Засранозавр

Я помню себя только с двенадцатилетнего возраста. До этого ничего. Почти ничего. Только редкие и смутные обрывки чего-то похожего на блеклые и стертые куски фотографий. (Писающий мальчик, окно в серый и грязный двор и женщина, бьющая своего пьяного мужа мокрым бельём по голове). И вот только после двенадцати лет начинает что-то проясняться в моей памяти. Первое четкое воспоминание, относящееся как раз на день моего рождения, это то что я плыву на корабле. Я плыву на стонущей и скрипящей шхуне, помещенный  в клетку. Клетка моя маленькая и прутья, стальные толстые прутья больно давят мне в спину и в темя, а когда шхуну подбрасывает на волнах — я  ударяюсь о раскаленную на ярком солнце решетку, чаще всего ударяюсь лицом. Часто разбиваю нос до крови, и кровь сочится по верхней губе и я слизываю её языком. Очень четко запомнился вкус крови, во рту солёная и липкая жижа. И я плыву, и шхуна плывет худо-бедно, но плывет, постоянно накреняясь то в одну то в другую сторону, зачерпывая морскую воду.  Матрос в рванных штанах с голым грязным торсом подходит  к моей клетке и смеётся, глядя на меня. Потом к нему подходит другой матрос – негр, у него очень черное блестящее от пота лицо и невероятно белый рот, он постоянно скалится. И этот негр говорит что-то своему напарнику и оба они смеются. И по нескольким фразам я понимаю что в этот день у меня день рождения, и что мне – двенадцать лет, и именно этот факт рассмешил матросов. Матрос негр берет оловянную миску и набирает с палубы немного морской воды, а потом, скалясь, протаскивает её сквозь прутья и ставит на дно моей клетки. Я, обезумев от жары и жажды, начинаю жадно лакать, судорожно глотая горькую воду. Матросы смеются. Белый матрос прямо корчится от смеха, он хватается за живот и, растирая по нему грязь, перемешенную с вонючим потом, хохочет, согнувшись пополам. Я блюю и оба матроса начинают валяться от смеха, они катаются по палубе в истерике. Солнце печет мне голову и нарывы на темени гноятся и мухи садятся на них, пот заливает мне глаза. А матросы хохочут. Потом они понемногу успокаиваются. И встают с палубы, мокрые и вонючие. Они уходят, говоря что-то про именинный пирог, и я остаюсь опять один на солнцепеке.

 Когда мою клетку снесли на берег и я оказался на земле, меня стало мутить от того что мне невыносим был теперь покой и неподвижность. Я так привык к качке, которая продолжалась больше двух месяцев, что теперь, имея под ногами устойчивую поверхность, я не могу это переносить и я страдаю от «сухопутной» болезни. Больше трех дней я не мог не спать ни есть. Я похудел на столько, что клетка моя, эта невыносимо тесная клетка, стала для меня почти нормальной, почти впору, такой, что прутья уже не причиняли мне теперь уже неудобства. Всё это конечно было хорошо, если бы не та проклятая слабость. Я ослабел на столько, что не мог поднять голову с моей прогнившей насквозь подстилки, которая была подослана на днище моей клетки, она настолько пропиталась моей блевотиной и морской солью и йодом, что  людей мутило метрах с десяти, когда они подходили ко мне – а я – ничего, привык. Так вот я на ней и лежал всё время, уткнув свой клюво-хобот в одну из дырок на этой подстилке. Меня поместили в док, с другим хламом, и там я пробыл около двух лет. Два долгих года я не видел солнечного света. Я был помещен в темный угол, куда не проникал ни один солнечный луч. Лишь иногда, очень редко, когда было утро и дверь открывали, то я мог видеть отражения солнца – два небольших прямоугольных пятна, и я следил за ними, по мере того как земля меняла свое положение, относительно солнца, так и эти пятна постепенно смещались – они понемногу растягивались, удлиняясь, по мере приближения полудня. Воздух в доке был затхлый и спертый. Меня кормили рыбой и дохлыми чайками. Иногда приносили сгнившие овощи и фрукты, те, которые испортились от долгого пребывания в рейсе, или от того что не соблюдали нормы хранения этих продуктов. Вот ими меня и кормили, если не забывали. А забывали часто, так часто, что по нескольку дней к моей клетке не приближался ни один человек, так что мне приходилось голодать. К концу второго года моего пребывания в доке, у меня начал расти хвост. К четырнадцати годам – это нормально, когда растет хвост. Это даже более чем нормально. Но в моем тогдашнем положении это становилось практически не выносимым. Хвост рос и упирался в прутья, и от этого меня сдавливало в моей, и так чересчур тесной, клетке. Хвост невыносимо зудел и ныл, это у всех так к четырнадцати годам, максимум к пятнадцати, но в моей ситуации это было очень тяжело, потому что почесать его или почесаться обо что-то хвостом я не мог, и поэтому мне приходилось терпеть этот невыносимый зуд.

 Ночами по доку ходили пьяные грузчики, они матерились и иногда дрались между собой. Ещё в док, матросы, чаще иностранные, приводили проституток. Таких бледных тощих девочек с очень красными губами и синяками под глазами. И эти девушки делали морякам минет, или же, задрав  юбку чуть ли не на плечи и стащив на пол трусы, матросы трахали этих женщин, заставляя их стонать и материться. Мне нравилось на них смотреть. Нет, не то что это доставляло мне какое-то удовольствие, сексуальное, например, это – нет, но зато это было хоть какое-то развлечение в моем темном и нудном существовании. Несколько раз я видел мужчин, занимающихся сексом друг с другом. Тоже матросы. В этом случае я закрывал глаза и старался уснуть, потому что ничем хорошим это обычно не кончалось.

 Наконец обо мне вспомнили. Это произошло как раз во время, потому что мой хвост так распух  и увеличился, что если еще немного повременить, то он бы раздавил меня, точно бы раздавил. Это произошло в один из дней, не берусь сказать в какой именно, потому как все дни в моей клетке очень напоминали один другого, так вот в один из дней меня вынесли из этого проклятого дока. Это произошло так: бородатый и сутулый человек, от которого пахло ромом и ещё какой-то гадостью, подошел к моей клетке, подцепил её крюком и поволок меня на выход, не говоря при этом ни слова.

 Меня ослепило солнце. Как же так, я столько времени ждал этого – жал, надеялся увидеть солнце и вот тебе на – я не могу его видеть. У меня из глаз текли слезы и плавали красные пятна и, как я ни старался смотреть на свет, всё равно веки мои смыкались в красный туман и очи мои жгло нестерпимо. И тут мою клетку накрыли брезентом и свет исчез. Я почувствовал себя лучше, как ни странно, и намного уютней, оказавшись опять в темноте. Клетку мою погрузили на что-то и меня качнуло, почувствовалось движение и я понял, что меня куда-то повезли. Вокруг что-то стонало и толкалось, но я был слишком поглощен своими собственными переживаниями, для того чтобы  думать о тех, кто находится рядом, тем более и речи не могло быть завести с кем-нибудь разговор.

 Машина остановилась и нас стали выгружать. Разговаривали какие-то люди: «Так этого куда??», «Этого – в экспо-парк!!!», «Хорошо, а вот этого куда?», «Этого в цирк».  Так нас и вынимали из кузова, наши клетки шлепались днищем об землю, а потом нас волокли крюками каждого в свое, предназначенное ему, место. Очередь дошла и до меня, моя клетка дрогнула и меня потащили из машины, потом я грохнулся на землю и  ужасно ударился лицом об дно при падении.

— Так, а того… — голос надо мною сделал паузу, послышались шелестение бумаги и вздохи, — Это – номер двадцатый… Этого – во двор.

— А не рано ли ему во двор?.. — спросил гнусавый мерзкий голос.

— Рано конечно, но что делать – там у них вообще никого сейчас нет, — ответили откуда-то сверху.

Меня потащили по земле. Потом опять куда-то погрузили и опять повезли на машине. В этот раз я ехал один, вокруг была тишина и никакого движения, только конечно небольшое покачивание и шелест шин по асфальту, что бывает всегда при быстрой и неаккуратной езде. Меня везли одного. «Во двор, — подумал я, — куда это во двор??? Какой ещё двор??». Но я так хотел есть, что мне было абсолютно всё равно куда бы меня ни везли, лишь бы накормили.

 Двор оказался большим и светлым. И хотя был вечер, всё равно, когда с моей клетки сняли брезент, мне показалось очень светло. Четыре стены дома замыкали пространство по сторонам и огромные окна на стенах домов светились и из них доносились голоса. Слева была большая арка – единственный вход во двор, закрывающаяся воротами на замок.  Надо мной было какое-то растение, толи дерево, а толи – куст, с громадными и очень приятно пахнущими цветами белого цвета.

 Меня покормили. Причем не рыбой, к которой я привык за два года, а молоком из чистого и глубокого блюдца. Теплое молоко. И я уснул и почувствовал себя почти счастливым. Снился мне док, опять этот док, во сне я очень томился и мне там казалось, что весь мой переезд, весь этот светлый двор и цветущее дерево мне приснилось и я так расстроился во сне, что стал ныть и ныл всё громче и громче, пока какой-то грузчик, громадного – нечеловеческого роста, не разозлился на меня. Он взял какой-то металлический кнут и кинулся на меня. Я съёжился и заскулил ещё сильнее и тогда он стал тыкать в меня своим прутом. Но что странно тыкал он очень легко и даже как-то старался помягче, чтобы не причинить мне боли.  И тогда я открыл глаза и понял что я спал, я проснулся в большом светлом дворе, над которым светило желтое солнце, а надо мою цвело дерево. А тыкала меня, точнее не тыкала, а тормошила своей маленькой ручкой в перчатке какая-то женщина. В первый раз в моей жизни кто-то дотронулся до меня рукой, пусть в перчатки, но всё-таки!!! Рукой!!

— Ну чего ты воешь, Ма-а-аленький?! – спросила она у меня таким нежным и прекрасным голосом, что я бы расплакался бы, точно расплакался, если бы умел.

 Как это было хорошо, как это было прекрасно. Она меня гладила своей нежной маленькой ручкой в бежевой перчатке. И шершавая замша щекотала мне кожу на голове. Потом она погладила меня по панцирю, и хотя костяной нарост у меня на спине толстый и  крепкий, совсем почти не больно если по нему ударить металлическим прутом (даже если изо всей силы) и всё равно я чувствовал её ласковое прикосновение, я даже чувствовал теплоту её ладони. И я так захотел, что бы это никогда не кончалось. Я закрыл глаза и проговорил про себя: «Только бы это не кончалось, никогда, никогда!!». Но это закончилось и очень скоро. Вдруг послышался чей-то недовольный голос: — Маша, Маша, что ты делаешь, голубушка??

Я открыл глаза – к нам приближался маленький, толстый человек с громадной бородавкой над правым глазом, обладатель голоса: — Что же ты, Машенька его гладишь, он же грязный и заразный, — продолжал увещать он милую девушку.

— А что?? – спросила Машенька, — от него разве можно заразиться???

— Еще как!!! – подтвердил толстый с бородавкой, — Это же Засранозавр.

— Как – Засранозавр, — удивилась девушка и тут же отдёрнула руку, — а разве они такие???

— Конечно такие!!! – сказал мужчина и добавил, — Только с длинными хвостами, а у этого, — и он посмотрел на мой скрюченный и воспаленный от трения об прутья клетки, хвост, — А у этого хвост совсем маленький.

 И мне стало нестерпимо горько и за мой маленький хвост и за то что вообще… ну вообще очень стыдно. Я даже покраснел бы, если бы мог.

— Но он такой миленький, — сказала девушка и посмотрела на меня своими васильковыми глазами.

— Четырнадцать лет!!! Какой маленький??!- удивился толстяк, — Вот хвост у него действительно маленький!!! Это точно!!!

 И он гнусно засмеялся. Но страшнее всего, что девушка взглянув на мой хвост, тоже улыбнулась.

  — Его только на одну ночь привезли, — сказал бородавчатый. – Я его купил для своей харчевни, а завтра вам привезут другого… Только с нормальным хвостом.

«Что он пристал ко мне со своим хвостом, точнее с моим хвостом, — подумал я, — посмотрел бы я на тебя, если бы ты жил, как я – в клетке, какой у тебя был бы хвост!!!».

— А зачем он вам в вашем заведении? — спросила девушка.

— А затем, — улыбаясь и глядя мне в глаза, сказал жирдяй, — Что я его повешу под потолком и в него мои посетители, мои ЛЮБИМЫЕ клиенты, будут свои окурки тушить и пустые бутылки кидать.

— Ах!!! – вскрикнула девушка, — Бедненький!!!

— Это ОН БЕДНЕНЬКИЙ?!!! — Возмутился толстяк, — Это он то бедненький!!! Лежит себе, его, понимаешь, кормят, поят… вот молока сколько жрет, сволочь!!! Это его ты жалеешь Машенька!!! А что рабочий люд??? Что они??? Ты о них подумала???

— А что? – удивилась девушка.

  — А ТО!!! – возбуждался жиртрест, — Что люди работают, понимаешь, доченька, — РАБОТАЮТ!!! Целый день без продыху совершенно!!! А вечером им надо расслабиться!!! Выпить, покушать, отдохнуть!!! А что – НАДО!!! И покидать бутылками вот в него, например, А КАК ЖЕ!!! Развеяться и отвлечься тоже необходимо!!!

  — А!!! Развеяться, — поняла наконец девушка, — повеселиться после работы значит???

Толстяк расплылся в улыбке и его страшная рожа стала ещё страшнее: — Конечно!!! Девочка!!! Конечно, — и он посмотрел опять на меня, — а этот их и развеселит.

— А понятно, — сказала Маша и посмотрела на меня. И опять посмотрела ласково так, нежно, — Рабочим надо развлекаться.

— Конечно надо, — подтвердил толстяк, — Вот  его подвешу под потолком… Только вот боюсь обосрёт он у меня там всё… И воняет от него.

— А вы его помойте!!! – предложила девушка.

— Помыть. – задумался жирдос, — помыть конечно надо… но вот как???

— А из шланга, — додумалась маша, — у моего папы есть поливочный шланг, он из него своё авто моет, вот из него и полейте на этого.

  И толстяк обрадовался находчивости этой милой девушки: — А ведь точно!!! Умница Машенька!!

 И они пошли за шлангом в дом.

Потом меня мыли под холодной водой. Девушка наливала мне на голову, на лапы и панцирь моющее средство, пахнущее малиной, а толстяк поливал из шланга, смывая мыльную пену и грязь с моего тела.

  — Вы бы его в большую клетку пересадили бы, — попросила после мойки девушка.

— Ничего – разберемся, — сказал толстяк и пошел искать грузчика и транспорт, чтобы меня перевезти из этого чудного двора. А девушка ещё раз посмотрела на меня своими нежными глазами, сморщила свои розовые губки в роде поцелуя и, помахав мне ручкой в бежевой перчатке, побежала куда-то, как будто о чем-то вспомнив.

И опять меня везли, который раз эти дни. Только теперь меня не укрывали брезентом. А ехал я так – в отрытом кузове, под солнечным светом, под дуновением теплого летнего ветра, под скучающими взглядами прохожих, ехал в свое странное будущее.  Неизвестность, пахнущую спиртом и рабочим потом, табачным дымом и Засранозавром.

Похожие статьи:

Рассказы → Сон

Рассказы → Чудовище

Рассказы → Видли Вайун.

Рассказы → Проклятое дитя

Рассказы → Юнга с "Белого карлика" - 18