Каждому да воздастся

С минуту старик сощурившись всматривался в моё лицо, но вот кустистые брови его удивлённо поползли вверх:

– Чарльз? Чарльз, мальчик, ты ли это? – голос напоминал скрип несмазанных петель.

– Дядюшка Джо! Как ваше здоровье? – я протянул руку.

– Чарльз… Чарльз… – повторял старик, энергично сотрясая мою ладонь, и в его блёклых глазах на секунду зажегся прежний задорный огонёк. – Сколько же я тебя не видел, Чарльз?

– Да уж порядком, – я снял шляпу и, повинуясь приглашающему жесту, шагнул в дом, – пару десятков лет, пожалуй. Сами понимаете, раньше никак нельзя было.

– Да-да, конечно… – скрипнул то ли хозяин, то ли дверь, которую он закрыл за собой, – всё этот чёртов карантин…

Я повесил шляпу и оглядел комнату. Здесь как будто ничего не изменилось, словно время прекратило свой бег одновременно с остановкой почерневших от груза лет массивных каминных часов, что стояли во всех смыслах ещё в ту пору, когда я пешком ходил под вот этот не менее древний тяжёлый деревянный стол с рассохшимися витыми ножками. Всё тот же раритетный телевизор с выпуклым экраном. Интересно, он ещё работает? Радиола. Радиола! Много ли молодых людей в наше время опознают этот диковинный аппарат? Круглые ручки настроек всегда казались мне глазами, а ряд выпуклых кнопок цвета слоновой кости напоминал зубы. В детстве я боялся её, потому что считал затаившимся чудовищем. Радиола, как обычно, пучила на меня кругляши и щербато скалилась кнопками. Щербато, потому что одна кнопка была нажата.

Другие вещи с неменьшим успехом могли бы служить музейными экспонатами. Впрочем, как и сам их владелец. Разве что он не в силах был противостоять влиянию времени – согнулся, сгорбился, прижался к земле от непосильной тяжести прожитых лет, высох и пожелтел, точно мумия, волосы изрядно поредели, лишь только седые брови, как и прежде, нависали над ввалившимися глазами. Одет хозяин дома был в бесформенную вязаную кофту, некогда зелёную, а теперь жёлто-бурого цвета. Из-под полы кофты виднелись простые холщовые штаны в синюю полоску. Кажется, те же самые, что и пару десятков лет назад. Или точно такие же. Даже обувь – матерчатые клетчатые домашние туфли со стоптанными задниками – на первый взгляд ничем не отличалась от той, которую я запомнил с детства. На минуту я представил себя мальчиком и позабыл о том, что обстановка снаружи изменилась за эти годы до неузнаваемости.

Хотя, нет… Что-то не состыковывалось с моими воспоминаниями. Увиденная картина как будто выцвела от времени, лишилась красок, побледнела. Возможно, причиной тому был изрядный слой пыли, который покрывал всё вокруг. Но не мог же и сам дядя Джо так запылиться. А он не только поседел, но и посерел, точно подёрнулся муаром времени. Единственный мостик в моё детство. Последний житель городка.

* * *

– Чарли, милый, передай маме, что её пикули просто чудесны! – дама с неизменной высокой причёской и в домашнем халате машет мне из-за невысокого заборчика.

– Хорошо, миссис Бредли, обязательно передам! – отзываюсь я на бегу. – А Дэвид выйдет?

– Дэвид выйдет, когда закончит прополку. Если хочешь увидеть друга скорее – можешь помочь ему на огороде.

Солнце лениво приближалось к зениту, дома по сторонам улицы медленно колыхались в дрожащем мареве, воробьи увлечённо купались в дорожной пыли. В такую жару меньше всего хотелось что-то делать, разве что сидеть на берегу пруда и слушать кваканье лягушек, но, кроме Дэвида, и не с кем было туда пойти, не с выскочкой же Джонни Паркером. Я вздохнул и открыл калитку.

Дэвид, злой и потный, возился в огуречных грядках.

– Долго тебе ещё? – я с удивлением обнаружил, что сорняков на участке практически не осталось.

– Не знаю! – раздражённо рыкнул Дэвид. – Если бы не эта чёртова марсианская трава…

– Какая трава? – я ещё раз внимательно осмотрелся. – По-моему, всё чисто.

– Это по-твоему. Но мама придёт – проверит.

Он встал на карачки и полез куда-то в огуречные заросли. Я присел и наконец увидел причину чертыхания Дэвида. Едва различимые красноватые росточки тут и там высовывались из рыхлой земли. Мой друг остервенело выщипывал их пальцами.

– Да кому они помешают, такие крошечные?

– Не знаю, – Дэвид отёр рукавом пот со лба, – но мама говорит, что нужно уничтожать их, пока они маленькие.

Потом мы сидели на берегу пруда, лениво переговаривались и кидали камешки. Пруд почти не изменился – заросли камышей всё так же окружали с трёх сторон его болотистые берега, а на четвёртом – сухом каменистом бугре – в тени раскидистого тутовника сидели мы. За пределами же этого уютного мирка, насколько хватало взора, поля были покрыты этой красной марсианской гадостью.

На самом деле никто не знал, откуда она появилась. Поговаривали, что причиной явилось падение метеорита пару лет назад. Марсианской же эту траву окрестили за непривычный зловеще-бурый, почти красный цвет. Жёсткие узловатые стебли, мелкие острые листики, ощетинившиеся какими-то колючими волосками. Мало того, что сам по себе сорняк неприятный, так ещё и настолько агрессивный, что через два года заполонил каждую пядь земли, где чьи-либо руки не приложили усилий для избавления от него.

Мне было проще – у моих родителей огородик был малюсеньким и мама обычно никого не допускала в свою епархию. Бедняга Дэвид же почти не выходил за ограду, без устали вырывая противные растения, не смея ослушаться властную и непреклонную миссис Бредли.

– Ха-ха, простачок Дэвид, – потешался Джонни, с которым мне волей-неволей пришлось общаться, – вот меня никто не заставляет пропалывать участок, потому что отец привёз из города опрыскиватель и какую-то специальную химию от сорняков. Пару раз в неделю пройтись вдоль заборов, попшикать газом – и все дела, марсианская дрянь дохнет ещё на пути к нашим грядкам!

Отец Дэвида вряд ли был способен облегчить участь сына. Да и не до этого ему было. А Миссис Бредли придерживалась мысли, что труд ещё никому не навредил, зато сделал из обезьяны человека.

Поэтому Дэвид, характером уродившийся явно не в мать, лишь тяжко вздыхал и, точно раб на плантации, снова отправлялся на ненавистный огород. Там его и нашли – уткнувшимся лицом в морковную грядку, словно прикорнувшим от усталости.

Дэвид был первым. Я помню похороны, тогда меня ещё не отправили в город. Миссис Бредли, по обыкновению твёрдая и монументальная, точно статуя Свободы, не обронила ни слезинки. Мистер Бредли плакал не таясь и поминутно сморкался, от чего его красный нос приобрёл цвет лилового платка. А уже через неделю свежая могила Дэвида покрылась хищными пурпурными ростками.

* * *

Скрип осиротевших качелей напоминает голос дядюшки Джо. Я счищаю ладонью струпья облезлой краски и присаживаюсь на край потемневшей доски. Мистер Бредли каждую весну белил стены и подкрашивал коричневой эмалью фронтоны. Сейчас дом непривычно серый, потому что много вёсен не видел кистей и красок. Окна целые, но в них не светится жизнь, они похожи на остекленевшие глаза мертвеца.

– Скотт ненадолго пережил сына. Сам понимаешь, Чарльз, с его-то пристрастием к дрянному виски… Ты не помнишь, как он умер?

– Нет, я уже уехал к тётке в город и начал учиться, а потом дорогу перекрыли.

– Да, чёртов карантин… А Дороти ещё с год воевала с чёртовой травой. Вырывала и вырывала её без устали и всё повторяла, что это чёртовы марсиане виноваты в смерти её близких. Понятное дело, свихнулась – думали мы.

– А что с ней случилось? – Как бы тебе объяснить… В общем, её вырвало. Страшное зрелище, я тебе скажу! Она лежала с открытым ртом вот здесь, на крыльце, видимо, в последний момент пытаясь выскочить из дома. Голова её свесилась вниз, а пищевод и желудок доставали до самой земли. Ужасная смерть! Санитара стошнило прямо тут, хотя к этому времени он уже бог знает сколько трупов увёз из городка.

Мы идём вдоль единственной улочки. Идём не торопясь – дядя Джо мелко семенит рядом, шлёпая клетчатыми туфлями. Яркие краски детства буйствуют лишь в моих воспоминаниях. Сейчас всё в округе серое. Ни красного, ни зелёного пятнышка не осталось на выжженных напалмом полях. Высохшие скелеты деревьев не отбрасывают тени. Ветер не колышет камыши у пруда. Лишь невесть откуда взявшиеся воробьи, как и прежде, безмятежно купаются в серой пыли, наполовину смешанной с пеплом.

Скрипучий голос прервал тишину:

– Где-то через полгода власти спохватились. Объявили район зоной экологической катастрофы, закрыли дороги и предложили эвакуироваться всем желающим. Некоторые уехали, но старики остались. Куда нам, здесь наш дом, единственное место на Земле, к которому мы привыкли. Паркеры вон собирались уехать, но не успели, – дядя кивнул в сторону богатого двухэтажного дома, на голову возвышающегося над всеми остальными. – Сэм даже Бьюик свой надраил.

Мистер Паркер всегда надраивал свой Бьюик. Сколько себя помню. Такая машина была единственной в городке, и отец Джона очень гордился престижной моделью. Ездил он мало, зато каждый день выкатывал Бьюик и буквально сдувал пылинки с блестящих хромированных деталей. Думаю, если смести пепел, они и сейчас заблестят. Только не выкатишь машину из гаража, несмотря на то, что ворота открыты – колёса давно испустили дух, и теперь авто лежит почти на животе, напоминая замершего крутобокого диковинного зверя с выпученными глазами-фарами.

Дом Паркеров сохранился лучше. Он был обшит корабельной доской, местами ещё покрытой лаком, и, если бы не слой серого пепла, то можно было бы посчитать жилище обитаемым. Не потревоженный ни чьей ногой пепел лежал и на ступеньках крыльца, а у порога собрался в солидную кучу, что напрочь отметало любую мысль о наличии в доме кого-нибудь живого.

– А почему они не успели уехать?

– Угорели. Задохнулись газом. То ли трубу прорвало, то ли конфорка погасла – не упомню уже, но однажды утром вся семья так и не проснулась… Что бы ни говорили, но Сэм был хорошим соседом. И Анжелина, и даже сорванец-Джонни. А особенно жалко малышку Сьюзан. Ей же ещё двух лет не было. Господи, что ты творишь, за что же караешь души безгрешных младенцев!

Дома, дома… Такие разные, но такие одинаково безжизненные теперь, что по правую, что по левую сторону улицы. В ряду строений неожиданно появился просвет. Несколько обугленных балок – всё, что осталось от стоявшего на этом месте домика. Я не могу вспомнить, кто здесь жил.

– Старик Марк Циммерман, – скрип дяди Джо выручил мою память, – он всегда был с прибабахом. Однако это ему первому пришло в голову выжигать марсианскую мерзость. Он заправлял бензином садовый опрыскиватель и поливал огнём всё, что лезло из земли на его участке. Понятно, погорели и все остальные растения, от чего земля за его забором стала серой пустошью, но Марк говорил, что война не бывает без жертв среди мирного населения. Вот и сам он тоже стал жертвой – по неизвестной причине вспыхнул бензин, что хранился в доме, и в один миг всё сгорело в адском огне. Только кости потом извлекли из-под головёшек и похоронили в закрытом гробу.

А вот этот дом я хорошо помню. Здесь жили три сестры – спальня у них была одна, и окно её выходило в тупиковый проезд, когда-то заросший по бокам колючим кустарником. Сейчас нет ни кустов, ни забора, и всегда казавшийся приземистым дом как будто стал выше. Вот оно – это окно, зияет пустой рамой. А когда-то я швырял в него камешки и тут же нырял в кусты, прислушиваясь к гулким ударам сердца. А потом получал от матери за порванные штаны. Всё дело в Джули. Старшей. Я так и не решился ей признаться… Не успел.

– Стивен, видать, умом тронулся от этой травы, – дядя Джо тоже остановился. – Ух, как он её ненавидел! Особенно после этого дела. Ну, сам понимаешь, что ещё оставалось бедняге, только заливать за воротник. Три девки в доме и жена, всех кормить надо, одевать, а работы нет. И уехать некуда. Одна надежда на огород, но проклятая трава-то уже совсем удержу не знала. Воевал он с ней. Натурально воевал – палил по вечерам из ружья. Только сам понимаешь, ей пуля, что слону дробина. В общем, довоевался Стив… Я сам не видел – шериф потом рассказывал. Мол, сбрендил вояка, всю семью свою перестрелял, а потом и себе дуло в рот… Эх-эх…

У меня замерло сердце – мы подошли к дому моей семьи. Жадно впитывал я картину ужасного опустошения, на которую накладывались кадры воспоминаний.

Вот здесь, по сторонам дорожки из каменных плит, были цветы. Я наступил на упавшую калитку, она хрустнула. Мама очень любила цветы. Флоксы, розы, георгины, тюльпаны и такие, диковинных названий которых я уже и не вспомню. И, конечно, петунии. Вся стена, выходившая во внутренний дворик, была увешана цветущими кашпо. Мама часами рыхлила, поливала, удобряла. Иногда мне казалось, что цветам она уделяет больше внимания, чем мне. Даже ревновал немного.

Кашпо остались. Пустые, мёртвые, брошенные, они косо висели на стене, на остатках забора, стояли на ступенях террасы. У нас была терраса – широкая, приподнятая на бетонных сваях, с дощатым полом. Сейчас доски рассохлись и сквозь щели проглядывала серая земля. Мы любили обедать здесь в прохладе – дом защищал от палящего солнца. Папа читал газету, сидя в плетёном кресле, которое и сегодня почти как новое – только пепел сотри. Мама ставила супницу посередине широкого стола, накрытого кружевной скатертью.

* * *

– Чарли, я переговорил с Мартой, – папа откладывает газету и придвигает кресло, – вопрос решён – будешь жить у неё. Здесь у тебя мало шансов набрать баллы в колледж. Завтра едем подавать документы в старшую школу.

Тётя Марта приезжала два или три раза. Всё время прикрывалась от солнца зонтиком, расхаживала по дорожкам и беспрестанно восхищалась:

– Ах, Эмили, какие у тебя чудесные цветы! – говорила она маме.

– Джон, как я тебе завидую! – это уже папе, когда мы все собрались за обеденным столом. – У тебя прекрасный дом, отличная семья, а местность вокруг просто замечательная!

Как сейчас слышу этот восторженный щебет, подобный чириканью воробьёв под стрехой, звяканье ложек, лай собаки на другой стороне улицы и привычный стрёкот газонокосилки мистера Марселя с соседнего участка.

– Так переезжай к нам, что ты потеряла в этом душном городе? – папа неоднократно предлагал сестре поселиться у нас, но тётя Марта всегда отнекивалась.

– Рада бы, но, увы, я так привыкла к цивилизованной жизни… Театры, музеи, распродажи. К тому же, я ещё молода и не теряю надежды найти достойного спутника жизни. Может быть, и у меня появится этакий смышлёный малыш Чарли, – и она ласково трепала меня по вихрастой голове.

Спутники у тёти появлялись с завидным постоянством – это я хорошо запомнил за время жизни в её квартире. Но редко кто больше месяца выносил этот неумолкающий щебет.

* * *

Скатерть давно рассыпалась в пыль, а столешница потемнела и выгнулась дугой. Вдруг что-то красное мелькнуло в трещине пола. Неужели марсианская зараза сохранилась в укромном уголке? Не может быть! Я с тревогой приподнял край оторванной доски и увидел сдутый резиновый мяч. Мой мяч – вдруг очень отчётливо вспомнилось, как искал его по всем закуткам долго и безуспешно, а потом был уверен, что это Джонни взял его у меня без спроса и не собирается отдавать. Выходит, зря затаил обиду на соседа.

Я стоял коленями на серых, изогнутых временем досках, смотрел на свой мяч и плакал. Плакал, не стыдясь непрошеных слёз. Плакал впервые с того момента, как пришло известие о гибели моих родителей.

– Дядя Джо… а как… это произошло?

– Ох, лучше бы тебе не знать, сынок…

– Нет, я должен знать! – возразил я с решимостью.

– Ну что ж… Твоё право… – старик вздохнул, и брови его сложились скорбным домиком. – Их загрызла пума.

– Пума? Откуда здесь пума?

– Загадка. Никто не знает. Последнюю пуму видели в окрестностях лет сто назад, и вдруг это исчадие ада возникает из какой-то преисподней лишь для того только, чтобы сожрать Джона, Эмили и козу.

– Козу? – мне показалось, что я ослышался. – Какую козу?

– Ну да, ты же уже уехал. Джон купил козлёнка и кормил его исключительно красной травой. Коза выросла и привыкла к этой гадости. Каждый день её выпускали в ограду и зорко следили, чтобы она не зарилась на цветы. Хотя козу они не очень-то интересовали – подсела, видать, на эту дрянь и славно освобождала участок от марсианской поросли.

Только теперь я обратил внимание на фанерный сарайчик, наспех присобаченный к задней стене дома.

– Да, это Джон для козы сколотил. На ночь её запирали, чтобы не сбежала. Там её и нашли, точнее, что осталось после пиршества пумы. Удивительно, что дверь оказалась закрыта снаружи на крючок. Как эта бестия умудрилась забраться внутрь? Разве что заперла за собой дверь после трапезы, как вежливая гостья… А на следующий день тварь добралась и до твоих родителей. Прямо среди белого дня. Никто ничего не видел и не слышал. Бартоломью говорил, что ему мешал шум газонокосилки, а остальные-то далековато были. Ох, Чарли, поберегу твоё сердце, не стану рассказывать, что осталось от Джона и Эмили…

– А пуму не выследили? – я вдруг осознал, что испытываю лишь любопытство, словно речь шла о чужих людях.

– Да кто бы этим занимался? В городке людей-то к тому времени почти не осталось. Фермеры уехали первыми, устав бороться с красной заразой на полях. Закрылась школа, а потом и магазин, перестал ходить автобус. С последним рейсом сбежал даже пастор.

– Как же вы жили?

– А так и жили – в страхе. Продуктов, слава Богу, хватало – из магазина же ничего не вывезли в этой суматохе. Хозяин попросту махнул рукой и не стал запирать двери. А там консервов на сто лет вперёд. На огороды-то уже надежды не было.

Тягостные воспоминания заставили меня покинуть веранду. Мы продолжили путь по улице. Старик шаркал туфлями и скрипел про дальнейшие события.

– Бартоломью, правда, не боялся, – дядя Джо кивнул на соседний участок. – Или делал вид. Он говорил, что ему всё равно, зелёный у него газон или красный. Главное, чтобы ровный. В последние дни перед смертью прям помешался на этом – почти не слезал с газонокосилки. Да наверное так и было – нужно быть не в своём уме, чтобы остаться в вымершем городке наедине с этой марсианской дрянью.

В груде металла, что украшала сейчас ровный серый участок мистера Марселя, трудно было признать газонокосилку. Напалм ничего не щадил. Я боялся задать следующий вопрос, но старик сам ответил на него:

– Он попал под свою косилку. Как это было – никто не видел. Помню, я обратил внимание, что мотор замолк на какое-то время, как будто заглох. А потом заработал снова, и тут же раздался дикий крик Бартоломью. Судя по следам, он начал копаться в двигателе, как вдруг машина завелась и переехала через бедолагу, изрубив его в капусту. Он ещё прополз через пол-участка, оставляя кровавый след в красной траве, а косилка чихнула и встала навеки, как будто удовлетворившись свершённым злодеянием.

– Когда это случилось? – прервал я затянувшееся молчание.

– А вот аккурат перед тем, как объявили карантин. Тогда понаехали военные и забрали последних стариков. Остались только я и Зоя. Ты же помнишь Зою?

* * *

Конечно, я помнил Зою. Огромная, мясистая и чёрная, она появилась в городке неизвестно откуда.

– Я Зоя, – объявила странница, которой уже тогда было не меньше пятидесяти.

Больше мы о ней ничего не знали. Несмотря на цвет кожи, Зоя как-то сразу сошла за свою. Она подрядилась домработницей за еду и жильё к одинокому старику, что жил на самом краю городка. Хозяин довольно быстро отправился к праотцам, но никто и не подумал ничего плохого, потому что апостол Пётр давно уже заждался его на небесах. А Зоя стала владелицей скромного домика в забытом Богом уголке, и её седая всколоченная шевелюра быстро примелькалась на площади, в магазине и в церкви.

Зоя невольно привлекала внимание. Во-первых, тем, что была на голову выше большинства жителей городка. Во-вторых, несколько эпатажным видом – она рядилась в какие-то серые лохмотья, а выпученные глаза на чёрном лице казались безумными, потому что дико сверкали белками и, казалось, готовы были выскочить из орбит, когда их обладательница, наделённая (в-третьих) зычным голосом, что-то фанатично проповедовала в любом мало-мальски людном месте.

Проповеди её имели лишь поверхностное отношение к церкви, и пастор, послушав пару раз, строго-настрого запретил Зое посещать приход, что, впрочем, её ничуть не остановило. Да и попробуй остановить триста с лишним фунтов безумия! В конце концов к Зое привыкли и перестали обращать внимание, а приезжим выдавали её за местную достопримечательность.

С началом нашествия марсианской травы Зоя снова обрела свою паству.

– Сие кара божия! – вздымала она чёрную указательную сосиску. – Да воздастся всякому за грехи его, да припомнятся помыслы тайные, да постигнет возмездие справедливое!

В общем, несла она свою обычную маловразумительную чушь, но нет-нет, да останавливался кто-нибудь, привлеченный зычным голосом. А где один, там и два, а где двое, там, как известно, толпа. И тогда расходилась проповедница не на шутку, брызги слюны с мясистых губ долетали до второго ряда слушателей, а глаза, как обычно, ещё чуть-чуть, и готовы были выскочить и покатиться по дороге до самого дома своей хозяйки.

Что было дальше – не знаю, но никак не думал я, что наша знаменитость задержится в городке чуть ли не дольше всех его коренных обитателей.

* * *

Пройдя по заброшенной улице туда и обратно, мы снова оказались в доме дяди Джо. Я рад был не видеть больше картину опустошения и сел в кресло спиной к окну. Но не на все ещё вопросы получены ответы.

– А почему вас с Зоей не эвакуировали?

– В общем-то, эвакуация не была обязательной, – старик зажёг огонь под кофейником. – Всех просто настойчиво уговаривали. Но ты же помнишь Зою! Она сама кого хочешь уговорит. Когда появились солдаты, Зоя воспряла духом и ринулась вправлять мозги новым слушателям. Итогом её проповедей стало дезертирство нескольких новобранцев, которые сломя голову бежали через поля до самой линии оцепления. Полковник лично приходил уговаривать Зою бросить упрямиться и уехать из опасного места, но она заявила, что мы избранные, и для нас божья кара обернётся благодатью, ибо помыслы наши чисты, а намерения мирны.

– Вы? – удивился я.

– Да, Чарли, видишь ли… мы с Зоей уже к тому времени.. как бы… ну сам понимаешь! Я давно уже одинок и тогда был ещё почти не стар. Она – женщина, конечно, не первой молодости, но вполне ещё в соку. Да и сама судьба, что защитила нас от напасти, как бы намекала.

– Но Зоя же тоже… погибла?

– Да, увы… Несмотря на уговоры, она не согласилась переехать. А мне было привычнее и удобнее в своём старом жилище, где каждая вещь напоминала о лучших временах. К тому же, я опасался, что солдатня просто-напросто растащит мои раритеты на сувениры. Так и ходили друг к другу в гости через весь городок. А пока военные выискивали источник угрозы, Зоя решила, что своим миролюбием заслужила доверие марсианской травы. Ведь мы оба до сих пор эту дрянь не трогали, потому что нам она не мешала. И вот Зоя и сама уверовала в собственные слова о благодати. В один из визитов сообщила мне, что трава съедобна. Что это избавление от голода, манна небесная, ниспосланная избавить души праведные от страданий. А потом я увидел, как она её готовит. Минут пять варит в подсоленной воде, «чтобы вышла горечь», сливает красный отвар, режет массу на кусочки. Теперь можно делать, что хочешь – добавлять в салаты, заправлять супы или тушить на сковороде. Она, мол, уже давно на эту траву перешла и чувствует себя отлично. А ты представляешь, сколько Зоя потребляла продуктов? Сказала, что по вкусу похоже на грибы и мне предлагала попробовать. Но я отказался – побрезговал. А на следующее утро…

Старик замолчал, отрешёно глядя прямо перед собой. Я не торопил, понимая, что рассказ подошёл к самому страшному эпизоду. Кофе вскипел и с шипением загасил огонь.

– Ах ты, сучий потрох! – хозяин подскочил к плите.

Потом мы пили кофе и ели консервированную чечевицу, разогретую на сковородке.

– Извини, Чарли, но мяса у меня нет. Я больше не ем мяса. С того самого утра… – старик собрался с духом. – Видишь ли, я до сих пор ощущаю этот запах. Запах варёного мяса, которым встретил меня дом Зои… Густой сладковатый запах, как будто полы вымыли бульоном. Я бросился на кухню и увидел… В общем, взорвался бойлер. Ты знаешь, у меня такой же, на сто галлонов. Надёжная штука. С термостатом и предохранительным клапаном. Как думаешь, какова вероятность, что термостат сломается, а клапан заклинит? Ведь именно такое заключение дали эти военные. Чарли, я никогда не слышал, чтобы два этих надёжных устройства отказали одновременно. Причём, в тот момент, когда Зоя находилась рядом. А запах… С тех пор я не могу смотреть на мясо, сразу вспоминаю этот запах и ту жуткую картину, что предстала перед моими глазами…

Дядя Джо снова замолчал, а я думал о том, как много пришлось вынести этому человеку. Он пережил смерть всех своих соседей, потерю поздней любви, но не сломился, не сбежал, не свёл счёты с жизнью.

– Ты знаешь, хотелось… – он как будто читал мои мысли. – Хотелось и в петлю залезть, и бросить всё к чертям собачьим. Но потом мне стало всё равно… Тело Зои унесли на носилках четверо крепких ребят. А днём приехали пожарные и прилетели самолёты. Самолёты поливали всё в округе огнём, а пожарные – водой, но только стены деревянных домов. Всё-таки это имущество, которое приказано было сберечь. Потом военные ходили по гари с огнемётами, дожигая всё, что могло уцелеть в канавах, под камнями, за кирпичными оградами. А потом карантин. Долгие пятнадцать лет карантина, когда лишь военные изредка навещали меня, приезжая проверить результаты обработки и, в случае необходимости, уничтожить свежие побеги. Эта дрянь оказалась живучей. Но когда её мало, она неопасна. Прошло года три с тех пор, как был замечен последний росток. Так выходит, карантин сняли?

– Ну… почти, – уклонился я, вспомнив три бутылки «Джек Дэниелс», что мне пришлось оставить на блокпосте. – Но скоро снимут.

– Чарли, ты не представляешь, как я рад, что ты приехал! Знаешь, ты единственная ниточка, что связывает меня с прошлым. Надеюсь, ты останешься на ночь? Ведь ты совершенно ничего не рассказал о себе.

– К сожалению, дядя Джо, остаться я не могу… Работа, будь она проклята. А у меня всё хорошо. Ничего такого, чем хотелось бы похвастаться, но и жаловаться особо не на что.

– А кем же ты работаешь?

– Журналистом. Знаете, ничего интересного – хроники, сводки новостей, обычная рутина городских событий. Ну, пожалуй, мне пора.

– Подожди, – встрепенулся старик, как будто что-то вспомнив, – я всё же должен поделиться своим открытием. Это очень важно… для всех. Кто знает, сколько мне осталось?.. Пойдём!

Заинтригованный, я отправился следом. Мы прошли по коридору, и дядя отпер неприметную дверь. Каменные ступеньки круто уходили вниз.

– Когда-то я выращивал здесь шампиньоны, – старик кряхтя начал спускаться. – Ты не знал? А я даже обеспечивал ими весь городок. Но потом это стало никому не нужно.

Мы оказались в довольно просторном подвале с низким потолком. Вдоль стен были навалены какие-то ящики и груда мешков с полуистлевшей соломой, а посередине ярко светился большой стеклянный куб.

– Смотри! – дядя Джо с таинственным выражением лица открыл дверцу. Под светом люминесцентной лампы в глубоком ящике с перегноем росло странного вида растение. Широкие плотные листья бледно-зелёного цвета по форме напоминали крылья бабочки и были покрыты нежным ворсистым пушком. Центральный стебель толщиной с руку поднимался на высоту моего роста и разделялся на несколько кистей, свисавших по сторонам. Каждая из кистей оканчивалась похожим на кокосовый орех чуть продолговатым плодом размером, пожалуй, с гандбольный мяч.

– Что это? – Не узнаёшь? Это марсианская трава.

– Совершенно не похоже! И почему она не красная?

– Думаю, потому что не получает ультрафиолета. Или из-за благоприятных условий. Не знаю, но когда я нашёл малюсенький росток и пересадил его сюда, он начал меняться.

– Но зачем? Зачем, дядя Джо?! Ведь это сводит на нет все усилия властей по обеззараживанию территории!

– Ну, во-первых, никакой опасности нет. Куда она отсюда денется, не убежит же. А во-вторых, мне нужно было докопаться до сути. Каждому да воздастся. Чёрт возьми, Зоя была права! – глаза старика засверкали безумным огнём. – Те, кто стремился уничтожить эту напасть, получали по заслугам. Меня миновала беда сия, потому что я никогда не трогал траву. Выходит, она возвращает содеянное бумерангом. Отвечает злом на зло. А за добро должна отплатить добром.

– Так что же, вы всерьёз думаете, что это трава…

– Конечно! Конечно, Чарльз! Это же очевидно! Ты только посмотри! – он повернулся к оранжерее. – На самом деле это не трава – дерево. И оно плодоносит. Впервые за десять лет оно дало плоды. Что это, как не благодарность за мои труды? За спасение от гибели. За то, что я удобрял, поливал, следил за температурой и влажностью. А недавно я настроил автополив, так что, даже если заболею, дерево не засохнет. Настало время вкусить плоды, Чарльз!

С этими словами дядя протянул руки и с усилием дёрнул плод на себя. С лёгким хрустом стебелёк отломился и поник, обронив несколько капель розоватого сока.

– Похоже, теперь он созрел, – старик потряс «кокос» около уха и протянул мне. – Пойдём вкушать!

Плод был тяжёлым и твёрдым, а покрывающие его волокна неприятным образом напоминали волосы. У выхода я обернулся, и мне показалось, что волосатые плоды чуточку покачиваются вверх-вниз, словно трава кивает мне на прощание многочисленными своими головами.

– Это только оболочка, – объяснял дядя уже на кухне, – я нашёл наилучший способ размягчить скорлупу. Для этого мне пришлось испортить парочку предыдущих, но они всё равно были ещё незрелыми. На самом деле, достаточно промыть его тёплой водой с добавлением уксуса.

Он опустил волосатый мяч в кастрюлю и через пару минут вынул его чистым и гладким, с розоватой глянцевой кожицей.

– Ну что ж… вот и настал этот момент – момент истины! – с пафосом воскликнул дядя и острым ножом рассёк плод надвое.

Запахло странно и приятно. Как будто немного ананасом, немного корицей и самую малость мятой. И ещё чем-то незнакомым. Содержимое половинок представляло собой студенистую розовую массу, немного похожую на мозги. Вид этот не вызывал аппетита.

– О! Поспело! – дядя вооружился ложкой. – В прошлый раз было твёрдым и кислым. А ты что стесняешься?

– Дядя Джо, а вы уверены? – я нерешительно взял ложку. – А вдруг оно ядовитое?

– Не беспокойся! Каждому да воздастся, – и он отправил ложку в рот. – О-о! М-м-м! Нечеловеческая вкуснота! Попробуй, не пожалеешь!

Но у меня, честно говоря, вид этой гадости энтузиазма не вызвал. Я же не дикарь, чтобы вкушать сырые мозги. Так и не решившись, я отложил ложку в сторону.

– Ну, как знаешь, – дядя с видимым удовольствием выскребал остатки из своей половины, – мне больше достанется. Знаешь, сынок, что я тебе скажу? Пожалуй, ради этого мига стоило прожить долгую и нудную жизнь! Клянусь, Чарли, это лучшая награда за мою заботу о марсианской траве!

Мой Форд выглядел чуждо и нелепо в серой выгоревшей пустыне. Сейчас я уеду, и в этот мир возвратится гармония. Гармония смерти и опустошения.

– Дядя Джо, можно я вас сфотографирую на память?

Получив согласие, я достал «Кодак». Последний житель мёртвого городка на фоне безжизненного пейзажа. Эффектный кадр! Уже не таясь, я сделал несколько снимков. Теперь это сохранится не только в моей памяти, но и на плёнке. Как и осиротевшие качели Дэвида, и расплавленная газонокосилка мистера Марселя, и кучка пепла на крыльце дома Паркеров. Даже свой потерянный мяч я умудрился незаметно сфотографировать. Отличный материал! Редактор будет доволен. Вечером набросаю статью, и в субботнем номере…

– Спасибо, Чарльз, порадовал старика! – дядя проводил меня до машины. – Надеюсь, теперь ты не забудешь сюда дорогу.

– Да, конечно, дядя Джо! Буду приезжать по мере возможности.

Я протянул руку на прощание, и на неё упала крупная тёплая капля, за ней другая. Я поднял голову, придерживая шляпу. В чистом небе невесть откуда взялась чёрная туча. И висела она прямо над нами. Я едва успел заскочить в машину, как дождь полил стеной. Дворники не справлялись с мощным потоком, силуэт торопливо семенящего в дом старика казался мутным и расплывчатым. Наверняка бедняга промок до нитки. Я завёл мотор и отпустил сцепление.

Вряд ли я сюда ещё приеду. Повидался с родиной, и хватит. Моя идея напомнить читателю о вымершем городке показалась редактору удачной, и он тут же оформил командировку.

– В этой истории много мистического, необъяснимого, – добавил я, – кое-кто до сих пор верит, что во всех бедах виновата проклятая марсианская трава.

– Отлично! – одобрил редактор. – Привезите материал, подтверждающий эти суеверия. Читатель любит тайны и неразгаданные загадки!

Хороший материал выйдет! Череда необъяснимых ужасных смертей, чокнутая проповедница апокалипсиса, выживший из ума старик – последняя искра жизни в мёртвом городке. Назову статью «Трава – убийца»! Ха-ха, обязательно найдутся читатели, которые поверят! Даже выдумывать ничего не придётся! Строчки уже плясали у меня перед глазами. Только про подвальное дерево не буду писать. Слишком оптимистично. Нужно закончить на зловещей ноте. Хм… Каждому да воздастся… Нет, читатель не любит нравоучений.

Я вырулил на давно не знавшее ремонтов шоссе. Туча осталась позади, и здесь по-прежнему сияло безжалостное солнце. По щеке скатилась дождевая капля. Я машинально слизнул её. Почему-то она была кислой, словно разбавленный уксус.

Похожие статьи:

Рассказы → Проблема вселенского масштаба

Рассказы → По ту сторону двери

Рассказы → Доктор Пауз

Рассказы → Пограничник

Рассказы → Властитель Ночи [18+]