- Ах ты ж, околодок стоеросовый! – дед Пахом наблюдал, как огромный серебристый бок космического крейсера сверкнул в глаза оранжевым отблеском заката и выровнялся по горизонту, погасив инерцию массивным выбросом топлива. Облака выжгло и разметало на километры вокруг. Растительности и живности на земле, похоже, тоже досталось.
- Чавой такое, Пашунь? – бабка вышла из сеней, вытирая руки выцветшей тряпкой.
- Опять окаянных принесло! – Пахом Филиппыч махнул рукой в сторону небесного явления. - Гляди, чо творят, крест им в душу!
Деревья около дома качнуло воздушной волной.
- Ох, гости дорогие! Опять прилетели. А это ж рядом с Ивантеевкой?
- Один хрен, и к нам явятся. Как пить дать!
В этот момент высоко над землей глухим стоном отозвались тонны металла: в днище инопланетного корабля разверзлась черная пасть, через несколько секунд дробью выплюнувшая вниз горсть темных точек.
Пахом Филиппыч – все еще крепкий мужик - стоял, упершись руками в бока, и сурово взирал на иноземный дождь, льющийся на родные просторы. И таки не выдержал:
- Свалка им здесь, что ли?!
- Ой, ну ладно, взбеленился! Чавой они тебе сделали-то? - Дарья Никитишна не особо разделяла переживания мужа.
- Как чавой? Ходют потом, над душой моей человеческой издеваются.
- Падши же. Жалко их.
- Падши, не падши, а дело свое знают. Тьфу! – дед сплюнул в сердцах наземь и пошел к сараям.
- Ох, вояка, – постановила баба Даша и вернулась к своим делам.
***
- Ты куда? – Дарья Никитишна подозрительно окинула деда взглядом.
Филиппыч стоял в ватнике – утром слегка подморозило - подпоясанный, грудь украшал патронташ, а за спиной ноздрями в небо ощетинилась двустволка.
- На охоту, значит, – постарался обыденным голосом супружник, смотря куда-то в сторону.
- Врешь ведь! Я ж тебя как облупленного.
- Ты, бабка, это. Того, – шмыгнул дед носом, но не стал продолжать. - К вечеру жди меня, в общем. А то и того. К утру. Пойдем, - кивнул он прислонившемуся к забору Кольке, соседскому пареньку.
Баба Даша знала, что старому лишь бы пар спустить, но все же крикнула вдогонку: «Пацана береги! - и уже тише, - Терентьевна не простит».
***
- В окопы! – дед быстро потянул парня в лесную чащу и прижал к земле. Они дошли почти до самой Ивантеевки, когда на дороге появились фигуры людей.
- Какие окопы, деда Паш? – Колька лежал на сырой осенней траве, обняв старое отцовское ружье.
Пахом Филиппыч промолчал. Прищурившись, он внимательно рассматривал бредущих по дороге людей.
- Идут, значит. Татары, монголы! - преломив двустволку, достал по очереди два патрона, дунул и аккуратно - с любовью, вправил каждый в отверстие.
- Деда Паш, ты чавой? - парень побледнел как первый снег. И уже, сам себе не веря, - Мы ж на охоту…
- Ото ж, - дед перевел взгляд на молодого, еще не знающего жизни спутника, и, увидев оторопь в глазах, перевернулся на бок к нему лицом.
- Эх, Колька, Колька, мало ты еще на свете был, - Филиппыч на мгновение задумался, как бы взвешивая слова. - Думаешь, чо мамка одна тебя воспитывает? Федот, отец твой, где?
Пареньку не сразу удалось проследовать за неожиданным вопросом. Но то, что они отвлеклись от назревающего членовредительства, слегка его успокоило.
- Мамка говорит, что сиберги забрали. Я его почти и не помню.
- Вот то-то и оно. Сиберги… - будто пробуя слово на вкус, проворчал Пахом Филиппыч. - Супостаты! Ну уж нет!
Дед перелег опять на живот, выставил ружье вперед и прицелился.
- Я им покажу, как людей портить!
Раздался жгучий хлопок, ружье, впившись в плечо, встало на дыбы. И еще раз! Колька только и успевал, что дергаться, не ожидая такой прыти от деда. И пока Филиппыч вытягивал из ствола дымящиеся патроны, малец выглянул из-за бугра, ожидая уже увидеть трупы и несущихся к ним разъяренных людей. Однако, те просто остановились, слегка покачиваясь и недоуменно озираясь вокруг. У Кольки отлегло.
- Деда Паш, промахнулся.
Филиппыч исподлобья покосился на молодого.
- Запомни, Коля. Дед Пахом не промахивается, - и, выглянув на дорогу, добавил, - не берет дробина окаянных. Как и тогда. Беда…
- Чавой они тебе сделали-то, дед?
- Эхх, вы ж, молодежь, и не знаете. Хотя и мы не думали, что вот. Опять. И оставался, ведь, на селе последний, а и тот сколько мужиков сгубил. И отца твоего. Теперь, вот, и не знаю, выстоим ли, - дед тревожно теребил бороду.
Паренек начал догадываться, что люди на дороге и есть те самые сиберги, по словам мамки, похитившие его отца.
Дед глянул на него и вздохнул.
- Не копай голову, скоро все поймешь. Пойдем до дому, - Филиппыч встал, вскинул ружье и пошел вдоль дороги лесом. Колька поплелся следом. Когда снова вышли на грунтовку, он оглянулся: вдалеке маячили фигурки иноземцев.
- Что ж теперь делать, деда Паш?
- А теперь, Николай, спасет нас только стойкость духа да Господь Бог, - Пахом Филиппыч поднял глаза к небу и осенил себя крестным знамением. - Помоги, сила небесная, живым от неживых.
На подходе к деревне дед кивнул Кольке на старую яму, заваленную землей и кусками ржавого металла: «Вишь, это еще те - с прошлого раза».
У первого дома их встретила тётя Глаша. Опершись о калитку, она взволнованно глядела на «охотников».
- Ну чего там, дядь Паш?
- Идут, Глашенька, идут ватагой дружной, - теперь, перед лицом неизбежности, деду оставалось только бодриться.
- Господи, опять! Вот наказанье-то.
- Опять-опять, Глашунь. Ты теперь за своим-то глаз да глаз.
Когда двое вышли в центр деревни, к ним вдруг, вынырнув из тени магазина, подплыл Мамадул Георгиевич.
- Пахом Филиппыч, Коолька! – покачивась, промямлил он еле внятно, но глаза его наводили вязкий гипнотический морок. - Даввайте нна трраих.
Как по волшебству у него в руках появилась бутыль, видать только купленная.
Кольку с детства учили не смотреть в глаза дядьке Мамадулу, поэтому он отвернулся. А дед Пахом не смолчал.
- Что ж вам в одиночку-то не пьется, супостаты?! Иди, вон, своих встречай. Окисляйтесь вместе. Пойдем, Колька. Мамка давно волнуется, поди.
Они обошли припухшего и плохо соображающего Мамадула Георгиевича и направились к дому.
Тот стоял, провожая их пустым взглядом. Мамадул Георгиевич был обычным сельским пьяницей. Но не только.
Особенно это вот место:
