И зла не держите

Жена бросала слова мне в лицо коротко и холодно. За окном стыло виднелись окна дома напротив. В них горел свет, и женщины и мужчины садились ужинать. Я видел их головы под абажурами ламп. Свет отражался в окнах скромными венчиками вокруг этих голов, и я завидовал им. Потому что мела странная для октября метель, морозная и колючая, а меня гнали на улицу будто надоевшего пса. Да, он был сам виноват, этот пёс, он входил в дом с грязными лапами и вечно оставлял везде следы. Пёс стал старым и ворчливым, любил, как на зло, выпить и не любил ковыряться в саду в грядках с морковью и репой, не посадил дерево и не родил сына, его уже не ждали в кровати, как прежде, и никто не спрашивал, а ждёт ли он... Но ведь он когда-то был молод, полон сил и отчаянно гавкал, защищая свою конуру ото всех. У него так и не вышло стать породистым и холёным, как бассет из второго подъезда. Не получилось сменить старую развалюху трёшку на элитную в "зеленограде"... Сдулась его маленькая аптека на углу, придавленная супермаркетом и большой "Фармакопеей" напротив... Он лузер, неудачник, бесхарактерный, бесхребетный, бесполезный, бес, бес.... Что-то он ещё забыл... а, да, его долго терпели. А теперь его гнали. Нет, не на улицу, это не по совести. Его гнали по совести - в коммуналку на окраине города...

  А метель неслышно стукалась в стекло когтистой лапой, будто просясь на ночлег.

  - Не просись, - сказал я ей. - Не пустят.

  - С кем это ты? - жена медленно оглянулась на окно. - Совсем спятил?

   Дочь испугано уставилась на меня.

  - А ты всё жалеешь его! - покачала укоризненно головой мать и снова обратилась ко мне: - Допился! Нет, нет и нет! Уходи. Хватит с меня последних разов, хватит примирений, многозначительных слов и обещаний. Я старая злая тётка, у меня скверный характер и я не отдам тебе эту квартиру, потому что в этой жизни тоже на что-то имею право. Уходи, Краснов!

  - Нет, мать не злая и не старая. Ты её не слушай. Просто это революция, Марина, - сказал я дочери.

   Она с жалостью на меня смотрела.

  Да, революция. Когда одни не могут жить как прежде, а другие не хотят ничего менять. Мне бы уйти в засаду, надеть белый камуфляж, под снег, отстреливаться и защищать своё насиженное. Но я никогда этого не умел. К тому же, по ту сторону баррикад жена и дочь. Я по-прежнему пьян и не хочу ничего менять. На улице идёт снег, и казалось, что я стою на льду, и этот лёд захватывает меня в плен. От его мёртвой хватки я сдавленно произнёс:

  - Я ухожу, Верка.

   И ушёл. И вряд ли красиво. В подъезде я двинулся вдоль стены на ощупь. Вышел в метель и жадно вдохнул холодный, секущий крошкой воздух. Мобильник был почти разряжен, но вызов такси осилил.

  - В ссылку, - буркнул я, засыпая, - на Новосёлов, сто один.

  - В ссылку, так в ссылку, - усмехнулся таксист.

   Почему эти новосёлы решили поселиться на окраине города да ещё в такую метель? Почему ты решил, что тогда была метель, когда они селились там? Потому что теперь всегда будет метель. Холод и тучи, низко ползущие над городом, сеющие мелкими-мелкими красивыми льдышками. Солнца не будет. А как же твоя дача? Помнишь, раньше ты говорил, что там всегда солнце? А там и будет солнце. Оно там и осталось, навсегда...

  - Приехали, Новосёлов, сто один...

   В квартире, в небольшой двушке, жила семья. Обычная семья, трое. Жили они так давно, уже привыкнув к пустой комнате, закрытой на ключ. И вот он я. Стою на пороге. Пьяный и весь в снегу. Улыбаюсь и бормочу что-то про свои права. Про комнату и про то, что я рад, что у меня такие замечательные соседи.

   Мужчина молча отпихнул меня с порога и щёлкнул замком с той стороны.

   Я стал стучать и кричать, что они меня не поняли. Что я хозяин комнаты, и документы вот они, у меня, с собой. Махал ордером перед глазком. Но дверь не открывалась, а в глазке было темно. Из-за соседской двери прокричали:

  - Мужик, я сейчас ментов позову, лучше уходи!

   Лучше было уйти.

  На улице по-прежнему бесновалась метель, рвала снежную рубаху на широкой груди и метала тонны снега. Дома в низко нахлобученных снежных шапках кружились в медленном танце вокруг, и я не узнавал ни один из них.

  Мне повезло, мобильник осилил ещё один звонок, и несчастья на этот день кончились. Потому что на этом свете ещё осталось небольшое местечко для меня. Диван у давнишнего друга Ивана Довлеева.

  Вытянувшись в полный рост на диване, под одеялом и на простыне в мелкий цветочек, я тихо и счастливо замер. Так можно и умереть от счастья. Сказали бы мне, что я буду так счастлив, как никогда более в жизни, на старом диване, дома у Довлеева, ещё и в одиночестве. Однако от счастья не умирают, дурак. Но сейчас бы вполне можно умереть. Ощущение полной ненужности, словно ты предмет неодушевлённый и в этом сам виноват, сменилось ощущением благодарности и тихой дурашливой радости. Я чувствовал, что где-то внутри осада льда и снега дала трещину. Улыбнулся зловредно, сам себе подмигнул. И уснул...

  Во второй раз в свои апартаменты на окраине города я явился днём, в сопровождении участкового, с ордером на комнату и ключами. Утром следующего дня после ледяной засады меня посетил адвокат жены и известил, что долговые развалины моей аптеки, квартира, дача перешли по суду Верке. По суду, на который я ни разу так и не явился. И я понял, что этот последний утлый чёлн в виде комнаты в коммуналке нужен мне позарез.

  Мужик сосед, криво усмехаясь, читал мой ордер. И, ничего так и не сказав, отступил в темноту коридора. Выделил, всё так же кривясь, мне ключ от входной двери.

  Ощущая придурошный бодрячок, я попрощался с участковым, и, шурша пакетом с вещами, промаршировал к своей комнате, отпер её и вошёл. Притворил дверь. Бросил пакет на пол. Заложив руки за спину, прошёл к окну.

  Ну... Что ты хотел здесь увидеть? Голые белёные стены. Квадрат окна. Новосёлов, сто четыре напротив. И сетка мелкого, едва заметного снега, летящего наискось. Серый день, серое настроение, и снег. Снег на карнизе, на крышах домов, на земле, не видной из окна девятого этажа, если не вытянуть шею и не прижаться лбом к холодному стеклу. Снег на могилке моего прошлого и малюсенькая победа в кармане. Пытаясь вытеснить унылые мысли, я принялся надувать большой пляжный матрац. Велюровый и с подушкой. Открыл ноутбук. Улёгся. Сложил руки на животе, важно колыхаясь на матраце. Лампа висела над головой. Тусклый жёлтый свет еле освещал небольшую комнату. Тени мои и ноута одиноко чернели на заснеженном пустыре стен.

  За дверью громко ходили. Включали музыку, то "Белые розы", то "Дайте собаке кость". Потом переругались из-за того, что включить в следующий раз. Хлопнули дверью напротив. И наступила тишина. Один раз мне стукнули в дверь с криком:

  - Опять, козёл, свет в туалете не выключил!

   Я проснулся от этого крика, и некоторое время соображал, где нахожусь. Потом вспомнил, но за дверью уже никого не было и я, уйдя в свою комнату, долго тихо смеялся, уставившись в окно на тёмную улицу.

   На следующее утро я благополучно напился чаю, вскипятив на общей плите купленный накануне эмалированный чайник с дивными розами на боку. Соседка ответила молчанием на моё приветствие, и мы разошлись. Как мне думалось, до вечера. Потому как я был настроен на длительную оккупацию дорогой их сердцу жилплощади.

   А вечером оказалось, что замок в двери сменили.

   И я опять ночевал у Довлеева на диване. Иван с Люсей сидели вокруг меня и сочувственно предлагали, то направить меня к нужному человеку, который всё разрулит, то говорили, что надо было сразу въезжать с мебелью. То смеялись и обещали, что всё непременно утрясётся, мы помиримся с Веркой, и буду я снова жить в своей квартире над своей же убыточной аптекой.

   На следующий день я вселился по новой. С участковым, ордером и мебелью, купленной только что. Диван, кресло, стул, стол и шкаф-купе. Сосед, соседка и их сын мрачно следили за мной и грузчиками, слушали нотацию участкового и молчали.

   Довольный я сдул и скатал свой матрац. Улёгся на диван и уставился в потолок. Соседи ходили за дверью, переговаривались, перекрикивая "Белые розы". Парень их несколько раз пытался включить "Du Hast", за что я ему был бы очень благодарен. Два раза мне стучали в дверь, оповещая, что я не выключил свет в ванной. Потом, что я не смыл в туалете...

   Наконец, всё стихло. И я больше не просыпался.

   Утром я миролюбиво всех приветствовал. Пил чай, и назойливо мыл свою кружку. Мне было даже жаль этих ни в чём не повинных людей. Они просто не хотели видеть в своём доме мою рожу. И я их понимал, представляя, как в нашей, с Веркой, квартире появился бы вот такой я.

  И ушёл на работу.

   А вечером замок опять сменили.

   Соседей свозили в отделение для острастки и оштрафовали, а я тем временем въехал вновь, получил очередной дубликат ключей. Вечером с особым удовольствием почистил и пожарил себе картошку. Мыл посуду. И опять пил утром чай. Но здороваться мне с ними уже не хотелось.

  - А счётчик-то крутится, кто платить будет? - шипела соседка.

  - Я, владелец законных тринадцати квадратов, буду платить, - тянул я своё, расхаживая взад-вперёд перед её носом.

  - А что это ты тут с моей женой заигрываешь? - прорычал, появляясь из-за угла сосед. - Я тебе ноги повыдергаю и наоборот вставлю, если ещё увижу!

   Я дико уставился на соседку:

  - Вероника Олеговна, поясните вашему супругу, что мы беседовали о счётчиках в санузле.

  - Ты в санузле почему не смыл, оккупант проклятый?! - челюсть у соседа агрессивно выехала, он качнулся взад-вперёд в своих тапках со стоптанными задниками, шлёпал он ими изрядно под моими дверями.

   Я вздохнул и отвернулся к окну:

  - Снег. Пуржит уже который день.

   И вышел из кухни.

  Чувствовал я себя отвратительно. Мой врач сказал, что я беременный. Беременности было от силы пять недель. Надо было видеть лицо того врача, когда он ставил мне диагноз. Но УЗИ не обманешь. А оно показывало именно пять недель.

  - Ума не приложу, Краснов, что с тобой делать, и как тебя угораздило? Ты всегда держался молодцом, - качал головой врач, водя датчиком по смазанному гелем моему животу, - а то может быть, сто грамм, и всё, глядишь, рассосётся? Местным помогает.

  - Нет, - говорю очень серьёзно, - мне убеждения не позволяют.

   Тот, ошарашено глядя на меня, качал головой:

  - Ну, как знаешь, Краснов, как знаешь...

   У нас всегда так. Зло оборачивается добром. Хочешь ты того или не хочешь. А я в последние дни много злился. И теперь я знал, что чему быть, того не миновать, как говорят местные. Только со мной это было впервые.

   Вечером я шёл в свою конуру со странным чувством. С одной стороны я хотел груш. Тех, маленьких, корявеньких и очень сочных и сладких. А с другой стороны, я бы убил этого соседа, вот взял бы за грудки, встряхнул его так, чтобы зубы лязгнули, и об стенку. А потом и жену его. Мальчишку только жаль... Сейчас ведь, гады, опять, поди, замок сменили! В общем, злость давила меня до тошноты, только подумаю, что опять участкового звать придётся. Но это завтра, а сейчас вновь - на постой, к Ваньке Довлееву. И напиться теперь нельзя. У дитя всё правильно должно развиваться.

   Замок стоял на месте. Ключ легко повернулся, и дверь открылась. Я бросил пакет у входа и прошёл в туалет, чертыхаясь и кляня свою нелепую жизнь в этом теле. Конечно, эта пятинедельная беда теперь на мочевой давит. И вдруг расползся в дурацкой улыбке - растёт ведь.

   Я, признаться, всё думал, что со мной что-то не так. В этом мире все наши недолго держались. И не то, чтобы зла здесь больше, чем на других планетах. Но "...кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую", здесь не очень прижилось. К тому же, ещё у нас натура такая. Как мне лекарь наш пытался объяснить, когда долго злишься, по-настоящему, до скрежета зубовного, гормон особый выбрасывается, и становимся мы вроде как не мужики уже. Странный выверт нашей природы - выходит, так она с нашим злом борется. И пил я от этого. Наши говорили, помогает здорово. Такой делаешься, что вроде бы тебе и всё равно. Злость та не настоящая. Как местные говорят, состояние аффекта. Вот если бы не соседи эти и не снег...

   А в квартире было тихо. На удивление. И дверь к соседям оказалась приоткрытой. Но заглядывать к ним я не собирался. Голод меня давил. Включив газ, я поставил сковороду на огонь. Выдернул из пакета контейнер с яйцами и масло. Глядел, как распускается жёлтой кляксой масло, и тюкал одно яйцо за другим. Пять... нет шесть... Хватит... Яичница уже побелела, когда я услышал за спиной крик:

  - Уби-и-ил! Уби-и-ил! Ненавижу-у...

   Соседка кричала и шла на меня со стеклянными глазами, выставив руки со скрюченными пальцами. Мальчишка с побелевшим лицом маячил у неё за спиной.

  - Ты чего, чего ты? Что ты опять придумала?! - еле отвёл я её сведённые судорогой руки.

   Пошёл к их двери.

  - Стой! Стой! Не пускай его, сынок! Он там сейчас чего-нибудь сделает, держи его!

   Пацан обхватил меня тощими руками. Я остановился. Ну, не тащить же мне его, в самом деле, по полу за собой. А мать бросилась в комнату и уже звонила по телефону:

  - Алло! Полиция? Здесь человека убили. Кого-кого! - взвизгнула она. - Человека! Мужа моего! Новосёлов, сто один...

   Мне стало жаль её. И мальчишку. Я видел из-за двери голову. Голову соседа. Она лежала на полу, не двигаясь и глядя в коридор. Мёртвая голова соседа.

   Кровь подтекла под дверь и теперь застывала на пороге.

   Тошнота к горлу подступила.

  Нехорошая примета это, говорят у нас, когда смерть перед рождением. Так девочка Война в мир приходит...

   Соседа убили кухонным ножом в живот.

  Следователь, уже под утро, сказал, что отпускает меня. Ничего у них на меня не было, кроме заявления гражданки Туесовой, соседки, и свидетельств соседей по площадке о том, как я вселялся в комнату неоднократно и с шумом. Я видел, как следователь пожал плечами в ответ на скептическую ухмылку капитана, доложившего ему об этом:

  - Не знаю, - протянул он, - они так не хотели его вселения, что я бы скорее ожидал его труп увидеть...

   Отпускали меня под подписку о не выезде. Следователь тускло на меня взглянул и сказал:

  - Учтите, Краснов, вы единственный подозреваемый в этом деле. Наследства у убитого не было. Комната в коммуналке на наследство не тянет. А вам жить негде. К тому же дважды вас видели сильно пьяным. Так что...

   "Знал бы ты, что я ещё и беременный..."

  - ...рекомендую чистосердечное, - сказал следователь в восьмой раз за сегодняшнюю ночь.

   Я вежливо отказался, повторив в восьмой раз, что порадовать мне его нечем и соседа Туесова Юрия Ивановича мне убивать было ни к чему. Я снова принялся загибать пальцы - если бы я его убил, то не видать бы мне моей убыточной аптеки никогда, а я надежды на неё не терял, не видать комнаты на Новосёлов, сто один, а я этот утлый чёлн собирался сберечь и использовать потом для дальнейших вложений капитала... В общем, нёс ересь и видел, что следователь понимает, что я куражусь перед ним. Он мрачно рявкнул мне:

  - Я тебя на пятнадцать суток посажу, будешь там свои капиталы декламировать.

  - Декларировать...

  - Салеев! - заорал следователь. - В камеру подозреваемого Краснова!

   Да, заорал. И откуда силы столько у него взялось в шесть часов утра? Мне же хотелось оказаться дома, вытянуться на своём диване, сложить руки на животе и слушать, или думать, что слушаю: шорох снега, скрип его под ногами прохожих, а ещё его глухую тишину, мне хотелось тишины... Но вытянулся я на нарах, и тишина мне только снилась.

  После пятнадцати суток и последующего посещения своего врача я вернулся домой голодный и злой, съел оставшиеся полбулки хлеба, сварил оставшиеся же в холодильнике яйца, и трижды ходил на кухню ставить чайник. Соседка с заплаканным лицом соорудила два бутерброда с кабачковой икрой и неслышно исчезла в своей комнате.

   Я некоторое время мерил комнату из угла в угол, не зная, что предпринять. Следователь недвусмысленно дал понять, что домой они меня отпускают лишь для проформы, искать больше им некого, в этом деле и так всё ясно.

  - Вы бы родственников его поискали хоть, для виду, - криво усмехнулся я.

  - Из родственников у него дочь от первого брака. Живёт с мужем и двумя детьми в другом городе. На данный момент в отпуске, в санатории "Белый камень". Её присутствие в санатории на момент убийства подтверждено свидетелями.

  - Может, к нему знакомец какой пришёл... Не убивал я, гражданин следователь.

  - Все вы не убивали, когда следствие. А кто ещё, скажи мне, Краснов? Только с тобой погибший вёл боевые действия фактически.

  - Использовал кто-то эту ситуацию.

  - Я сказал, - повысил голос следователь, - что следствие ведётся. Вы, Краснов, отпущены под подписку о невыезде.

   И уткнулся в бумаги, дав понять, что разговор окончен.

   Мне сейчас ясно было одно: времени у меня осталось мало, к тому же рожать в зоне я категорически не хотел. А вот на вопрос, кто убил, у меня не было такого ясного ответа. А хотелось бы. Потому что, если это сделал я, то дело плохо. И то, что посадят меня в этом мире, ещё не самый плохой вариант.

   Если моя вина будет доказана, а наши обязательно займутся этим вопросом, то меня уничтожат вместе с дитём, если не успею родить. У нас антимонии с преступниками не проходят. Его переживания никому не интересны. "Держи свои переживания при себе, если не можешь, то мы тебе поможем", - говорил мой инструктор по перемещению в простого наблюдателя за степенью опасности этого мира.

  Сначала меня вытряхнут из человеческого тела, что само по себе после сорока лет жизни в нём болезненно. Потом уничтожат меня самого. Если дитё к этому времени родится, то его отдадут кому-нибудь, кто одинок и писал прошение об усыновлении.

   Всё это меня бесило. Я кружил по своей комнате как зверь в клетке. Мне бы только знать, я это сделал или не я. Потому что раздвоение личности, как это местные называют, для нас обычное дело.

   Я мог бы потребовать сканирование пространства своего прошлого от нашего ибернариума - комитета по делам переселённых в иные тела, говоря на местном. Но... если убил я, то ибернариум узнает об этом. Ибернариум и так вот-вот заинтересуется этим вопросом...

   Ещё эта смерть перед рождением мне не давала покоя. Эта примета. Дети у нас рождались редко. Женщин как вида не было вообще. Искусственным образом стимулировать процесс рождения не желали, считая это нарушением прав природы, как живого организма. Поэтому всё это время было связано с множеством примет и предрассудков. И эта примета о девочке Войне была самой странной, ведь у нас не рождались девочки. Вернее, как говорил лекарь, девочки случались, но редко и рождались мёртвыми.

   Я вдруг понял, что очень хочу есть. И поплёлся на кухню. Зачем? Ты здесь всё съел ещё утром...

   Мне катастрофически нужен был друг. Друг был, Ванька Довлеев, учились вместе, и до сих пор дружим. Но... друг мой - враг мой в этом вопросе. Ему я не могу рассказать про то, что жду ребёнка. Даже представить себе не могу этого...

  Мне нужна была Верка. С её здоровым цинизмом, неулыбчивостью и, может быть, ещё любовью ко мне...

   Вера слушала меня молча. Курила. И цедила свой кофе. Это её флегматичное, непроницаемое выражение лица мне всегда нравилось. Тёмной меди волосы длинным каре ложились на плечи. Вера привычно загребла чёлку расставленными пальцами и откинула её назад.

  Маринки не было дома.

  - Где дочь?

  - Какая она тебе дочь, - парировала Вера, стряхнув пепел в турецкий медный башмачок-пепельницу, башмачок был старый, "поношенный", как говорила жена.

   Да, Марина мне не родная дочь. Ей было два года, когда мы поженились с Верой. Но любил я её как родную. Или мне казалось, что так любят родных детей.

  - Она в универе, - добавила Вера, как, впрочем, и всегда, осадит, а потом невозмутимо продолжит, - то, что ты сейчас выдал, это что было?

  - Так, ерунда всякая, - вздохнул я, запал мой на исповедь кончился и я теперь жалел, что начал, но назад пути не было.

  - Я про убийство, - взглянула в упор на меня Верка, - как так не знаешь? Так убил или нет?

  - Не знаю, - твёрдо ответил я. - Именно то, что больше его убивать некому, и смущает. Мы - можем так, раздваиваться и не помнить об этом. Ещё эта беременность. По времени всё сходится, его убили незадолго до того, как обнаружили. Я сам видел, как кровь текла под дверь.

  - Хм. Никогда не замечала за тобой этих раздвоений, и ты не говорил, что раньше такое было. И брось это своё "мы". Хосподи, ещё эта беременность. Ты вообще в своём уме, Краснов? А то, что кровь ещё не свернулась и, правда, плохо. Ты заметил что-нибудь, когда пришёл? Ну, обувь у входа чужую, одежду на вешалке... разговор у соседей? Хоть что-нибудь... Ты опять был пьян!

  - Только то, что дверь к соседям была приоткрытой. Я был трезв, Вера. Мне нельзя.

  - А-а, накануне перепил. Теперь это так называется...

  - Было медицинское освидетельствование, я же тебе говорил, - ответил я.

  - А, да. Ну, хорошо. Что ты хочешь от меня-то? Свидетельствовать я ни о чём не могу, разве что о твоём незапятнанном прошлом. Ты хочешь, чтобы я не говорила, что ты алкоголик?

  - Нет, хотя это, наверное, будет нужно.

  - Засвидетельствую. Теперь о беременности.

  - По вашим меркам три месяца.

  - О господи, лучше не продолжай. Я только хотела сказать, что тебе надо обратиться к психотерапевту. Это на горе, знаешь?

  - Знаю. Вер, ты можешь сердцебиение послушать. Не может же быть у меня два сердцебиения.

  - Отчего же? Ты же у нас инопланетянин или как это у вас называется?

  - А, так значит, ты не исключаешь! - засмеялся я, почувствовал, что лёд треснул, долгий снежный день заканчивается, и, может быть, мне поверят.

  - А ничего я не буду слушать. Бред же, инопланетянин ты наш. И что? Что дальше?

  - Мне только надо знать, я это убил или не я. Если я, конец мне, Вера...

   Ушёл я от Верки поздно. Уехал, как и тогда, на такси. Как и тогда мела метель. Таксист кивал головой и ворчал:

  - Дорожники не успевают, метёт и метёт. Такого октября не припомню.

   Я молчал всю дорогу и смотрел в окно. Фонари вдоль дорог стояли по колено в сугробах. А снег летел и летел.

   Воткнув ключ, подивился тому, что он провернулся без проблем. Я вошёл и потопал в прихожей ногами, но перестал, подумав, что сейчас вылетит Вероника и будет кричать. Не вылетела. Дверь в их комнату была плотно прикрыта. И я подумал, что матери с пацаном, должно быть, нет дома...

  Её и не было. Потому что она была на кухне. Вероника лежала на полу, выбросив руку вперёд, а два бутерброда с кабачковой икрой валялись рядом. Кровь вытекла лужей из-под убитой и давно застыла под столом.

   Эти два бутерброда, они до сих пор в глазах стоят. Получается, что я её грохнул, видимо, ножом, когда она мимо меня проходила?

   Я бросился в санузел. Меня вырвало. Есть больше не хотелось.

   Медленно я осмотрел прихожую. Раздеться и разуться я не успел. Наследил. Вытер дверные ручки, снежную лужу на полу своим шарфом, не придумав ничего лучше в эту минуту, и сунул шарф в пакет с продуктами. А шофёр меня видимо опознает. Да... Но все полиции этого мира мне были не страшны, пока за меня не взялся наш ибернариум.

   Вышел из подъезда и посмотрел на серое небо. Один раз я видел, как ибернатор ищет наблюдателя, вышедшего из-под контроля. Он открывает карточку наблюдателя, считывает полоску идентификационного кода, похожего на штрих-код в супермаркете, вводит круг поиска и всё... система отыщет тебя, даже если ты умудрился преодолеть в чужом теле пограничные кордоны на границе с опасным сектором, в данном случае с Землёй. Мы наблюдатели, сошка мелкая, нас таких, жаждущих за казённый счёт на чужие миры поглядеть, испытать то, чего в нашем мире никогда и не придётся, много.

   Дома у себя, я буду лежать как овощ в своём отсеке, подключенный к системе, которая меня накормит, напоит, естественные нужды все справит, кино покажет и побеседует, если мне того захочется. И дитё, которое родится, будет тут же до совершеннолетия, и я его буду воспитывать, то есть вести с ним беседы, сказки рассказывать... Самой большой авантюрой в той жизни можно считать выпрошенную у системы порцию алкоголя или фильмец с тэгом "провокативный"...

   Неожиданно мысль моя пошла в другом направлении, и я повернул назад, в подъезд. Поднялся на девятый этаж и позвонил в квартиру напротив моей. Оттуда в первый вечер мне кричали. Значит, человек тут живёт любопытный, неравнодушный, и в глазок иногда поглядывает. Дверь на звонок не открывалась долго, а потом из-за неё спросили, будто сидели всё это время в засаде:

   - Ну? Чего тебе?

   Голос женский, грубый.

  - Я здесь живу, напротив. Мне бы поговорить.

  - Ага, и грохнешь меня, как Юрку!

  - Если вы ответите на мой вопрос, я заплачу вам сто баксов, - за дверью было тихо, и я заторопился: - Скажите, а дочь Туесова в тот день, когда его убили, не приходила к нему, вы случайно не видели?

  - Светка что ли? - буркнул голос. - Нет, не было её. А могла бы, всё по санаториям шастает...

   Недовольство, прозвучавшее в ответе, показалось странным:

  - Вы её знали?

  - Знала ли я!.. Можно и так сказать, - хмыкнули за дверью и тут же торопливо добавили: - Деньги перед дверью оставь!

   Я положил перед дверью купюру и медленно подошёл к своей квартире. Мысль о том, что шофёр всё равно опознает меня, и тогда возникнет вопрос, а почему ты собственно не сообщил в полицию об убийстве, не давала покоя. И вопрос, а где же мальчик, словно дятел, исклевал мне мозг.

  Отпер дверь. Вошёл, постоял возле трупа соседки, прошёл к соседской двери и дёрнул. Заглянул. И с облегчением вздохнул - мальчишки не было дома.

   Набрал номер Довлеева и, услышав его голос, вкратце изложил всё, как есть. Не всё, конечно, но то, что меня подозревают как убийцу, а теперь без сомнения заберут и уж, точно не отпустят, как в прошлый раз, выдал как на духу.

  - Ну, ты, братец, влип, - проговорил Довлеев, - но ты там не раскисай! Я слышу, ты совсем упал духом. Пьяный был?

  - Нет.

  - Ну, это хоть хорошо. Опять же смягчающее, аффект и прочее. Но это если ты не убивал?

  - Нет!

   Мне стало страшно, Довлеев ведь меня хорошо знал.

  - А ты не психуй, сам представь, если бы я тебе рассказал такое...

  - Мне пора звонить в полицию, иначе будет ещё больше вопросов. Я хотел тебя просить узнать, кто живёт в пятьдесят третьей квартире? Почему она так хорошо знает моих соседей, даже дочь убитого от первого брака? И мне, Ванька, нужен хороший адвокат...

   Иван пообещал и то, и другое, посоветовал держаться. А я криво усмехнулся, дадакнул и стал прощаться...

   Мальчика нашли в темнушке. Он там сидел, будто задумавшись. Его мёртвый взгляд смотрел прямо на открывшего темнушку капитана. Тот выругался тихо и отступил в сторону. Мальчишку стукнули чем-то тяжёлым по голове. Лицо, залитое кровью, склонилось на грудь.

   Меня трясло. Я никак не мог сообразить, во сколько вернулся. Вернее, ответ я приготовил заранее, но, увидев труп мальчика, теперь никак не мог вспомнить.

  - Краснов, прекратите трястись! - осадил меня следователь.

   Но толку не было. Меня увезли в отделение. А дальше препроводили в камеру...

   С этого момента жизнь будто остановилась. Я всё ждал вмешательства ибернария. Окошко было под потолком камеры, и я всё смотрел в него. Не знаю, чего я ждал. Грома ли среди ясного неба, молнии ли... А снег всё сыпал и сыпал. На перекрёстьях решётки лежали маленькие сугробики снега.

  В первый же день меня избили. Били трое, покрытые татуировками - с крестами, куполами и русалками - что и одежду можно было не надевать. Я им как-то не так ответил. Помню, пинали в лицо и живот, а к ночи поднялась температура. И меня перевели в лазарет. Таблетки я есть отказывался, выплёвывал, мне ставили уколы. А жар всё не спадал. Приходила Верка. Сидела, что-то говорила, я отвечал. Что, не помню. Помню, только что-то про правду. Адвокат был трижды. Но каждый раз я его принимал за ибернатора...

  - Великим Ибернарием установлено, - ибернатор говорил точь-в-точь, как в одном из наших фильмов, скрипуче и занудно, - что вы убили трёх гуманоидов другой расы. Это серьёзное преступление, карающееся по закону живого пространства. Вы лишаетесь вашего земного тела, вашего ребёнка, вашей жизни на Ибере. Вы имеете право на последнее слово.

  - Я не убивал! Не может быть, чтобы я убил! - принимался твердить я. - Поговорите с соседкой...

  - Ибернарию не нужно беседовать с представителями других рас, чтобы узнать правду. У нас другие методы. Скан пространства вашего прошлого показал, что это вы убили наблюдаемых. Это недопустимо...

   Эти слова звучали и звучали во мне, я не знал, куда от них деться...

   Я забивался в шкаф, но шкаф открывался, и меня били по голове топориком для рубки мяса. Кровь заливала мне лицо. Дверь закрывалась, а я оставался сидеть в темноте...

  - Как вы думаете, - спрашивал ибернатор, - кто вас ударил топориком по голове?

  - Это была тётя Света, - отвечал я почему-то голосом мальчишки-соседа...

   А однажды ко мне пришла девочка. Она гладила меня по голове и молчала.

  - Прощай, папа.

   Я не знал, что ответить, и поэтому сказал:

  - Так значит, всё-таки у меня девочка.

  - Не девочка, папа, а я.

   И девочка становилась обычным мальчиком.

  - А я так и не решил, как назову тебя.

  Только помнилось, как Вера называет всегда Маринку.

  - Прощай... солнышко... моё...

   В этот день перестал идти снег. Солнце слепило в глаза. В палате лазарета никого не было, кроме меня. Заглянула медсестра.

  - Очнулся, бедолага?

  - Что со мной?

  - Теперь уже ничего. Домой пойдёшь.

  - Убийцу поймали?

  - Соседку твою убили.

  - Чёрт... Так вроде бы их и так... всех...

  - Ну, не знаю. Им виднее. Говорят, соседку, значит, соседку...

   По словам следователя, убили старуху соседку по площадке, в квартире напротив. Всё так же - кухонным ножом. Почерк убийцы, сказал следователь. Только мальчику, Андрею, тринадцати лет, достался кухонный топорик. Убитая женщина оказалась матерью Светланы Туесовой, и, стало быть, первой женой убитого Туесова. Она была старше его на одиннадцать лет.

  - Значит, мальчик увидел убийцу, - проговорил я.

  - Да, похоже на то.

  - На меня хотели списать. Отчего же, - я искал слово, - с плана сбились? Всего-то осталось - подождать суда.

  - Старушка, говорят, с характером была. А вы не заговаривайтесь, Краснов, никто вас без вины осудить за тройное убийство не хотел.

  - Это точно, с характером, - пропустил мимо ушей я его замечание, - но мне она сказала, что Светланы в тот день не было в нашей квартире. Может, прикрыла дочь от подозрений...

  - Может, и нет. Алиби у Светланы по санаторию крепкое. Но, - твёрдо произнёс он, - следствие ведётся. Ну, бывайте, гражданин Краснов, и зла не держите.

  - Бывайте, гражданин следователь, - ответил я.

   Доктор мой долго что-то разглядывал на мониторе УЗИ, потом сказал:

  - Плод умер и кальцинировался. Надо убирать.

  - Можно, позже?

  - Можно. Но не затягивай. - Посмотрел внимательно на меня: - Лечился, в больнице был?

  - Был, лечился, - ответил я.

  - Антибиотики?

  - Да.

  - Тогда всё ясно. Редкий случай, но бывает. Жаль... Ибернариум уже интересовался тобой, почему ты потерял ребёнка. Но преступных намерений с твоей стороны не усмотрел. Живи, короче, Краснов, и радуйся, - хохотнул врач...

   Дома было тихо. Я прошёл обутым на кухню - соседка не выбежит и не закричит. Долго сидел, глядя, как расползается лужа снеговой воды под ногами. Память услужливо окрашивала её в красный цвет. Я отвёл глаза, уставился в окно.

  Послышался шум. Ёкнуло глупо сердце и тут же затихло. Никого не должно быть. Никого. Но из комнаты соседей доносился шум. Вот что-то упало.

  - Тише, дурра! - мужской незнакомый голос.

   Женский голос приглушённо что-то ответил.

   Стукнула дверь. И он вышёл. Коренастый, невысокий, двигался быстро и так, словно всё время в боксёрской стойке. Направлялся он в коридор, к сумкам, которые я только что заметил.

   - О! Сосед, - язвительная улыбочка появилась на тонких злых губах.

  Мужчина пошёл ко мне.

   Я молчал. Понятно было, что идёт убийца. Уверенный, жёсткий, не очень хитрый, но предприимчивый. Боксёр, короче. Я-то не такой, нет. Если когда-то с Ванькой мы и ходили на самбо, пять раз, то это в таком далёком прошлом... К тому же, я не злой по натуре, и Довлеев тоже Он ещё тогда пневмонией заболел... Я выставил перед собой телефон и, глядя, то на ускорившего шаг и собравшегося, замолчавшего мужчину, то на мобильник, набрал следователя.

  - Брось телефон, может, пожалею, - тихо сказал мужик, узкие его губы превратились в полоску.

  - Оно тебе надо, - усмехаюсь...

  Пожалел ты, наверное, что огнестрела с собой никакого не прихватил, а коридорчик здесь не маленький. Не допрыгнешь до меня просто так... А следователь не отвечает... Только раздался его голос, я крикнул:

  - Убийца здесь... у меня дома...

   И трубку мужик у меня выбил. Коротким прямым - в лицо. Но я ростом выше, ему не с руки... Пнул ему табуретку под ноги... Ещё одну... Тот заматерился... Опять хук справа... Я закрылся... А ножа-то у тебя нет... Как же ты сегодня без ножа... Глаза бегают, ищут, чем меня убедить поубедительней... И снова удар мощный, всю силу вложил, гад, в нокаут послать собрался... И опять я почти ушёл, удар вскользь...

  - Иыххх, ты, сволочь! - цедит сквозь зубы. - Вертишшься, жить хочешь? Не повезло тебе, мужик, просто не повезло...

   Уверен он в себе был, чувствовалось. В маленькой кухонке от его вездесущих кулаков было тесно. Перестал я пытаться отбиться, присел, нырнул ему под руку, схватил сковороду и наотмашь... уже в последний миг наотмашь... хотел сверху, а потом слабину дал...

  - Пожалел, - осклабился он, повернувшись, кровь текла из разбитой брови и уха, - обижаешь, мужик...

   Прямым коротким в лицо... Темно стало в глазах...

   И ибернатор холодным голосом сказал:

  - Ваша миссия завершена.

   Только девять дней потом мне дали. Для полной имитации живущего на Земле человека. Тогда я и узнал, что Светлану Туесову и её любовника посадили. Его за убийство четверых человек, впрочем, один из которых вовсе не человек. А её за убийство мальчика, брата по отцу. Пришёл пацан домой, когда они мать убили и на кухню тащили. А идея со мной боксёру в голову пришла, "я, - говорит, - в кино видел, как мужик поверил, что это он убил и всё на себя взял...". Старушка же и, правда, оказалась не кроткого нраву. Она потребовала с боксёра деньги за своё молчание. Тот и разгневался "для вас со Светкой стараюсь, твари неблагодарные, какие могут быть счёты"...

  Вера ещё долго приходила ко мне на могилу. А я иногда приходил в её квартиру над аптекой и сидел за столом, в углу, на кухне, на своём старом месте, когда она пила кофе, курила и плакала. А Вера, странным образом, не садилась никогда на этот стул.

   Только девять дней мне дали. А должны были сорок.

   Я же, если придётся вернуться, то проситься буду сюда. Поближе к своим. Ибернарий уже дал ответ, что мой запрос на рассмотрении...

Похожие статьи:

Рассказы → Властитель Ночи [18+]

Рассказы → Пограничник

Рассказы → По ту сторону двери

Рассказы → Проблема вселенского масштаба

Рассказы → Доктор Пауз