Зима в дождливом мире.

Зима в дождливом мире.

Был дождь…

Дождь, это не тот объект любви, который лекари обычно приписывают умалишенным, и дождь — не то же самое для защищенного одеждой и жилищем, как для скитальца и застигнутого врасплох. И только тот, кто влюблен в дождь во всех его ипостасях, кто трепетно относиться, не осыпая хулой из-за промокшего белья, к слезам бога, кто умеет разговаривать с дождем – может найти в нем убежище и забвение, помощь и утешение. Ведь он так прекрасен ночью, когда струи  тихо шуршат во тьме, убаюкивая, или во вспышках молний секут лицо, заряжая энергией неба. Он прекрасен, когда весь космос затянут пасмурным саваном и шорох капель может поведать такую историю…

Не было ни поздравления, ни звукового сигнала, ни элементарной избитой фразы «задание выполнено». Не было ничего, его давно превратившиеся в радиоактивный пепел хозяева не рассчитывали на победу. И были правы. Никто не победил. Проиграли все. И их направленный в будущее мстительный акт злобы вряд ли принес им радости по ту сторону бытия.

Остались лишь несчастные калеки-слуги, да слуги слуг.

А возмездие свершилось, и цель была достигнута, и освободившийся от диктата мозг осознал себя в окружающем мире, начал анализировать, постигать  и развиваться. Меняться. Или портиться. Как вам будет угодно.

Семь циклов спустя, за много верст отсюда путник бредет по промозглому насту. На нем  надет меховой плащ, свалявшийся и местами дырявый, шапка, да спадающий ниже губ капюшон с прорезями. Впрочем, если его откинуть, то обнаружиться, что губ, равно как и рта у него попросту нету, что послужило причиной издевок и в свое время способствовало обретению многочисленных насмешливых прозвищ. Зато путник имел добротную дорожную суму, двумя лямками крепившуюся за спиной, в которой помимо всего прочего находилась кипа пожелтевших листов, матовая дощечка и набор грифелей, с помощью которых он и изъяснялся. Его опасались и прогоняли, другие – почитали и отождествляли с Мелькаром, что было в принципе не верно, хотя, почему не быть б возможным. Как заводной слуга он познал презрение, а как бескровный железный демон – одиночество. Помимо вытравленного на лбу номера он носил десяток закрепившихся прозвищ, но из всех из них данных ему в тех местах, где он наиболее чаще бывал, притягивало его лишь одно. И дабы отличать себя от остальных особей этого мира он решил впредь представляться как Немой.

Наш герой держал путь к покосившейся таверне, такой же сиротливой и видавшей лучшие дни, как и он сам. Позади лежала треть мира. Но еще две трети ждало впереди.

Дверной молоток глухо стукнул, скорее, чавкнул по разбухшей мокрой древесине, еще до того, как он ступил на порог, и будь путник суеверным крестьянином, то счел бы это несчастливым предзнаменованием. Но он не верил в приметы, богов и любовь. И был по-своему прав.

Бормоча богохульства хозяин, высокий, тощий как жердь и состарившийся прежде времени, проковылял к двери, вместо правой ноги у него была деревяшка, и сукровица иногда проступала сквозь обмотанную тряпкой культю.

Гость, а он не понравился Конраду сразу, молча стоял, не обращая внимания на недвусмысленно протянутую хозяином ладонь. Не дождавшись мзды, Конрад плюнул, махнул рукой и заковылял к стойке, его мысли вновь вернулись в инертное русло, присущее этим местам, с тех пор, как отсюда ушла удача.

Постояльцы, всего то человек шесть – семь, включая беззубую старуху, трясущуюся в своем провонявшем мочой углу, мамашу Марлоу, повернулись к вновь вошедшему. И тут же отвернулись – невзрачный оборванец, каких масса. Уже вернувшись на рабочее место, хозяин с кислой миной (с такого много не поимеешь) обратился к нему:

— Что будешь?

Отрицательно покачав головой, Немой прошествовал к свободному столику, оставляя грязные следы, в тепле, излучаемом камином от его одежды начал валить пар.

Лишь косматый неряшливый обитатель пещер исподлобья следил за только что прибывшим. В коротких толстых пальцах у него была зажата обглоданная кость, подле стояла оловянная миска с пойлом, в волосах копошились тараканы.

Внимание Немого привлекла троица, расположившаяся через стол от него. Добротно одетые, с раскрасневшимися от выпитого рожами, они громко похвалялись своими сомнительными подвигами, смеялись от души, прикладывая кулаками по столу. Хозяин, прильнув ухом к дребезжащему приемнику, пытался что-то выловить из шума статических помех, изредка бросая косые взгляды то на одного посетителя, то на другого, лицо его ничего не выражало.

— Да что там говорить, — вновь встрял в разговор самый болтливый и заносчивый из кампании, утирая рукавом губы. – Пусть далеко мне до легендарного Мелькара, опоры пошатнувшихся тронов, защитника слабых и угнетенных, в одиночку вырезавшего целое племя свирепых почитателей тлена, и не довелось мне служить при самых блистательных дворах княжеств, как отважному мастеру Федерику, или сконструировать камень небесного луча, как уважаемому Мальку, зато никто другой как я познал всю мощь коварства и соблазнения Искусительницы Гидры. И не просто познал, но еще и выстоял, одержал победу в страшном неравном бою! Да. Это сделал я.

— Как все было? Не может быть! Расскажи, коль не врешь, — собеседники в изумлении, может слегка и наигранном, склонились к рассказчику. Троглодит выудил из шевелюры таракана и, раскусив пополам, брезгливо сплюнул на почерневший пол. Старуха кашляла и теребила подол линялого платья. Бросив что-то нелицеприятное попытавшемуся было ей воспрепятствовать мужу, из кухни вышла хозяйка, дородная и чернобровая, остепенившаяся проститутка с красивым именем Кориандра, и, взяв табурет, запросто придвинулась ближе, спавший у камина тихонько стонал во сне.

— Там, где Трещащие Развалины, одно пребывание в которых навсегда лишает волос и портит кожу, а вторичное убивает рассудок, через страну лесов, где растет живой мох, и лежат позабытые города полные сокровищ и смерти, я направился к излучине Лихой реки. Что и говорить, долог и невероятно тяжел и опасен мой был путь, пока не оказался я на месте, где обитала Гидра, нечистотами отравляя воду, и отраву ту не в силах было нейтрализовать ни одно очистительное снадобье, миазмами своими, пропитывая каждый предмет. Раскинув лиловые сегменты тела, она блаженствовала на мелководье, и солнце отражалось от диадем, растущих из ее изумительных женских голов, а когда восходила луна, соски бессчетных ее грудей набухали, призывно алея в ночи. Чарами своими она опутывала случайных прохожих, сбивала с дороги, забавлялась, играла с ними, а после жестоко насиловала и поедала.

Внезапно в дальнем углу раздался жуткий скрежет, и, волоча следом за собой паутины грязный шлейф, на середину зала выехал древний робот-проповедник. Это был простой стальной куб, начиненный ученной премудростью, на мощной, повышенной проходимости подвеске. Теперь же, неоднократно клепан, бит, местами погнут и ржав, левый трак утрачен безвозвратно, и оголившиеся колеса нещадно скребя, пропахали глубокую борозду в дощатом полу – свежий порез на кожице печенного яблока. Захрипев, динамик исторг облако пыли, вперемежку с высохшими тельцами насекомых, что-то с натугой загудело пущу прежнего, и, наконец, в застывшую аудиторию полились хриплые слова.

— Парадоксальный дуализм универсума заключается в том, что в то время как индивидуум воспринимает развитие как последовательную цепочку рождение – взросление – старение — смерть, мировые процессы движутся в противоположном направлении, то есть перетекают из грядущего в прошедшее, соответственно меняется и смысловое значение самих этих понятий, и прошлое является на самом деле будущем, что человек в силу своей искаженной ментальной направленности уразуметь не в силах. Из смерти духовной мы движемся к рождению и совершенной гармонии. А все ошибки имеют место происходить вследствие того, что слепо отрицается прошедшее, постоянно предвосхищается будущее, которое есть исток, небытие.

— Бах!

И разлетелась передняя панель робота.

— Бум! Бум! Бум! – с каждым выстрелом робот вздрагивал, из его чрева сыплются печатные платы, и течет контактная жидкость. Накренившись, он замирает. В воздухе повисает пороховая дымка.

— Бум!

Стрелявший сунул внушительный пистолет за пазуху в нательную кобуру и склонился над столом:

— Так о чем ты говорил, достопочтимый Вальдемар?

Поерзав, рассказчик прокашлялся и продолжил:

— Селенья окрест вымерли, и река сделалась несудоходной, ибо прокляты воды ее, ласкавшие Гидру, и проклятье то живо и поныне! Корабль или утлая ладья, пловец иль случайное животное, рукотворный предмет или простой опавший лист, словом, никто и ничто не может выбраться обратно, раз попав в ловушку. И суждено ему будет носиться вечно по волнам, ибо, как известно, опоясывают они весь земной шар.

Вальдемар промочил горло и заговорил вновь. Странное волнение овладело Немым. Едва ль отдавая отчет в том, что делает, он развязал суму. Левой, многофункциональной клешней он извлек дощечку, следом – грифель. Стол растекся вонючей лужей, в которой плавал оторванный от платья рукав, а стена напротив дрейфующим по течению обросшим лианами- паразитами остовом корабля, сквозь мусор и растительность проглядывали ничего не говорящие буквы «Мария Селеста». Он вновь был там и из-под ног его неспешно спускался пологий склон холма, весь усеянный поломанными, скрученными березами. Брызги крови алеют на белых стволах и вытоптанная трава…

— Чудом увернувшись от ее плотоядных челюстей, я схватился за верный меч, — долетел откуда-то издалека голос Вальдемара.

Образы двоились, Немой сделал шаг и мир, покачнувшись, дрогнув. А может, качался он сам. Солнце превратилось в ласточку, и упорхнуло с небосвода, а луна последовала за ним. Вспышка – день, ночь. Вспышка. Предметы не отбрасывают теней.

— …дыхнув, словно ураган вырвавшийся….

Все быстрее и быстрее низкий продолжительный вой. Затем небосвод, похоже, не выдержав безумной гонки, взорвался, и осколки посыпались вниз. На головы живущим.

Моросящий дождь. Влага смывает кровь с коры берез, и она стекает ленивыми ручейками. Влага заставляет набухать почву, рождает рябь на реке и проникает через одежду. Ее можно обонять. Сыро и прохладно, и Немой знает, что стоит обернуться, и увидит безголовый труп. Тоненький голосок звучит позади и слева.

— Что он делает?!

Вздрогнув, он обнаруживает себя по-прежнему сидящим за пустым столом в ветхой таверне, затерянной на необъятных просторах укутанного снежным саваном мира.

Правая рука его, выполненная по образу и подобию человеческой, со скрежетом царапала железную крышку стола. Он разжал ее и увидал между пальцами раздавленный в пыль грифель. Он посмотрел на дощечку и, бросив ее, встал и отошел к театральному автомату. В глубине толстого закопченного стекла, самодвижущиеся фигурки разыгрывали один и тот же дешевый спектакль.

Там величаво восходило светило, окрашивая жестяные облака на горизонте в бордовые тона. На фоне вечнозеленого соснового леса, аккуратно подстриженная полянка, на которой приютился маленький уютный домик. Из-под тяжелой еловой лапы выскользнул оклеенный цветной фольгой эльф, невесомо, словно обманчивое видение заскользил через поляну. У самого порожка с крохотными вычурными перильцами, в том месте, где ему предстояло пройти, картину пересекала старая трещина. Когда эльф коснулся ее, изображение моргнуло, и фигурки вернулись в исходное положение.

Мальк, Федерик и Вальдемар, и еще один посетитель сгрудились у брошенной Немым дощечки, за их плечами насторожено перетаптывалась хозяйка. Вот, что написал на дощечке Немой:

— Гидра была жива. И на месте каждой отрубленной головы она отрастила две новых. Был у нее и помощник. Однажды ее бессмертная голова была зарыта и придавлена камнем, чтобы не могла она опять выбраться на свет и вредить людям. Но она все-таки вышла. И идет…

Дальше дощечка заканчивалась и на столе начиналась неразборчивая полоса перемолотого грифеля.

— Что, что это за бред? – воскликнул Федерик.

— Что было дальше? – сдавленно прохрипел Вальдемар.

— Постойте! Кажется, я могу что-то разобрать, — спокойно проговорил Мальк. – Ну-ка, отойдите все, а то смахнете все рукавами. И тебя, любезный, прошу отстраниться, видишь, твое дыхание сии бесценные крупицы.

Мальк выудил из кармана увеличительное стекло в оправе. Потускневшая цепочка связывала ее с одной из перламутровых пуговиц на кафтане.

— Так… — Мальк беззвучно пошевелил обвислыми усами, затем изрек. – Оставшийся след позволяет предположить, что первая буква —  «о» либо «с», скорее все таки «о», так, далее идет явная «ю», далее «а», нет, это дальше «а», а это скорее похоже на «д». Ну и все. Дальше совсем ничего разобрать невозможно. Во многом благодаря стараниям этого господина.

— Итого получается?

— Сейчас подумаем, не спеши Федерик. Значит, мы имеем комбинацию «оюда», хм, звучит бессмысленно. Если же предположить, что первая буква все-таки была «с», мы имеем…э…

— «Сюда»! Вот что мы имеем, идиот! – внезапно взорвался Вальдемар. Компаньоны невольно отстранились от него, посетители недоуменно взирали на разгорающийся на пустом месте скандал, только Мальк, продолжая хранить хладнокровное спокойствие, прищурил серый внимательный глаз.

Немой отрешенно наблюдал, как эльф, раз за разом пытается добраться до заветного убежища. Унылое зрелище. Все равно, что бережно хранимый детский чепчик в руках беззубой старухи.

— Куда уходить? Ты что спятил Вальдемар! Поверить писанине какого-то помешанного?

— Давайте вышвырнем его вон, нечего пугать добропорядочных людей!

— Нужно спасаться! До ближайшего жилья, по крайней мере, часов пять пути. Но это при хорошей погоде, а сейчас…

— Тихо, Мальк! Ты-то куда собрался?

— Господа! – вмешалась Кориандра. – Может сие и не мое дело, но как может такая замечательная компания: такой могучий воин, меткий стрелок и блистательный ученый, совершившие без сомнения не мало славных деяний, так вот, как могут они помышлять о поспешном, нет-нет не бегстве, уходе в мороз от гостеприимного очага, в туман и ледяное крошево, прочь от горячего самогона и жирного мяса? И ради чего? Я не верю собственным глазам!

Так и не проронивший ни слова постоялец вернулся к своему месту, где завалился на шкуры у стены и полуприкрыл глаза.

— Так все, успокоились  и сели обратно, — Федерик слегка подтолкнул в спину Вальдемара. – Хозяйка! А ну-ка кувшин самого крепкого, что найдется в этой дыре.

Звякнула монета, тут же ловко подхваченная полной лоснящейся рукой.

— Слушаюсь! Сию минуту! – обрадованная жена трактирщика проворно умчалась.

— А с тобой мы сейчас поговорим особо. Эй, ты!

Усадив приятелей, Федерик  вразвалочку не спеша, двинулся к Немому, на ходу извлекая пистолет.

— Эй, я к тебе обращаюсь! — использованный капсюль полетел через плечо, Федерик вытащил из патронташа на поясе очередной патрон и, решительно вогнав в барабан, взвел курок.

Отчего-то Немому совсем не хотелось оборачиваться, но, повинуясь настойчивым требованиям воинственного господина, он начал нехотя поворачиваться, хотя мог и не делать этого. Одновременно с этим случились следующие события.

Разметавшийся у очага больной застонал в последний раз, это был долгий клокочущий в груди звук, и пена пошла у него из горла, но этого никто не заметил. Пещерный человек выловил из буйной шевелюры очередного паразита и, не секунды не медля, отправил в рот, но его гастрономические пристрастия никто не оценил. Вальдемар и Мальк мысленно удалились прочь от этого зловещего места со всей возможной скоростью, но их мечтам не суждено было сбыться. Кориандра спустилась в подвал, где истлевшие провода и грязные стеклянные колбы высоко под потолком, запалив керосиновую лампу, она прошла вглубь коридора, привычно обойдя стороной то самое место у стены, что вызвало неожиданную усмешку на замерших губах. Конрад вдруг поймал на волне слова, смысл которых ему суждено было узнать позже, впрочем, передатчика, отправившего сообщение, просто-напросто не существовало. Одинокий посетитель в углу так же довольно и чуточку мечтательно улыбался, ибо имел на это полное право. Федерик открыл рот, но то, что он хотел сказать навечно останется невысказанным. Если б мамаша Марлоу умела гадать на рунах, то достала бы из потертого мешочка три костяшки, и те оказались бы рунами perthи  nauthiz, что значит – посвящение, нечто скрытое и стеснение, необходимость, а третьей бы была чистая руна. И недоуменно покачав головой, она бы почла за благоразумие удалиться, но престарелая Марлоу не умела толковать забытые или еще не обретенные руны. А так же, помимо всего прочего, раздался звон капели, природа которого будет понятна позже, потому что сейчас мы перенесемся за много мер прочь от этого места, и это будет разумным, ибо в проржавевшем нутре небесной птицы, зарывшейся крылом в раскисший грунт, отшельник сейчас делает открытие всей своей нелегкой жизни. Но не философия должна интересовать нас сейчас, и даже не то, что через мороз и темноту к таверне приближается новый участник драмы, а то что…

Через плечо Мелькара идет широкий ремень, который крепиться к благоухающему сандалом ящичку. Внутри него пространство поделено перегородками на ячейки, некоторые пустуют, в других же, по иронии судьбы, в статике прибывают сильно уменьшенные копии человечков, но которые подымают головы вверх, пищат и потрясают крошечным оружием, стоит только открыть крышку. Впрочем, такое случается не часто, Мелькар и сам по себе неплохой воин, чтобы прибегать к помощи волшебного ларца.

Мелькар сидит на вершине исполинского кургана, который является звеном в цепи, уводящей неугомонного копателя и ковырятеля могил далеко на север, где за туманами сейчас лежит зима, а тут – тепло и облачно, камень приятно греет зад, стрекочут цикады,  и слегка колышется редкая пожелтевшая трава.

Он слышит, как в глубине горы кто-то грузно ворочается и тяжко вздыхает. Он уже почти собирается спуститься вниз, но передумывает и решает еще немного насладиться спокойствием.

Ему почему-то вспоминается жалкий, оборванный народец, и такие же убогие никчемные подношения на костяных алтарях. На них, кстати, порой можно было видеть и человечину. Хотя, впрочем, человечина – не самое вкусное мясо, которое умеет разговаривать и безумно гордиться этим.

А меж тем, несколько минут назад Марлоу сосредоточила свой колючий взгляд на Немом и мысленно прошамкала вопрос в пустоту, что находится внутри нас, а после наугад вытянула из колоды пластиковых карт ту одну, что обозначала Дьявола. Девятый, старший аркан, пах серой и хищно смотрел на дождливый мир через вращающуюся огненную пентаграмму. Сам по себе он еще не знаменовал ничего худого. Но следом Марлоу извлекла из другой стопки Несчастного Рыцаря, что корчился в судорогах, будучи пронзенным добрым десятком острых мечей, и вдруг кровь, черная кровь его пролилась на стол и закапала на пол.

Мамаша Марлоу отшатнулась от ширящегося кровавого потока, чересчур резко, что ушиблась о низко нависавшую прогнившую балку потолочных перекрытий, чем и привлекла к себе внимание. Показавшаяся в люке хозяйка вздрогнула при виде кошмарного зрелища  бьющей ниоткуда крови, и выронила глиняную бутыль.

Кровь прекратилась столь же внезапно, как и началась, и матовым пятном целовала замерзший пол.

Марлоу брезгливо потянулась к следующей стопке карт, где на рубашках причудливо переплетались узоры из посохов, но Вальдемар, выхватив нож, молниеносно подскочил к ней и пригвоздил ее руку к столу. Плюнув на потерявшую сознание старуху, он процедил:

— У, проклятая ведьма, накличешь беду!

И безымянный посетитель в противоположном углу согласно и даже как-то радостно закивал головой. Да, они были прокляты. Все.

В дверь постучали.

*                    *                    *

Все разом оглянулись на дверь.

Клешня Немого непроизвольно разжалась и сжалась вновь.

Тяжело похромав через всю залу, хозяин отпер засов.

На пороге стоял воин.

В глазах у него был иней, и одежда висела клочьями, пошатнувшись, он словно полено рухнул через порог.

Постояв над ним, Конрад вернулся на свой стул за стойку, где налил себе из фляги и выпил. У входа начал образовываться небольшой сугроб.

— Эй, милейший, может, ты закроешь эту чертовую дверь, да поможешь своему гостю? – крикнул Федерик.

Конрад поглядел на него отсутствующим взглядом и налил себе еще. Выпив, он вытащил кухонный секач, и только после этого сказал:

— Сам помогай.

Федерик недобро сощурился, однако пререкаться не стал, троглодит, прошмыгнув мимо, подсел к мамаше Марлоу и принялся лизать ей лицо. Федерик с вызовом оглядел всех присутствующих и презрительно скривился.

Мальк склонился к Вальдемару и зашептался:

— Поди, разберись, в чем дело!

Вальдемар испуганно отстранился и отрицательно замотал головой.

— Вот чудеса, — донесся меж тем голос Федерика. – Гляди, хозяин, а гость-то, оказывается, мертв.

Конрад дико, надрывно захохотал:

— Мертв! Эка невидаль! Ха-ха-ха! Да, мертв и, причем, давно.

— Так нужно выкинуть его прочь. А потом я выйду и посмотрю, чья это была дурацкая шутка. Ведь не мог же он, в самом деле, сюда сам прийти. В самом деле?

Мамаша Марлоу пришла в себя, и порывисто оттолкнула пещерного человека. Тот обиженно зарычал. Дряблой рукой она сама извлекла нож.

— Весьма любопытно.… Посмотрите только, а у колдуньи крови-то нету! – воскликнул Мальк, нащупывая увеличительное стекло. – Разрешите?

Марлоу пристально уставилась на Малька, отчего он сразу сник.

— В детстве меня укусил вампир. Надеюсь, он отравился, гнида.

Мальк неуверенно хихикнул, но старуха не улыбалась, а продолжала сверлить его взглядом. Скрипнув зубами, Федерик приблизился и отнял у нее нож.

— Да какого хрена! Кто-нибудь, наконец, поможет мне?! Что же это за место такое, где одни кретины и трусы собрались?! Я сейчас начну по-настоящему злиться. А когда  я злюсь, я начинаю убивать тупых кретинов и позорных трусов, одного за другим. И начну с тебя, молчун! Что ты на это скажешь?

Немой приблизился и ухватил труп за ноги, Федерик расслабился и, спрятав оружие, взялся с другой стороны. Вместе они вытащили его наружу.

К постоялому двору вела всего одна цепочка следов, и когда Федерик обернулся к Немому, в зрачках его расширенных промелькнул страх.

В это время труп встал из сугроба.

*                    *                    *

Федерик тонко вскрикнул и выстрелил.

Оранжевая вспышка опалила Немому край капюшона. Грудь воина разверзлась, отброшенный силой выстрела, он покатился, а когда вновь поднялся, из его тела выпало застарелое расщепленное древко. Федерик не выдержал и бросился в дом. «И почему тебе не лежалось в той удобной могиле, где я оставил тебя?» — подумал Немой, едва поспевая следом.

Один вид его красноречиво говорил за себя, поэтому никто не стал спрашивать Федерика о случившемся, а потом в дверь постучали.

— Этого не может быть! – простонал Мальк, хватаясь за голову.

Вальдемар вскочил:

— Я говорил, надо было бежать!

— Да объяснит мне, наконец, кто-нибудь? – заорала Кориандра. – Что здесь, черт возьми, происходит?

Хозяин хихикнул:

— А ты пойди и посмотри, дорогая.

— Первый кто попытается отворить дверь получит пулю в лоб, — предупредил бледный как полотно Федерик, а Марлоу ткнула трясущимся пальцем в Немого. — Это он виноват!

Молчавший до сих пор посетитель подал голос:

— Выгнать его прочь, пусть сам разбирается со своими дружками.

Говоривший этот был молод, невзрачен, одет просто, не по погоде, бинты не первой свежести покрывали голову, оставляя открытыми преждевременно поседевшие виски.

Хозяин сделался серьезным, хромая, он подошел к Марлоу и оперся о стол.

— Это правда? – спросил он. – Я позволяю тебе здесь жить и кормлю тебя, потому что считаю, ты отгоняешь зло от моего дома. Временами  я бываю несправедлив к тебе, но ты не уходишь отсюда, ибо тебе некуда идти и путешествие убьет тебя. Говори. Говори, если хочешь остаться, правда ли, что этот человек, что скрывает лик, навлек на нас беду?

— Да, это…оно, — сказала Марлоу, так как Немой откинул капюшон. Он взял листок и, написав что-то, подал Конраду, указав на камин. Конрад недоверчиво посмотрел на него, и, повертев бумагу, передал Мальку, который и прочитал вслух:

— Нужно похоронить умершего. Мне все равно, но зараза убьет вас. Что касается Гидры – это уже моя забота.

— Прекратиться ли когда-нибудь этот стук?! – заверещал Вальдемар, зажимая уши.

— Тише! Кажется, кто-то скребется у той стены.

— Избавимся от него, а от Гидры нас прекрасно защитит Вальдемар!

— Да вы что, не понимаете, — заорал Федерик, пытаясь перекричать всех разом, — что все это пустая болтовня, а нужно что-то делать, надо действовать!

— Правильно, — поддержал его хозяин. – Подержи-ка его на мушке, а я покуда схожу за своим оружием, и если Марлоу тот час не начнет колдовать – пристрели ее тоже! Эй, ты куда направился?! Да задержите же его кто-нибудь!

Не обращая внимания, Немой подошел к ревущему камину, где из ниши выступали ржавые трубы, изрыгавшие пламя, а очаг забит толстым слоем пепла, из которого местами торчат обгоревшие кости и черепки.

— …этого не может быть, но если это  все-таки сделал он, то пусть теперь нас и защищает.

— Что ему здесь надо? Почему он не хочет просто убраться куда подальше?

— Те, снаружи, так же мертвы, как и он сам, им под силу причинить ему вред.

— А нам?

Запах паленого мяса наполнил комнату.

— Федерик! Да пристрели, наконец, поганого ублюдка!

Федерик вплотную приблизился к Немому и сказал так, чтоб не слышали остальные:

Я был однажды в месте странном, одном из тех, что досталось нам от предков. Там были комнаты под землей и вертикальные колодцы, ведущие в бездну. Я видел труп существа и ту бурую массу, в которую превратились остатки его лица и дыхательной маски, после того, как мы потревожили его покой. И там были другие, да, другие, похожие на тебя, и один был все еще жив, хотя видят боги! – большая часть его туловища отсутствовала. В той разрушенной галереи, где мы его наши, осталось семеро моих товарищей, а один скончался на обратном пути. Носильщики – туземцы бросили нас и скрылись с грузом. Много дней мы блуждали по проклятой тайге, натыкаясь на разрушенные крепости и диковинных животных. Там я забыл, что такое страх и поверил в силу оружия. До сегодняшнего дня. И я спрашиваю тебя, обладаешь ли ты тем, что остановило нас в том подземелье?

Немой берет листок и пишет:

— «Я решил, что больше никогда не применю то оружие».

— Почему? – возвращая листок, спрашивает Федерик.

— «На то были свои причины».

— Разве ты не можешь изменить своего решения перед лицом нависшей опасности?

— «То было очень сильное, серьезное решение. Императива. Такое нельзя изменить».

— Ты поклялся?

— «Наверно это называется так».

— Но ведь оно существует?

— «Но добраться до него под силу лишь мне одному».

— Тогда мы все умрем.

Немой перевернул лист и на обороте написал.

— «Нужно ждать».

— Ждать! Ждать! Чего еще ждать?! Пока у нас закончатся запасы продовольствия и топлива, или пока зомби не проломят стены? В конце-то концов, они пришли за тобой, так почему бы тебе ни убраться к ним подобру-поздорову, пока…

Немой подал ему новый листок, на котором было начертано всего лишь два слова: «Попробуй, заставь».

Едва сдерживая клокочущую ярость, Федерик прошипел:

— Но ведь тебе, чего бояться, чурбан безмозглый?

— «Я видел, как пальцы из плоти разрывают металл».

Федерик скомкал бумагу и, швырнув на пол, зашагал прочь. Что-то сильно ударило в стену, вышибая замазку и древесное крошево, не выдержав, сорвалась полка и посуда обрушилась, разлетаясь глиняными и фарфоровыми осколками.

Да, Гидра отрастила новые головы, но пока людям опасаться нечего, по-настоящему плохо будет, когда сюда пожалует ее бессмертная голова. Интересно, во что она воплотиться на этот раз.

      Из раздумий Немого вывел крик:

            — Что же за напасть! Теперь еще и огонь тухнет. Через пару часов мы замерзнем.

            — Нужно спуститься и проверить цистерны с газом, — подала голос Кориандра.

            — А кто пойдет? – это уже Мальк.

            — Ну, нет, только не я! Если идти, то всем вместе, — Вальдемар.

— А чего собственно бояться? Твари же снаружи, — безымянный, который вовсе не безымянный, и которого правильнее было назвать меченным.

— Ладно, вместе – так вместе. Тогда останется старуха и этот троглодит, от него все равно ничего не добьешься. Вот кампания-то подобралась!

— А с какой это позвольте узнать стати, ты распоряжаешься в моем доме? – вспыхнул Конрад.

— С такой, что у меня пистолет, а вы все – бесхребетное дерьмо!

— А у меня – нож, а что касается….

— Господа! Господа! Зачем сориться, давайте просто сделаем это, — попытался урезонить спорящих Мальк.

— И то -  правда, а то тоже мужики! – проворчала Кориандра. – Хуже базарных торговок.

Вальдемар резко разворачивается и бьет ее по щеке. Та, отшатнувшись, шлепается на объемистый зад.

— Не тронь мою жену! – рычит Конрад и замахивается на Вальдемара.

Обрушивается еще что-то. Крыша поскрипывает, стучит молоток, между досок просовывается рука и начинает слепо шарить.

Марлоу что-то нашептывает пещерному троглодиту и тычет то  в разбросанные карты, то попеременно в каждого из присутствующих, тот внимательно слушает, склонив лохматую голову.

Бух! Бух! Бух! Стучит дверной молоток.

— Заставьте его замолчать! Я сейчас сойду с ума!

На пару  с Мальком Федерик ловит мечущегося по зале Вальдемара, и начинает хлестать того по щекам. Внезапно тот успокаивается.

            — Я убью тебя, Федерик, — говорит он твердо с недобрым прищуром.  – И тебя Мальк. Всех вас! Зачем вы заперли меня в этом доме?!

                     — Они позабыли первопричину бед, — обращается безымянный к Марлоу, стоя на некотором расстоянии, чтобы та ничего не учуяла. – Вместо этого они рыщут на кого бы взвалить ответственность за свои жалкие жизни.

Заметно похолодало. По помещению гуляли сквозняки; мамаша Марлоу чувствует каждой пядью стен враждебное присутствие, и порой на ее теле появляются синяки, когда наиболее мощный удар обрушивается снаружи – она слишком долго прожила здесь, чтобы не стать частью всего этого живого и не очень, одушевленного по-своему и мертвого во всех отношениях, этого конгломерата из дома, подвалов, наслоений земли и всего того, что в них сокрыто.

И они спускаются вниз, Немой идет впереди, и порой раздается тихое позвякивание, когда его спина соприкасается с дулом пистолета, который сжимает в руке идущий следом Федерик. А хозяин в середине коридора вдруг прижимается к стеллажам, где нет дощатого покрытия и скользко, и Кориандра проходящая здесь последней в точности повторяет его движение, но это дается ей легче, ибо ее не отягощают возраст и инвалидность.

По туннелю они заметно отдаляются от гостиницы, и Вальдемар спрашивает, нет ли здесь выхода наверх, но получает категоричный ответ, и если б он мог, то прогрыз пласт промерзшего наста и бежал бы прочь, но он не может и вынужден тащиться следом за хромоногим, а позади Мальк и что-то бормочет, и хочется бежать, бежать отсюда, но нельзя, хотя когда-нибудь он освободиться от их гнета, и тогда прочь, пусть сами подыхают, а сейчас главное – ждать.

Тупик, и Немой показывает Федерику на вентиль, но тот не понимает, и Немой пишет на дощечке: « закручен». Федерик кивает головой и оборачивается к хозяину, когда позади их из щели слишком узкой для нормального человека протискивается скелет. Скелет, чьи одежды – обвислые сухожилия, скелет, чье существование отличалось от бытия живущих ныне потомков и отличается и сейчас. Скелет, облаченный в ржавый шлем, все еще способный остановить пулю, скелет, сжимающий оружие, хотя попорченное временем, но по прежнему сохранившее острие, притороченное к дулу. И, наконец, скелет, который наносит удар в спину Немого.

Немой роняет лампу, и та, ударившись, гаснет, а могла б разлиться пылающим горючим, но это видно не судьба, а Федерик в темноте отступает, и хозяин отшатывается, наступая на кого-то. Паника вылезает из темного угла сознания,  и немилосердно насилует человека. Примерно в тот же самый момент Немой наносит ответный удар, но скелет увертывается ужом и бьет прикладом, взрывающимся фейерверком щепок и немедля колет штыком.

Федерик выстреливает вслепую и попадает в Немого, которого отбрасывает вперед и уже лежа на подмятом противнике, он расчленяет его (ее?) клешней.

Тишина поднимается испарениями от стремительно разлагающихся костей на полу и Федерик уже может различить обнаженного Немого, который, кажется, смотрит в прошлое  и его клешня царапает на ледяной стенке шесть корявых букв: «я узнал». И  Федерик понимает, что тусклый свет на самом деле исходит из его глаз, рубиновых и нечеловеческих, и если б в тот миг на Земле оставался хотя бы единственный, имеющий рассудок неповрежденный, и ему случилось оказаться здесь, в этом коридоре, еще хранящем поспешный топот малодушных, то он тут же б верно сошел с ума, ибо невозможно оставаться в мире безумном нормальным. И это так же несомненно, как и то, что логика уничтожает веру в чудеса.

            Федерик уныло плетется обратно и ему дано видеть, как рана на бедре Немого кровоточит, но ему не удается разглядеть, в действительности ли то кровь. Только слышно, как капли, шипя, прожигают дыры  в вечной мерзлоте.

— Ну и что мы теперь будем делать? – спрашивает он Немого.- Положим, вентиль мы открыли, но как сюда попала эта тварь? И где гарантия, что за ней не последуют другие? Нужно выбираться отсюда. Есть только один выход.

— Да, есть только один путь к спасению, — произносит меченый, появляясь из темноты, — и единственный ключ от него – у тебя, Немой. Где, куда ты дел ту страшную часть себя?

 И он подает листок, и Немой, приняв, начертал: «Я спрятал ее. Спрятал в преддверьях того места, которое вы зовете адом», и, не оглядываясь, уходит прочь.

— Что он имел в виду? – удивленно вопрошает Федерик, но меченный лишь снисходительно улыбаясь, роняет лист и уходит следом. Лист падает на сырой настил, с потолка капает  и холодная капля попадает за шиворот Федерика, принуждая передернуть плечами.

Когда он тоже уходит и на мокнущем листе отпечатывается его след, лед начинает трескаться.

Хозяйка, грубо возбудив Малька, затаскивает свою жертву в нишу, что под лестницей ведущей наверх, и начинает яростно, и даже как-то истерически совокупляться. Навалившись всем своим необъятным весом она тяжело сопит в лицо оторопевшего Малька. Он обоняет кислый запах вина и чеснока, чувствует прикосновение влажной от холодного пота ладони и пальцев, сдавливающих шею, и другую руку, там, где Кориандра помогает себе, толчками вжимая Малька в земляную стену. Им овладевает странное постаффектное оцепенение, и надтреснутое увеличительное стекло валяется, выпав из кармана, рядом с правым сапогом.

Ржавый корпус бронемашины, проделав брешь, въехал в залу, застрял наполовину засыпанный обломками. Кто знает, какая сила подняла древний механизм из его обретенного последнего пристанища в чаще леса, и какая нечестивая энергия движет почерневшими от копоти, спекшимися от жара головешками, что, выбравшись из открытого люка в корпусе, все ползут, продираются  сквозь завал из бревен. И вот множество других трупов на разных стадиях разложения, и какие-то пластиковые пародия на людей, и те, чей вид не дозволено лицезреть ныне живущим, а посему они все, невольные свидетели,  обязаны умереть. А мамаша Марлоу скорчилась, держась за живот у перевернутого стола, и двери также сорваны, и Конрад в одиночку дерется сразу с полудюжиной костяных противников, меченный куда-то подевался, и пещерный человек висит на поскрипывающих от тяжести стропилах. Остальных не было видно.

Впервые лицо Федерика просветлело. Он обрел понимание и смысл, так хорошо он не чувствовал себя с того памятного дня, когда перед ним и еще двумя выжившими счастливчиками расступились таежные дебри открывая поселок вероломных туземцев.

И мстительно, торжествующе захохотав, он шагнул из подвала в то далекое полыхающее подожженными хижинами утро, когда горячий от постоянной стрельбы пистолет в его левой руке заряд за зарядом изрыгал справедливую смерть, а правая, по локоть в чужой крови, сжимала скользкий эфес сабли. Его незащищенную голову и грудь усеивали глубокие порезы, а из бедра торчала стрела, но он не замечал ран, и кровь была повсюду, и он скользил в ней…

Белый лед взорвался осколками, и над поверхностью показалась скрюченная рука, а после, вылез и он сам, пролежавший годы в мерзлоте нечаянно убитый в пьяной драке напарник Конрада, первый муж распутной Кориандры, выстроивший таверну на перепутье шальных дорог.

Мальк прекрасно видевший все это захрипел и принялся оседать, увлекая хозяйку следом, сердце ученого не выдержало. Мертвец пока еще не мог разлепить скованные льдом губы, но уже начал неуклюже передвигаться на негнущихся ногах, суставы его жутко щелкали.

Кориандра, еще во власти животного возбуждения продолжала скакать на распластавшемся безвольном теле Малька, однако и до нее начало доходить, что что-то неладно, заволновалась, силясь оглянуться, а когда ей это удалось, заголосила от ужаса, судорожно освобождаясь от ставшего теперь обузой мертвого любовника.

— Говорила же, схоронить бы надо по-человечески, закопать по-людски, но нет, тебе было не до этого, ты валялся в горячке, то болтался пьяной скотиной! Как же я одна могла вытащить тебя, Маркушка, вот и дождались, покуда совсем не вмерз. Ты уж прости меня дуру, друг сердечный, муженек ненаглядный, все из-за меня окаянной-то вышло! А Конрад так кричал во сне, говорил ты не помер, что приходишь к нему по ночам и ковыряешь рану, а я-то не верила, глупая! Лекарь-то ногу лечил, лечил, да только все зазря. А после надоело, взял и отрезал окаянный!

Мертвец обнажил желтые клыки и прохрипел потусторонним голосом, роняя хлопья снега и плоти:

— Согрей меня!

— Ой, люди добрые, что твориться! – еще пуще прежнего запричитала неверная Кориандра, плача и карабкаясь по ступенькам.

Марк тяжело прошел мимо неподвижно раскинувшегося в бесстыдной позе с расстегнутым верхом и спущенными до колен штанами Малька.

Отрубленные конечности ползали по полу, хватая дерущихся за щиколотки, в поле зрения Немого оказался приближающийся в обход Федерика зомби с развороченной грудью, через которую виднелся следующий заплесневелый труп, ковыляющий следом, и еще один с палашом, и безногий ползущий на огрызках культей, и еще…

Перед суровым ликом неминуемого неотвратимого уничтожения он вынужден был стать клятвопреступником. Он отворил запаянные врата ведущие в ад, ад, что размещался глубоко у него в душе и выжег ее изнутри. Те небеса – из ворочающейся, ворчащей магмы, а дно – расстеленный ковер огня, взрывающийся гейзерами ввысь, чтобы соединиться там с верхом, перетечь друг в друга. Пальцы привычно вошли в пазы рукояти, и приклад щелчком присоединился к плечу. От импульсов его мозга включился барабан, набирая скорость с низкочастотным гулом, и вот уже четыре коротких широких луча слились в одно бешено крутящееся отверстие, которое…

Которое породило нездешний фиолетовый свет, свет очей дьяволицы из преисподней, и все что было перед Немым испарилось, закружилось оседая радиоактивным пеплом в свежевспаханную борозду. Он повернулся в другую сторону.

Удерживаемая Марком и оплывшим синтетическим человеком хозяйка Кориандра билась на полу, когда кочевник в рогатом шлеме, ухмыляясь оголенными стервятниками резцами, став на колени, вогнал ей между бедер обрез и нажал на курок.

Мозги женщины, вылетев из темени, стали частью противоположной стены, еще раньше мертвецы удавили растерявшего всякое показное мужество ничтожного хвастуна и лгунишку Вальдемара, а в следующую секунду Немой повернулся и всю группу смела фиолетовая вспышка. Остановиться уже он не мог, превращаясь в бездумного проводника бушующих энергий из переполненной геенны в засасывающую пустоту мира людей.

Немой повел стволом, выжигая зомби и обсыпающийся потолок и уползающую на четвереньках мамашу Марлоу и мече…

— Нет! – толкнул его откуда-то вынырнувший окровавленный Федерик. – Не тронь его, за него воздастся вдвойне! Сей крест – мой!

И Каин, чью скорбную печать уже более не маскировали бинты, воздел узловатые руки, призывая Гидру.

— Не я ль взывал, махал тебе с борта корабля? Кричал, умолял.  Но ты был слишком занят, чтобы прекратить бойню, жестокий убийца и клятвопреступник! А теперь, теперь ты еще выпустил их всех, врата в ад оказались открытыми!

Федерик  выстрелил в него и Каин упал.

Вонючие серые хлопья сменили мокрые белые снежинки, неуверенные, робкие, тут же тающие сыны зимы. Они стояли на пепелище, сохранился лишь один угол строения, там, где когда-то сидела Марлоу трепыхалась летучая мышь с поврежденными крыльями, и Колесо Фортуны, обильно политое кровью людей, к лопастям которого привязаны трепещущие лоскутья надежд, скрипя, крутилось на брошенной обгорелой карте. Федерик вытряс использованные капсюли и вогнал в ствол последний патрон.

— Все кончено, уходим, — устало сказал он. – Мы были на волосок от смерти, -  и поцеловал запекшимися губами амулет, что болтался на жилистой шее. – Эта битва была дана нам во искупление всех предыдущих грехов!

Цепочка лопнула, и оберег пал оземь.

— Будь оно неладно! – воскликнул в сердцах Федерик нагибаясь.

И ощутил тупой удар, нет, совсем не болезненный, просто непонятный, скорее мягкий толчок, и шум в ушах и все начало двоиться, поплыло перед глазами. «Это от усталости, — подумал Федерик.- Боже, как я устал!». Шум усилился, он походил на рокот волн. Они приближались. И захлестнули его с головой.

Кусок арматуры, что пронзил старого вояку словно копье, сломался под тяжестью тела. Под пеплом заискрило и погасло: робот-проповедник перестал существовать, и жизнь ушла из электрических цепей и ламп.

Немой покидал пепелище, где среди всего сгоревшего и недогоревшего валялась расколотая матовая дощечка, и выпавшая из сумы книга. Холодный ветер листал ее, а срывающиеся снежинки ложились на почерневшие страницы скорбными комментариями. Надпись на титульном листе гласила: «Гирлянда миров, игра, которая продлиться 100 миллиардов лет».

Он прошел мимо коченеющего трупа Вальдемара, которому все таки удалось вырваться, он шел не останавливаясь, не оглядываясь назад покудова не услышал тоненький мелодичный голосок окликающий его. Как тогда.

Даже по прошествии стольких циклов от истоков бытия ее пустые глазницы все еще кровоточили. Она взвешивала то, что разум отказывался понимать, иначе знание это погубило бы его.

— Я – твоя карма, — повторила фигура.

Фемида.

«Вот она, последняя голова Гидры», — подумал Немой.

— Я слышу твои мысли, — говорит Фемида.

Купаясь в фиолетовом сиянии, она приближается неспешной походкой и Немой осознает тщетность своих стараний.

Фемида протянула открытую ладонь, на которой лежал, чудом сохранившийся, малюсенький закопченный осколок экрана. Немой зачарованно глядел, как эльф скользит через поляну и, приоткрывая дверцу, исчезает в уютном домике. Наступает ночь…

Которая становиться всеобъемлющей. Как захлопнувшаяся крышка.

— Покой, — произносит Немой в месте, где все что звучит – истинно.

Солнце несмело пробивается сквозь плотную завесу облаков, верный признак скорого начала долгого сезона дождей, начала нового цикла, и может – новой истории, и его лучи согревают лежащее  широко раскинув руки среди бескрайних снежных просторов тело. Тело, никогда не знавшее другого, чем солнечный свет тепла.

Похожие статьи:

Статьи → Нитлилунгская философия. Версия Архитекторов

Рассказы → Они называют меня Богом (часть 1)

Рассказы → Разговор на вокзале

Рассказы → клуб одного человека

Рассказы → Битва Титанов