Зимним вечером, перед трескучей печкою
Про неё никто не станет сказывать.
Бродит по земле невестой вечною,
Узелками слов забытых связана.
Люблю рыбьи головы. Есть в этом что-то животное – добывать нежные кусочки плоти, с хрустом разламывая податливые кости. Никогда не куплю мякоть, если вижу на прилавке добротный мосёл. Что может быть вкуснее, чем соленный костный мозг, намазанный на кусок ржаного хлеба. Чтобы получить полное удовольствие, варёную кость нужно дробить рукоятью охотничьего ножа, и никак иначе.
Сегодня же я эстетствую колбасой и безобидным кухонным ножичком. На это имеется три весомых причины. Во-первых: лень, во-вторых: она не любит, когда от меня пахнет рыбой и в третьих: экономлю время - нужно успеть почистить винтовку.
Брошенный терем вязнет в чащобе.
Хорс допивает воду с лужайки.
Серые волки в голодном ознобе
Бродят под окнами, как попрошайки.
В былые времена моим нерадивым подчинённым приходилось долго отжиматься, целуя лежащее перед носом нечищеное оружие, а потом ещё раз тридцать читать молитву «Храни меня мой автомат», держа его перед собой на вытянутых руках. А теперь вот и сам – после вчерашнего выстрела поставил нечищеную винтовку в сейф. Ничего, она меня ещё за это накажет.
Тихо до звона. Птица не крикнет.
Зелень колышется, но не шумит.
Ставни кривые от горя не скрипнут.
Всё замирает – пусть Марьюшка спит.
Вечером мы идём охотиться на дятлов. Она знает место, и знает о моём отношении к этим птицам. Именно из-за дятлов я не стал настоящим охотником. Пройдя обучающие стадии стрельбы по бутылкам и резиновым чучелам, я застрял на первой живой мишени для начинающих. Дятла легко найти по стуку и заметить по красному хохолку. Но по болотной дичи я так ни разу и не выстрелил. Лень. Жалко убитое время. Она не любит болото.
Иней дыханья рисует на окнах
Ржавые цепи в холодной пещере.
Душно и зябко - матерью соткан
Саван из шерсти могучего зверя.
Вчера она сказала, что дятел – очень странная птица. Оказывается, его длинный язык обёрнут вокруг мозга. В моей голове сразу поселилась картинка вылизанного изнутри птичьего черепа. Надо будет вскрыть голову первого убитого дятла, посмотреть, как там всё устроено на самом деле и, наконец-то, избавить своё воображение от этой мерзости. Это и есть причина нашей охоты. Она сказала, что должно помочь, и вылизала мой череп снаружи.
Месяц серебряный Марью разбудит
Светом холодным да воем гонцов,
Что на болотах, за лесом, на людях
Не отыскали заветных следов.
В первый летний отпуск она была рыжей. В окошке самогонного тумана ясно виднеется рыжее крыльцо бани, оранжевый рассвет, играющий завитками огненных волос на лобке и вяжущий вкус неспелой хурмы под ним.
Я долго искал её и подобрался так близко, что услышал тот, накрепко засевший в голове предрассветный запах желания, но она исчезла также бесследно, как и в то яркое утро.
Через год мы снова встретились. Я узнал её только по запаху. Теперь она носила длинные, золотисто-пшеничные волосы и ленту отечественных презервативов на плече. И снова - лишь несколько часов до пшеничного рассвета.
Пальцы привычно ищут иголку:
Ушко по кругу, укол острия -
В драке кружатся придворные волки,
Сталью запястье сдавила змея.
Дробить мёртвую птичью голову намного легче, чем живые человеческие пальцы. Но тогда казалось, что другого выбора нет, а теперь я знаю, что выбор есть всегда. Она всегда находит для меня убедительное оправдание – даже для самых идиотских поступков. Вот и сейчас, аккуратно раскладывая на пеньке «мозговой язык» и поглядывая на мои испачканные кровью руки, она тихо сказала: «Ты обязательно должен был это увидеть».
Держит иголка марьину косу
В тридцать саженей и сорок пудов.
С милым так просто простоволосой,
А без него тянет змей под покров.
Как же ей тяжко. Тяжело знать - как будет, и чувствовать - что было. Я не чувствую жизнь до неё, а она знает, что я скажу завтра за ужином. Зачем я ей? Слишком предсказуем. Пытаюсь зализать свои раны изнутри, но язык снова и снова мажет нёбо в чёрный цвет. Она знает, что меня не надо спасать. Знает, что нужно просто не мешать мне себя казнить, иначе я начну мучить других, поэтому каждый раз поднимается вместе со мной на эшафот и занимает свободную плаху. Между ударами бича она тихо шепчет, от чего я умру, и каким будет мой надгробный камень. Всё довольно банально. Жаль - всё время хотелось, чтобы взрыв, а пепел развеяли на берегу у Круглого омута. Но она меня никогда не обманет. Даже ради моего блага.
Он не вернулся - солнце не греет.
Сто сороков понапрасну ждала.
С каждой минутой коса тяжелеет,
Гнётся под мертвенным весом игла.
Однажды я уже пытался обмануть себя, купив двести рулонов главного блага цивилизации в промышленной упаковке, которая могла поместиться лишь посередине комнаты. Тогда мне казалось, что я умру раньше, чем иссякнет это изобилие. По вечерам я, как фараон, созерцал свою бумажную пирамиду и подсчитывал сколько мне осталось в метрах и ходках. Но я до сих пор жив, а воздвигнутый мной памятник задумчивому одиночеству давно растворился в анналах истории.
Сватались светлые, кольца дарили
Велес премудрый, Даждьбог удалой.
Мёдом поили да Марью учили,
Как не остаться вечной вдовой.
Моя, и точка! Выжгу вокруг неё землю, лишу всего, чтобы только я и она. Возиться с актёрами второго плана слишком скучно. Знаю, что будет потом, знаю, что снова не смогу остановиться и под завязку начиню взрывчаткой наш мирок, чтобы успокоиться и ждать, когда он рванёт от первого непогашенного окурка. И снова пустота, зияющая в водоворотах одиноких вечеров.
Горницу мыла вслед за гостями,
Лился туман из открытых дверей.
Звоном дарёным, седыми костями
Марья своих укрощала зверей.
Щенок жалобно скулил, и я не выдержал – взял будущего бойца на руки. Оказывается, в синеве собачьих глаз таился ответ на самый страшный вопрос: «Она уйдёт». Лохматый карапуз почувствовал это по её рукам, а я нет. Привык. Нужно готовить подвал.
Двухметровая цепь, наручники, пластиковое ведро и матрац. Для начала хватит. Главное, чтобы она не увидела во сне, как я отмеряю цепь.
Только во сне слышит милого стоны,
Скрип колеса да бренчанье цепей.
Знала бы где - побежала б из дома,
Но непроглядна толща ночей.
В подвале работает прялка, убаюкивая меня своим стрёкотом. Колесо вертит перед глазами картины из прошлого, отсекает спицами извилистые отрезки пути. Короткая пауза, и мерный треск перерастает в бешеные завывания, значит, она принялась за мою смерть – настойчиво смыкает в кольцо дороги, по которым я так и не проехал. Сам напросился. Притащил ей прялку, хотя прекрасно знал, что она собирается сделать с оставшимся куском волчьей шерсти. Но так будет правильнее. Пусть всё случится, как и было написано. Даже сейчас она вплетёт в нить все мои украшения для смерти, чтобы напоследок увидеть улыбку, которая ей так нравилась. Придётся немного помочь.
Где-то в горах скрыто страшное место,
Там женихами он брошен во тьму.
Мчится молва воронёною вестью,
Что не увидеть света ему.
Сделать бомбу в домашних условиях не так сложно. Я выбрал самый быстрый способ, подробно расписанный в одном из трофейных блокнотов. Пока я искал инструкцию – понял, что мне на самом деле пора. Груда призванных служить памятью о пережитом вещей почти полностью истлела. Под моими пальцами рассыпались в прах первые курсантские погоны, фотографии друзей, школьные грамоты и наивные записки от девочек. Зачем мне всё это? Только ради улыбки или слёз, которых никто не увидит? Глупо оставлять после себя то, что не смогло дожить даже до твоей смерти.
В бабкину чару взор обратила:
Страшный ответ – болью вылечить боль.
«Хочешь вернуть для любимого силу?
Цепи разъест только слёзная соль».
Потолок подвала был усеян капельками влаги. Мерцание свечи и сквозняк превращали его в переливающееся звёздное небо. Иногда две капли, слившись воедино, отчаянно бросались вниз и разбивались, оставляя после себя лишь грязную пробоину в бетонной пыли. Почему она так много плачет? Ведь всё необратимо, как сель в горах. А ей и подавно был известен финал этой пьесы. Конечно, она могла всё изменить, но почему-то не захотела, или не смогла, испугавшись очевидности моей непредсказуемой жестокости.
Горбились двери, старились стёкла
Хорс в тридцать третий раз воскресал.
Чёрного зверя на гребне поблёклом
В мёртвую косу Марья впускала.
Меня разбудил заливистый лай щенка. В ноздри ударил едкий запах дыма с привкусом горящей шерсти. Он стелился по комнате как туман, обнимая щупальцами ножки стульев и разбросанные по полу вещи. Я расхохотался: «Йо-хо! Она всё-таки подожгла дом!» Первым желанием было дождаться, пока огонь не оставит мне пути к отступлению, а уж потом изобразить попытку спастись, чтобы всё случилось, как она задумала - вдвоём в одном костре. Но образы раскалённой цепи на её щиколотке и отблесков пожара в голубых щенячьих глазах сорвали меня с кровати и кинули в подвал.
Чешет тропинки к забытым берлогам.
Тонкие пальцы мнут серебро.
Рвётся с обрыва коленей дорога,
Сыплется в пропасть чужое добро.
Хлысты пламени с треском рассекали глянцевую кожу прялки, по-змеиному обвивали её тело и казалось, что даже в огне она продолжает накручивать людские судьбы на своё украшенное рунами колесо. Хель сидела перед ней на коленях с распущенной воронью волос. Охотничьим ножом она отрезала от них прядь за прядью и бросала в свой прощальный костёр. Как в её в руках оказался мой первый подарок? Цепь слишком коротка, чтобы дотянуться до стеллажей с инструментом, да и вряд ли её нож хранился в подвале. Двигаясь очень медленно, я подошёл и сел напротив. Жар размывал её очертания, и передо мной плавал лишь туманный силуэт с огоньками глаз.
Лезвием острым, словно форштевнем,
Режет разливы чёрной реки.
Вниз уползают полозом древним
Локоны, свившись с холодной руки.
Я не могу задрать голову, да и незачем. Даже не заглядывая ей в глаза я знал, что тепло костра высушило слёзы на потолке, и по нему начало расползаться чёрное пятно копоти.
- Я закончила и теперь могу быть свободна. – сказала Хель, поднимаясь с пола. Цепь звякнула, и наручники на щиколотке разомкнулись сами собой. Она открыла ладонь и бросила через огонь сжатую в ней узелковую вязь. Лёгкое шерстяное кружево плавно приземлилось на мои плечи и обняло за шею.
- Спи, мой хороший.
Она плеснула в костёр остатки молока, и подвал заволокло белёсым туманом.
Матушку-пряху Марьюшка просит
Мир на мгновенье к началу вернуть.
В утке яйцо - жизнь иголку уносит,
Чтоб помогла за землёю нырнуть.
Ничего не было, или было? Это начало или конец? Женщина, которую я пытался сделать своей вещью, оставила мне на прощание единственную вещь, к которой я до сих пор боюсь прикоснуться. Всё тленно, кроме слов, которые мы носим у себя в груди. Кроме отпечатков губ, горящих на теле всю оставшуюся жизнь. А будет ли она, жизнь? Даже голубоглазый сбежал. Огонь она погасила, и мне нечем было поджечь запал очередной корявой бомбы. Как она сказала: «Спи»?
Волки завоют, ворон заграет -
Марья скитается в мире людей.
Мёртвой косою слезу собирает.
«Вечно живи, мой любимый Кощей».
Речка Иня – очень тихое место. Можно часами стоять на гулком железе подвесного моста и ни разу не услышать его голоса. Даже вода течёт так плавно, что не сразу понимаешь, на каком ты берегу, пока не зацепишься взглядом за уносимый течением листок или ветку. Я приходил сюда ясными ночами, когда звёзды её слёз отражались в копоти реки, и долго слушал, как вода повторяет слова беззвучной клятвы, которую я дал, когда мы стояли, обнявшись, посредине этого моста, ещё не понимая, с какого берега мы на него вошли. Это теперь я знаю, что всегда шёл против течения. Когда звёзды прятались под покрывалом тумана, я просовывал руку за пазуху и читал её узелки.
Спи.
Снег заметает
Стылые вёрсты
Пути.
Жди.
К маю растает
Саван погоста.
Прости
Строк
Стройную ересь,
Рук вдохновенный
Клубок…
Бог
Выстелил вереск
В долгие вены
Дорог.
Сам не ожидал. Щас потихоньку до ума довожу и новые пишу. Опять же стимул. Я к поэзии всерьёз отношусь. Это не меньший труд, чем рассказы или романы.)) 
Эда как? 
Ну, вот "услышала" :))) Олег - это диктор, он же чтец, он же дикломатор, он же самиздатовец... и так до бесконечности, которому и реки по колено, и горы по плечо. Иногда создается впечатление, что не существует текста, который бы Олег Шубин не осилил. :))) Теперь этот рассказ звучит так! :))) Хорошее сочетание интересного текста, ловко перемешанного со рифмованными четверостишиями, и необычного голоса Шубина. :))) При прочтении текста, мужской голос в моей фантазии проговаривал слова средненизким хрипловатым голосом быстро и с придыханием. Мне казалось, что я торопливо наматываю на клубок пряжи тянущуюся и тянущуюся нить, пытаясь успеть куда-то, тороплюсь... А стихи меж прозы - это маяки или соломинки, которые спасали меня, удерживая в контексте повествования... Неторопливая манера речи Олега позволила услышать эту историю немножко иначе, попробовать ее под новым соусом, словно знакомое блюдо, но с пикантным, еще непонятным ингридиентом :))) Заканчивая многословие, присоединяюсь ко всем восторженным комментариям выше - рассказ хорош! :)))
