— А мы поедем?
— А?
— А мы поедем?
— А-а… да, да…
Просыпаюсь, проклинаю все на свете, себя, его, мир весь этот, как он еще стоит, а-ууу-у, где обещанный конец света…
Делать нечего. Я ему обещал. Встаю, выискиваю брюки, они же живые, ночью прячутся под кровать, спасибо, что не кусаются, когда достаю… А ч-ч-черт, укусили, аа-а, нет, это не брюки, это Снежок, еще Снежка этого подобрали, его-то куда девать… Еще ни свет ни заря тащиться к Тась-Ванне, тащить ей ключи, а за котиком посмотрите… Тась-Ванна завизжит, как полоумная, у ти какие ушки, у ти какой хвостик, ды это же валерьяночка в таблеточках… Только бы эта Тась Ванна полквартиры не вынесла, и на том ей спасибо…
Мальчик ждет меня, уже оделся, когда только успел. Ему лет десять, не больше, а-а нет, он говорил, девять с половиной…
— А мы поедем?
— Поедем, поедем…
Я ему обещал. Я обещал ему еще двадцать лет назад.
— Завтракать будешь?
— Не-е-е…
— Тоже верно. А если так, по бутерику?
— Тоже не-е…
Киваю. Не-е, так не-е… Спохватываюсь.
— А Снежка кто кормить будет? раз уж завел, так давай…
Он спохватывается, вытаскивает пачку вискаса, Снежок остервенело рвет кресло, вопит, р-р--рмне-е-е, рр-р-мне-е-е, совсем по-человечески.
Смотрю на мальчишку. Худенький, вихрастый, вроде бы недавно стриг, лучше не стало.
— Ну… поехали.
Прыгает, визжит. Чувствую, уже самому хочется прыгать, визжать, а ведь только что голову от подушки оторвать не мог. Таксист уже ждет, мальчишка кричит что-то, что поедем на такси, чего он радуется, а-а, он же никогда не ездил… Машина несется мимо парка, мимо ипподрома, мимо какого-то понавороченного гипермаркета, мимо…
— А я на лошадь хочу.
— Парень, ты не охренел? Мы что делаем, в Лондон едем или на лошадь?
— В Лондон…
— То-то же…
— Уважаемые пассажиры, просим вас пройти…
Таможенник смотрит на нас, на меня и мальчишку.
— Один едете?
— Один.
— Счастливого пути.
— Спасибо.
Пробираюсь на свое кресло в самолете, мальчишка садится ко мне на колени, уже ворошит какие-то журналы спереди, а я брелок такой с самолетом хочу…
Стюардесса не видит мальчишку.
Его никто не видит.
Только я.
Самолет идет вверх, отправляет меня в нокаут, голову сжимает тисками. Вырубаюсь, вот что значит, не выспался, хоть тут никто не мешает.
Снова вижу его. И не хочу видеть, а вижу. Как там врач говорил, если снова его увидите, попробуйте подумать о чём-то хорошем, что тут может быть хорошее, когда он…
Вон он, огромный, сильный, с громовым голосом, схватил мальчишку, трясет его, грохает кулаком по столу, еще, еще, мальчишка уже даже не плачет, отупело смотрит перед собой… еще бы, третий час ночи, и все люди спят, и все звери спят…
Бросаюсь в комнату, это я уже научился, — входить в комнату, бью здорового мужичищу, кулаком, откуда только силы взялись, ну да, я буду сильнее него, если захочу, а я хочу…
— Не смей… его… трогать!
Хватаю со стола кольт, откуда он только взялся среди тетрадок, разряжаю в мужичищу. Обнимаю мальчишку, который наконец-то заплакал, ну не реви, пацан, все прошло…
— …плохо?
— А?
— Вам плохо?
Просыпаюсь. Женщины на креслах рядом трясут меня за плечо.
— Я… кричал?
— Да… плохо вам?
— Не-е… приснится всякая муть… напугал вас?
Пытаюсь отшутиться. Вроде поверили. Обнимаю мальчишку, который сидит у меня на коленях.
Я его никому не отдам.
Что еще…
Все еще. На лошадь. Обязательно надо прокатиться на лошади. Страшно, в жизни не ездил, даже не знаю, как забраться. Прямо стыдно, тридцать лет, как на лошадь забраться, не знаю. Посмотрели бы на меня далекие предки, которые с детства в седле, да, скифы мы, да, азиаты мы с раскосыми и жадными очами…
Что еще…
Все еще. Лондон. Париж. Египет. Джунгли Амазонки, хотя в жизни не представляю, как я туда полезу. И на какие шиши. Похоже, и правда пора в журналюги-международники перекидываться…
В батискафе опуститься на дно Красного моря.
Что еще.
Все еще. Антарктида. Тоже не представляю, как я там буду. Австралия. Это попроще, хотя мальчишке непременно надо посмотреть кенгуру. А кенгуру, как я понимаю, там по улицам не скачут, как у нас медведи по улицам не ходят… и где их там ищи-свищи…
Что я ему еще обещал… много что обещал. Про космос сразу сказал, не обещаю. И про колонию на Марсе тоже. Он думает, это раз плюнуть, туда-сюда слетать, до соседней галактики — как в соседний магазин на троллейбусе. Ничего, сейчас вроде понимать что-то начал, когда я ему сказал, что Вояджер тридцать пять лет через Солнечную систему летел…
— …ты где был?
Смотрю на мальчишку, как он умеет исчезать и появляться… вот так, из ниоткуда…
— Познакомься, это Паддингтон! — показывает на мохнатого медвежонка.
— Очень… приятно.
Медвежонок хочет пожать мне руку, опрокидывает повидло.
— Вот так, опять я во что-то вляпался…
— Ничего страшного… не поваляешь, не поешь… так в России говорят…
Паддингтон… мой малец тут уже со всеми перезнакомился, и с Паддингтоном, и с Винни-Пухом, и с Чеширским котом, и с Кэрроллом, он заикается, оказывается, будешь тут заикаться с мартовским зайцем… Хорошо еще с Питером Пэном не снюхался, улетел бы куда-нибудь в Нетинебудет…
Нетинебудет…
У нас с тобой, парень, все будет…
Спать… надо спать, почему-то в новых местах не спится. Вытягиваюсь на постели, как там велено, глаза к переносице, уши на ширину плеч… Сон подкрадывается, подступает…
— …да что из тебя вырастет?!
Окрик. Злой. И грох — кулаком по столу, а то и не по столу…
— Папочка, не бей, я тебя люблю!
— Меня не надо любить! Меня слушаться надо!
Врываюсь в сон. Научился уже врываться в сны, это раньше смотрел, скрежетал зубами в бессильной злобе, сейчас уже научился просачиваться…
Распахиваю дверь, хватаю здорового мужичищу.
— Не смей! Его! Трогать!
Бью. Что есть силы. Хватаю со стола тетрадки, учебники, интегралы какие-то, формулы, швыряю в огонь, пропади оно все… хватаю мальчишку, увожу отсюда, из темноты вечера, далеко-далеко, на край земли…
Просыпаюсь.
Он смотрит на меня. Он не спит. Он никогда не спит.
— А я смотри, что нарисовал…
Смотрю на Биг Бэн.
— Сам?
— Ну…
— Молодчина.
Смотрю на рисунок, парень, ты хоть про перспективу знаешь… хочу сказать про перспективу, про тени, про светотени, не говорю… еще не хватало, начну тут, как старый пень, это не так, это не сюда…
Так-то крылья и подрезают…
— Архитектором хочешь быть?
— Ага…
— Ты же вроде как секрет вечной жизни открыть хотел?
— И это тоже.
— И журналистом-международником быть.
— Ну.
Киваю. Вот это надо бы ему намекнуть, что все и сразу не бывает, ты уж одно что-нибудь. И про космонавтов ему надо намекнуть, что это только в книжках все так красиво, а на самом деле полетаешь, потом все зарплаты на лекарства уйдут… А журналист-международник из тебя, парень, получится… если не полезешь куда не надо, и не подстрелят тебя кто не надо…
Мальчишка смотрит на меня.
Он не знает, что его нет.
Он не знает, что умер. Двадцать лет назад. В ту ночь, когда он клялся и божился здоровому мужичине, что будет менеджером, честно-пречестно, как все, и учиться будет на экономическом, честно-пречестно, как все…
Чешу его за ухом, там у него родинка в форме Японии, у меня такая же за правым ухом. И чуть ниже пупка у него треугольная родинка. Я его раздетым не видел, но знаю.
Потому что у меня такая же…
— Ну что, Антон, заданьице есть… — редактор смотрит на меня, скрещивает пальцы.
Холодеет спина, какое там заданьице, хочется домой, зарыться в кровать, спать, спать, спать, не вылезать целую неделю…
— И… какое?
— Вы тут про Бразилию писали…
Ёкает сердце.
— Увижу ли Бразилию до старости моей…
— Ну. Поедете?
Мальчишка стоит за спиной редактора, прыгает на месте.
— Да.
— Справитесь?
— Обязательно.
Мысленно проклинаю все. Сколько там суток в самолете… Сдохну я в этом самолете, вот что…
— А мы в джунгли пойдем? — не унимается он. Конечно же не редактор.
— Вот только джунглей мне еще не хватало…
Он смотрит на меня. Оторопело. Сам смотрю на себя, вот черт, скучный взрослый, который лежит на диване, и не хочет идти в джунгли.
— Х-хорошо… там… посмотрим… проводника найдем… дома… в интернете глянем…
Выходим из офисов, здоровенная тетка налетает на мальчишку, проходит сквозь него, не замечает. Чуть не сказал ей посторониться, вот до чего дошел… Что-то купить нужно было, как всегда не помню, как всегда в магазине скуплю все, кроме того, что нужно было…
Крик.
Там, в глубине улицы, так кричат дети, опять кто-нибудь тащит своего ребенка куда-нибудь, куда ребенок идти не хочет, да ты мне всю жизнь испоганил, да на кой черт тебя родила…
Оборачиваюсь. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как здоровый мужичара затаскивает моего мальца в машину.
Ловлю такси, прыгаю на сиденье.
— Вон… за тем жигулем… быстро.
— За каким жигулем?
Ах да, он не видит. Жигуль разбился десять лет назад, тогда же разбился мужичара. А мальчишка умер раньше, двадцать лет назад, когда клялся быть как все, как все, как все…
Налево… направо… прямо… скорей… две цены плачу… левее…
Жигуль срывается с моста, летит кувырком, ощеривается пламенем. Вот так она и разбилась десять лет назад.
— Тормози.
— На мосту нельзя…
— Три цены.
Тормозит. Плачу три цены, сдачи не надо, бегу по виадукам и переходам вниз, под мост…
Мужичара грохает кулаком в стену, держит мальчишку.
— …пойдешь, как миленький! В универ! Как все!
— Нет…
Мальчишка открывает рот, ну только посмей сказать — пойду…
— Нет!
Ору. Мне уже плевать, что меня слышат прохожие. Ору. Бегу к ним, через какие-то ограждения, проход закрыт…
— Не смей!
— А ты кто такой?
— Не смей! Его! Трогать!
Сцепляемся с мужичарой, он меня не узнал, тем лучше, это он со мной такой храбрый был, а перед чужими людьми трус-трусом, перед начальником только что башмаки ему не вылизывал… А ты, малец, что стоишь, смотришь, беги, в Бразилию, в Лондон, на Марс, в далекую галактику, в страну Нетинебудет, от институтов, от как-все, от менеджеров, беги, беги, беги…
Сжимаю горло отца, сильнее, сильнее, что я делаю, что надо, то и делаю, не боюсь тебя, не боюсь…
Перевожу дух.
Хватаю мальчишку.
— Пойдем.
— К-куда?
— В Бразилию… в джунгли… там туры есть, туристские тропы…
Он смотрит на меня пустыми глазами, нет, неужели этот его убил, неужели…
Окликаю мальчишку по имени. Не по тому, которое стоит в метрике, а по тому, которое он сам себе дал — Арктур…
— Ага… пошли…
— Пошли.
— А он?
Уже на мосту оборачиваюсь, смотрю на отца, не хотел я его убивать, так вышло. Да он сам тоже не хотел меня убивать, он хотел, как лучше, жалко только не знал, как оно — лучше…
Отец тяжело поднимается со ступенек…
Холодеет спина.
Идет куда-то в сумерки.
Жду.
Вижу. Там. Вдалеке. Тесная комнатенка с развешенными простынями, тощий мальчонка сидит в углу, мастерит крохотный фрегат.
Вижу.
Здоровый мужичище хватает мальчонку, швыряет картонный фрегат на пол, топчет ногами, за уроки и не брался, идиотище, да что из тебя вырастет… Не узнаю своего отца в детстве, не узнаю своего деда, только догадываюсь — они.
Отец бежит к комнатенке, почему-то не может войти…
Мужичище орет на мальчишку, семью позоришь, мне что про тебя Мариванна сказала…
Отец ломится в комнату… ну давай, папка, это же просто, там, в прошлом барьер надо руками раздвинуть…
Отец оборачивается, кажется, услышал мои мысли, я показываю ему, как войти в прошлое…
Он входит, бросается на здорового мужика, отсюда слышу крик, не смей его трогать… Хватает мальчонку, самого себя, отталкивает своего отца, моего деда, уводит мальчонку из тесной комнатушки куда-то, где море и пальмы, и качается на волнах фрегат…
2014 г.
