то приглушить в себе истерику по поводу наступления неизбежного, я как бы между прочим спросил:

- Слушай, а почему пчёлы? Такое мелкое мещанское занятие для человека твоего круга.

- Мёд - это валюта будущего, - рассудительно проговорил он.

- Серьёзно?

- Конечно. Сейчас лохов заманивают на опреснители и прочие гринписные разводы. Типа, валюта будущего - это пресная вода. Но сие есть ересь и гонево. Серьёзные люди об этом знают и не ведутся. Только дураки не могут понять очевидного: чтобы заработать на воде придётся отменить дождь и реки, а такое ни одному Госдепу или Гуглу не под силу. А вот мёд совсем другое дело. Он калория и он жидкость - хоть в трубу качай, хоть в бочки крути, хоть танкерами из океана в океан фуражируй - везде маржа. Нефть будущего.

- Но пчёлы исчезают. Говорят в штатах совсем вымерли.

- Просто все реестродержатели уже подписались, теперь капитализацию поднимают. Лет через двадцать пчёлы будут водиться только в строго согласованных медоносных странах, где все активы аккуратно поделены среди основных групп уважаемых медведей.

 

У меня ёкнуло сердце:

- Медведей?

- Ну да, медведей. Тех, кто ведает за мёд. «Мед» - «Вед». Они и новый греховно-очистительный апокалипсис устроят с обрушением финансовых институтов, - он вдруг глянул на меня как на незнакомца. - Я думал, ты уже понял, что всем рулят те, кто тащит мир в дерьмо, но знает, в каком месте будет сладко - медведи.

- Значит и ты медведь.

 

Я ударил его кулаком в висок. Даже в миг смерти на лице Пасечника не отразилось никаких эмоций. Как в задорном старинном танце, он резко подвернул ноги, развернувшись на сто восемьдесят градусов и рухнул спиной на кафельный пол, уставившись неподвижным взглядом в разукрашенный горелыми спичками белённый потолок.

*

- Эй, вы ночные?

 

Я нарочно крикнул этим двоим издалека, чтобы выиграть время и спокойно подкатиться вплотную, до того как они сообразят достать оружие. Серые, действительно, не полезли за пистолетами, внимательно наблюдая за мной и бесцеремонно втягивая ноздрями воздух со стороны моего приближения.

Даже на расстоянии они были отвратительны мне своей банальной шаблонной серостью - псевдопотрёпанные косухи, магазинные банданы, дешёвые наклейки черепов на байках. Как будто их только что снимали в рекламе ширпотреба. Это когда бюджетному потребителю на миг приоткрывают правду о том, что он является всего лишь пленной зомбированной крысой с телевизионными электродами, внедрёнными прямо в мозг. И тут же убеждают, что единственным способом обмануть конвой и обрести свободу является покупка чего-нибудь, что содержит это слово в рекламном слогане.

Купи [капли для носа] - обрети свободу [дышать]!

Купи [крылатые прокладки] - обрети свободу [танцевать]!

Купи [БигМак] - обрети свободу [жрать]!

Купи [справку из психушки] - обрети свободу [убивать]!

И хотя последний слоган был для меня, в современных образах свободы байкеры окопались надолго.

Но эти двое не искали свободы. Они искали меня, а я сам катился к ним в руки.

 

- Знаете, почему волки не поддаются дрессировке? - начал я без церемоний.

- Свободу любят, - заученно определил один из них.

- Нет, - я старался говорить как можно дружелюбнее. - Волки слишком трусливы. Они могут нападать только стаей при подавляющем большинстве. Волка, конечно, можно приручить, он будет ходить за тобой, жрать из рук, предано смотреть в глаза, но только до первой серьёзной опасности. Он никогда не будет защищать хозяина ценой жизни, он даже никогда не будет сражаться на равных. Ни за хозяина, ни за себя. Без стаи волк просто сбежит.

- И чо? - с вызовом спросил второй.

 

Серые угрюмо напружинились.

 

- Я никогда не видел, чтобы ночные катались поодиночке... А двое - это не стая.

 

Я резко толкнул корпусом ближайший мотоцикл, с сидящим на нём серым, и тот, как доминошка, завалился на второй, повалив обоих. Они закопошились, пытаясь вылезти из-под своих железяк, но было слишком поздно. Я принялся за дело.

*

- Эй, крепыш, угостишь зайку сигареткой?

 

Метр восемьдесят, обтягивающая одежда, упругие титьки и вызывающая юность - Рыжая любила приводить к себе таких. Можно сказать охотилась на них. В «такие» ночи она запирала меня в гараже наедине с баскетбольным мячом и пакетом муки. Но всё равно, чёрт побери, иногда мне становилась нестерпимо интересна причина того лёгкого заливистого женского смеха, который доносился из её спальни до утра.

А у этой на макушке, действительно, торчали заячьи ушки. Я вспомнил, что сегодня у Боровских традиционная пятничная Playboy party. Видимо, она улизнула оттуда в поисках настоящих приключений.

Я не хотел опять сворачивать в сторону, поэтому пришлось подкатиться к ней.

 

- Зайкам опасно гулять по ночному лесу. Возвращайся к остальным животным, - посоветовал я.

- А ты кто такой серьёзный?

- Я не животное, - гордо обозначив свою позицию, я собрался двинуться дальше.

- Стой, я же знаю, кто ты. Я читала о тебе в детстве. Ты этот самый... ну как его... круглый...

- Шарообразный, - поправил я, раздражаясь.

- Точно, ты - Колобок! - она запрыгала от радости, как будто хорошая память могла каким-то образом решить её проблемы.

- Нет больше Колобка. Те времена в прошлом, - мрачно буркнул я.

 

Она понимающе закивала головой, имитируя вовлечённость во взрослые проблемы:

- Да, понимаю, кризис.

- Нет. Просто у меня теперь начинка. Не знаю как называться. Пирожок, наверное, или Пончик, - я вдруг сам всерьёз задумался над этим. - Может быть Самса или...

- А что за начинка? Сладкая? - зайка начинала бесить меня своими назойливыми вопросами.

 

Наверняка в её мечтательном воображении эта непринуждённая беседа с незнакомцем посреди элитного посёлка должна перерасти в непринуждённый секс с приятной наградой в виде новенького iPhone или колечка от Tiffany & Co, а если очень постарается, то и...

 

- Нет. Фарш, - откровенно признался я.

 

И хотя на самом деле ей было абсолютно плевать на мой фарш, она всё же спросила:

- Какой?

- Сложный... как жизнь. Часть лисы, часть медвежатины, две части волчьего, - я чуть помедлил, разглядывая её удивительные большие, как у доверчивого детёныша, серые глаза. - А теперь и с зайчатиной.

 

У людей на лице есть определённая точка, ударив в которую под нужным углом, можно одновременно сломать нос и выбить несколько зубов из верхней челюсти. Раньше я обожал туда бить. Я называл её «точка сборки». Мне казалось это оригинально.

Потом, когда окружающие превратились в животных - «точка сборки» пропала. Я стал бить куда придётся и в моём сердце надолго поселилась грусть.

Поэтому зайку я ударил в живот, а когда она упала на асфальт, просто накатился на неё всем телом.

Она затихла почти сразу, и я принялся неторопливо жрать своё пятое животное за этот бесконечный день.

*

К исходу ночи темнота растеряла свою густоту. Из последних сил вращая раздувшееся тело, я, наконец, спустился с холма. Из-за поворота показалась долгожданная вывеска - SUSEKI BAKERY. Моё тяжёлое лисо-медведо-волко-заячье сердце обречённо сжалось до нестерпимой боли. Я вернулся домой, но мне уже невозможно было помочь.

Прошлое обожгло как жар родной печи. Я вспомнил своё первое лето. Как беззаботно сидел на окне, с ещё хрустящей корочкой, смотрел на посёлок на холме и мечтал. Мечтал хоть одним глазком посмотреть на тех, кто живёт в этих роскошных особняках и виллах. На загадочных людей в редкой одежде и дорогих автомобилях. На успех, любовь и радость в одном золотом флаконе.

И отсюда, с невысокого деревянного подоконника я отправился во взрослую жизнь.

Я начал жить среди них. Я был как они. А потом я стал лучше них. Увереннее, сильнее, круглее, чем они когда-нибудь могли бы стать. Меня любили за это и ненавидели, лайкали и пытались склевать исподтишка, жаловались в Следственный Комитет и снимали передо мной трусы, давали пин-код от платиновой American Express и прятали в частном бункере. Каждый день я познавал мир роскоши и веселья, пока не понял, что незаметно для себя, перестаю быть мягким.

Пресыщение наступило быстро. Через полгода я больше не мог чувствовать радость этого мира, его согревающее тепло и прозрачное будущее. Я начал черстветь, но ещё не осознал всех последствий этого.

Тогда весёлая жестокость поселилась в моей душе, превратив меня в бесстрашного силача. Я стал зло смеяться и прилюдно хохотать, бить в точку сборки и раздавать пощёчины. Я говорил правду в глаза всем без исключения!

Однажды, месяц назад, я очнулся среди голых тел, с носом, испачканным в муке, и наконец-то понял - мой мякиш неотвратимо черствеет. НЕОТВРАТИМО! Я неизбежно умру. Пусть через год, пусть через тысячу лет, но я умру. И все вокруг умрут. Не важно от моих рук или от какой-то другой случайной жестокости. Я не успею всех убить, и я не успею всех спасти. Они умрут просто так, потому что Вселенной на меня плевать. Как бы бессердечен или добр я ни был - я ничего не значу для неё, потому что я такая же пустышка как и все остальные.

И сейчас, в нескольких метрах от места, где всё началось, я окончательно прозрел: даже съев всех своих врагов, я никогда не заполню пустоту внутри себя.

Над заливом поднимался мой старший брат - круглый, кипящий, полный огня и ярости. Шар, на который я всегда равнялся, о котором мечтал и ради которого совершал всё своё добро и зло.

И даже он, великий, светоносный, начало всему живому, мой старший брат - он тоже умрёт. Я знал это. Как меня разъедает изнутри чужое мясо, роковой термояд отравляет его сердце подлым железом. Однажды мой брат сожмётся в точку и навсегда взорвётся в небытие.

Я больше не мог жить с этой правдой. Весь этот мир был не про меня.

Моё плечо упёрлось в дверь пекарни. Меня мутило, проглоченные звериные голоса орали в моей голове. Я стал стучать.

 

- Бабушка, это я! Открой, бабушка! Это я, Колобок! Я вернулся!

 

В просвет между ставнями я видел, что пекарня пуста - не было ни столов, ни стульев, ни витрин. Здесь давно уже не пекли хлеб. Но я продолжал стучать и звать её, слезами отгоняя прочь горькую правду.

 

- Бабушка, милая, проснись! Это я! Открой, бабулечка, родненькая, пусти меня, пожалуйста! Я больше так не буду! Я больше не убегу!

 

Солнечные лучи коснулись моей покатой лысины. Старший брат прощался со мной, прощая мне всё.

Я знал, моё тесто уже мертво, мякиш превращался в крошь. Жизнь покидала Колобка.

 

 

- Бабушка, я хочу обратно.

 

Иссохшей коркой я бессильно опал у закрытой двери и выдохнул в пыльный порог своё последнее горе:

- Пусти меня обратно в сказку...

Похожие статьи:

Рассказы → Аморальная сказка

Рассказы → Сказка о доме и управдоме

Рассказы → Когда цветет папоротник

Рассказы → Несколько мгновений совсем другой весны

Рассказы → Мэриэн