Гематоген

Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленныйи тусклый свет.

Живи еще хоть четверть века -

Все будет так. Исхода нет…

А. А. Блок

***

Ночь, улица, фонарь, аптека.

– Агрхагрх, — прорычал разваливающийся на запчасти мертвец, а про себя подумал «Дышать труднее день изо дня! Господи, черт тебя подери, что ты с нами делаешь? Решил нас наказать? Убил бы всех. Зачем полумеры? Почему мои руки меня не слушаются? Почему пальцы отваливаются, будто это сифилис в последней стадии? А как же душа? Разве для этого гнилого сосуда? Зачем такие муки, Господи?»

Стоя на коленях у разграбленной аптечной витрины, зомби выглядел необыкновенно разбитым.Понурый, тихий, скулящий. И совсем-совсем мертвый. Страшным его назвать было нельзя. Как нельзя назвать страшным бесформенный обрюзгший труп, прогнивший со всех сторон кусок мяса, обернутый в брюки и рубашку.

Просто мерзкий. Необыкновенно противный. До тошноты. Но ни капли не страшный.

 Жирные трупные черви, копошащиеся аккуратно над верхней губой, создавали занимательную иллюзию, будто мертвец что-то напевает себе под нос. Не достает для полноты картины губной гармошки и ковбойской шляпы с широкими полями. На руках и в правом боку у него не хватало приличных кусков мяса. Кто-то жадно выхватил аппетитный кусок из плеча, оголив ключицу. Рой назойливых зеленых мух, кружащий плотным облаком, не приносил мертвецу никаких неудобств. Жужжат себе, и пускай жужжат.

   Капли смердящей слизи, перемешанные с трупной жидкостью и остатками непонятно как модифицированной крови в этом тухлом теле, со звоном разбивались о гранитный пол аптеки, отполированный подошвами тапочек неповоротливых бабушек. Воротник из бардовой крови, свернувшийся твердой коркой, начинался у подбородка и тянулся вниз по драной  рубашке вплоть до пупка. На руках не осталось ни одного целого ногтя — все живьем сорваны. Или уже не живьем.

Свет ближайшего к аптеке фонаря – одного из немногих уцелевших на разгромленной взрывами улице – освещал неловкие передвижения мертвецки медлительного вора. Таких безнадежно больных посетителей аптека еще не видывала. Лекарства тут, к сожалению, бессильны.

Неуклюжими руками он пытался открыть один из сотни ящиков гигантского шкафа. Кипельно белый коробок из добротной древесины пестрил красно-яркими разводами. Пенопластовую табличку с непонятной надписью  каким-то чудом он умудрился сорвать, а вот самый обыкновенный латунный шпингалет никак не поддавался. Будь у него целы слезные железы – заряд мелкой дроби злобного прохожего попал аккуратно в лицо, он точно бы расплакался от беспомощности. Громко-громко, на весь квартал, будто писклявая девчонка, у которой соседский мальчишка отобрал любимую куклу.

Но он молчал. Молчал и тихо сопел, старательно дергая неподатливую дверцу. Дернул – ничего,  дернул снова – что-то в замке хрустнуло, но шпингалет держался. Только щель появилась. Еще одна попытка открыть, и  указательный палец предательски хрустнул, а затем неестественно выгнулся внутрь ладони. Кожа порвалась, кость выскочила наружу, но кровь не брызнула. Боли он совсем не почувствовал. Хоть какие-то плюсы.

– ЕКРГРХХ, — закричал зомби, а про себя подумал, перебирая взглядом палец за пальцем: «Минус четыре. Осталось всего шесть. Ну, откройся же ты! Откройся! Ящик! Ты мне нужен! Мне нужны лекарства! Мы же, мать вашу, разваливаемся на части!»

Шпингалет звонко бился о дужку, но ящик открываться не собирался.

– Крхгрх, — на полу кто-то захрипел.

 Отхаркивая проглоченные по утру человеческие кишки, голая и грязная, мертвячка развалилась на полу поверх битых пузырьков и витринного стекла, в россыпи таблеток и пестрых пилюль. Под  её утробным мычанием подразумевалось следующее: «Не переживай, родной мой! Не злись, прошу тебя! И не умирай. Ради Бога, не покидай меня и не оставляй одну! Ножки-то мои оторвало. Ты помнишь эти ножки? Ты помнишь эти глазки? Эти красивые любящие глазки! Что же со мной стало, Антон! Я люблю тебя, Антон! Люблю».

Антон же старательно боролся с ящиком и молчал. Битва мертвеца не на жизнь, а на смерть. Ирония судьбы, бессердечная ты сука.

Ящик с лекарствами стоически боролся. Видимо, возомнил себя сейфом. Выглядел целым и невредимым.

Спутница же выглядела из рук вон плохо. Да что там плохо, просто ужасно. Вздулась, подгнила, смердела и разваливалась. Сожранное накануне мясо старой жилистой бабки выходило из нее сплошным потоком, что совершенно не смущало барышню в общении с любимым мужчиной. Светлые некогда волосы от кончиков до корней измазались в темно-алый цвет, отчего девушка стала похожа на одну из тех неформальных малолеток, что красят волосы дешевым тоником из дня в день. Ужасный тон, пожженные пакли, кудластые завихрения – отличная прическа по временам зомбиапокалипсиса. Большинство из модниц лишилось своих помпезных гнёзд в одночасье и насовсем. Вместе с головой.

– Арырырыры, — почти что по-собачьи завыл мертвец, вихляво поднимаясь с колен. Ноги его чудовищно тряслись, тело била противная дрожь, прилипшее кусками стекло отваливалось мелким градом, а руки беспокойно перебирали выпуклости на стене. В рыке и клокоте определенно угадывалось «Люблю».

Он попытался улыбнуться. Жалкое зрелище. Мышцы на лице третий день как отказали, и потому милая улыбка напомнила хищный волчий оскал.

Так он и простоял несколько минут. Молчаливый и улыбающийся.

Мертвая девушка на полу с неким запозданием улыбнулась ему в ответ. Во рту у нее не хватало половины зубов, а щеки были разорваны так сильно, что лица совсем не осталось. Осталась лишь зияющая черная дыра на некогда прекрасном личике.

Свет от ожиревшей к концу месяца Луны дополз до ее обгрызенных ног, и оттого бесцветные в темноте остатки некогда живого существа — сине-зеленые кишки, бледно-серые искромсанные потроха, вывернутая наизнанку полость живота — засияли всеми цветами мертвой одноцветной радуги.

Серой и мрачной.

Разлетались и отскакивали миллиардами крохотных алых блесток в разные стороны гнилостные выделения, замазывая мерзким слоем пол под барышней. «Кап-кап-кап» — эхом разносился звон от одного темного конца зала к другому. «Хыщ-хыщ-хыщ» — пытался хрипеть изувеченным горлом мертвяк, сипло втягивая воздух отверстиями непонятно зачем и почему.

Собравшись с силами, она села, опершись на стену:

– Хырхгрыр, — девушка бесконечно тоскливо промычала и взглянула любимому в мутные, белесые глаза.  Глубоко-глубоко. Нырнув и почти достав до самого сердца. Жаль, что оно уже не бьется в его груди, как раньше. «Ты не спасешь меня, Антон. Ты не спасешь себя! Все кончено! Взгляни на нас. Мы – гнилые куски мяса, разве ты не видишь? Разваливающаяся тухлятина!» — читалось в ее взгляде.

 И Антон это послание прочел. Прочел и камнем рухнул на пол, уставившись на звездное небо за окном.

С начала эпидемии прошло вот уже четыре дня. Со дня его смерти -  немногим меньше.

Укус, лихорадка, смерть. Затем воскрешение. Так вышло, что они с Аней – девушкой на полу – оказались в самой гуще событий по своей вине. «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали» говорится в пословице. Носы беднягам никто не отрывал, а вот ноги Ане отгрызли еще при жизни. Толпа мертвецов тогда пчелиным роем облепила несчастную и наверняка сожрала бы, но Антон пришел на помощь. И изрядно искусанный, умер с ней в тот же миг.

Воскресли они также вместе. Друг возле друга.

Боль ушла, беспокойство испарилось, словно его и не было никогда, и алые сердца умолкли навсегда. Лишь только нежность и забота, что питали влюбленные друг к другу – никуда не делись. Любовь не умирает.

–  Грыхрыркн, — почти шепотом промямлил мертвец и на четвереньках направился к спутнице. Не преодолев и пары метров, он споткнулся и завалился, распоров правый бок острым углом витрины. Из живота что-то вывалилось. Под неуклюжим мертвецом захрустело стекло, затарахтело железо, а сам он, видимо раздосадованный такой позорной нелепостью, зарычал, изрыгая из уродливого рта пробирающие до костного мозга всхлипы и стоны.  «Я тебя не брошу! Я умру с тобой. Снова»  -  его слова были понятны ей как никогда раньше.

Она потянула обгрызенные руки к нему навстречу, жамкая пальцами в воздухе, как это делают маленькие грудные дети при виде мамы.  Спустя несколько неторопливых минут, мертвец прижал возлюбленную к расхристанной груди. Неуклюже, топорно и грубо. Затрещали хрупкие косточки. Но Аня ничего не сказала против. Лишь смотрела на него в упор и тихо скулила.

Необычайно громкие хлопки раздались вблизи от аптеки.

Мертвячка обреченно заплакала. Последние в ее организме слезы прочертили на грязном лице две соленые тропинки.

В тот момент им обоим казалось, что в груди у каждого происходят какие-то метаморфозы. Души, ускакавшие из тел при первой возможности, виновато вернулись обратно. Яркий, но в то же время необыкновенно ласковый, убаюкивающий свет ударил по глазам. Собрав всю волю в кулак, он что есть силы, прижал любимую к своему сердцу, и прежде чем отключиться,  отчетливо услышал это живое «тук-тук-тук» где-то глубоко внутри.

– Вот и конец, — подумал мертвец.

И умер.

Уже навсегда.

***

– Андрей Петрович, гематогена хочешь? – рослый дядька в дутой куртке присел у сгоревшего остова мятой «десятки».

– А где мы его возьмем, Юрка? Медведя валить в зоопарк пойдем? Ась? — собеседник радостно ощерился.

– Зачем медведя, — прошептал в темноте Юрка, — вон аптека, там наш гематоген.

– Можно, — поморщился Петрович, — если только на пять минут и без тотальной зачистки. У меня вон, — он махнул головой за спину, — десятка два патронов осталось, не больше. Боюсь, не сдюжим, если толпа пойдет. Бежать придется.

– Хватит, — произнес напарник и продекламировал шепотом пару четверостиший:

Жаль, что руки кривые — сломал автомат.
         А зомбарь "на хвосте" об асфальт чешет стопы.
Быстро пятки сверкают, и уши звенят.
Ведь не любят людей мертвецы-мизантропы.

Скоро рухнул зомбак — подвела гравитация,
Заревел горько, бедный, от этой кручинушки.
Подвернулась ступня, не хватает в ней кальция,
С рационом таким нужно пить витаминушки![i]

Затем улыбнулся  и добавил:

 –  Правдивый стих, зараза. По нынешним-то временам. Чтобы не ломаться, запасемся витаминами. Пять минут и полные карманы. «Аскорбинки» не забыть бы только, да кальция.

– Ты заставляешь меня выделять слюну в безумных количествах, — Петрович сплюнул на вздыбленный коркой асфальт и звучно хрюкнул.

Хрюкнул и тут же утер усатый рот рукавом черной кожаной куртки. Длинное ружье, новенькое и чистое он заботливо положил себе на колени, забрался в рюкзак, что висел за спиной и достал оттуда россыпь красных пластмассовых патронов. Неспешно зарядил и немного погодя стукнул легонько прикладом своего напарника:

– Высоко сижу, далеко гляжу?

– А то,  -  Юрка  распластался на дороге посреди развалин, всматриваясь в оптический  прицел винтовки, — в аптеке жмуры топчутся. Парочка — она и он. Готовые почти, в фарш.

– Валим или сами выползут?

– Истребляем, — бросил Юрка и спустил курок.

С первого выстрела он почти вдребезги разнес мертвой девушке голову, второй выстрел пришел парню аккуратно в грудь, чего тот по известным причинам совсем не заметил. Третья пуля прошла слишком высоко, раздробив в щепки дверцу шкафа. Пузырьки и баночки повалились из шкафа лавиной. Юрка выстрелил в последний раз и суматошно вскочил на ноги. Эхо разлетелось волной, застряв в соседних домах, словно тянущаяся жвачка.

Звякнуло стеклами и затихло. Ощутимо хлопнуло по ушам.

– Твою мать, Петрович, — он бросил взгляд в сторону аптеки, — два выстрела в молоко! Девку завалил, а парень еще дергается. Кончай голубков.

Напарник лишь кивнул и неспеша затрусил к аптеке, озираясь по сторонам. На шум и гам эти твари сбегаются с чудовищной скоростью. В ушах у Петровича гудело так, будто он оказался внутри большого церковного колокола, голова шла кругом. Тем не менее, он отчетливо слышал шорох и тихое животное сопение из-за прилавка. Входная дверь разбита, коридор залит кровью. Поворот, еще один, и еще. Вот они!

От такой картины он откровенно опешил. Парень тихонько выл, убаюкивая на руках  умершую девушку. Губы его шевелились, а руки медленно и неуклюже поглаживали волосы. Тихий всхлип, похожий на рыдание, с первых секунд забрался к Петровичу глубоко в душу, наполнив ее чувством невосполнимой потери. Парень поднял голову и взглянул Петровичу в глаза.  Охотник остолбенел, руки онемели. Не в силах устоять, он выронил ружье и завалился на груду мусора, безмолвно уставившись на парочку.  И в ту же секунду попытался высказать все то, чем наполнилось за эти дни его сердце: «Они всё понимают».

Громкий хлопок слева, вспышка яркого света, и верхушка черепа мертвеца разлетелась на куски. Безжизненной гнилой тряпкой он рухнул на пол подле девушки. Провалился вниз, словно марионетка, которой подрезали веревки. Подоспевший Юрка удивленно уставился на Петровича:

– Ты чего это раскис, друг? – он подал мозолистую руку и помог подняться.

– Не знаю, этот мертвец какой-то необычный.

– Необычный говоришь? – Юрка нехотя взглянул на трупы и брезгливо пнул парня ногой. – Обычный. А главное – мертвый.

– Показалось, значит.

 Петрович поднял ружье с пола, отряхнулся. Тяжело выдохнул и, немного смутившись, тут же спросил у напарника:

– Как думаешь, они что-нибудь чувствуют? Что-то понимают?

– Хех, ты, что ли головой при падении ушибся? — Юрка подмигнул. – Как они могут что-то понимать. Твари голодные и только. Сколько наших сожрали, помнишь? То-то же. Разумные, мать их так!? Ага! Как кольчатые черви! Безмозглые ходячие желудки! Валить их нужно! Всех подряд!

Он перешагнул через трупы и открыл холодильник с гематогеном:

– Что стоишь, набирай! – Юрка кинул спортивную сумку под ноги.

– Наверное, ты прав, — пожал плечами Петрович и присоединился к напарнику.

На полу, куда спиной завалился застреленный мертвец,  кровью на белом кафеле было старательно выведено одно короткое, но чертовски дорогое по нынешним временам слово.

Жизнь.

Похожие статьи:

Рассказы → Собачье печенье

Рассказы → Обычный вечер

Рассказы → Смерть им к лицу [18+]

Рассказы → Ханни

Рассказы → Зомби_и_кальций