Ветер в струнах

-    А Паганини сыграть можешь?

Могу. Отчего не мочь. Я всё могу. И Паганини. И Моцарта. Музыку ветра, который запутался в струнах виолончели…

Играю. Случайный прохожий кривит губы. Стоит, надвинул цилиндр, только нос торчит. Трость свою, из чёрного дерева, вертит в руке, да ногой по мостовой постукивает в такт.

Зеваки подходят ещё, останавливаются, слушают. Дама с собачкой, талия рюмкой затянута в корсет, утирает глаза кружевным платком. Дети с гувернанткой, в одинаковых костюмчиках и круглых шапочках, одинаково раскрывают рты.

Прохожий с тростью бросает монетку в раскрытый футляр. Круглая жёлтая монетка, с большими цифрами. Я такой раньше не видел. Ничего, сойдёт. Верно говорят: берёшь чужие, отдаёшь – свои…

Я всё жду, когда появится Она.  

Она приходит по вечерам, когда солнце садится в спутанные кроны деревьев. Иногда это бывает раньше, иногда позже. А чаще всего её нет. И я стою на тротуаре под фонарём, пока из заведения напротив не выйдет последний клиент. Это предлог, жалкий предлог для полицейского. Он знает с моих слов – и это правда - что мне нужны деньги. Очень, очень нужны. И что я готов играть что угодно для любого за одну, самую мелкую, монету.  

Вечер опускается незаметно. Вот чёрная тень от ратуши, от её башни с большими круглыми часами, перечеркнула мостовую, уткнулась острым пальцем в окна борделя. Нет, нет, на самом деле это заведение мадам Петунии, известной модистки. У неё под крылышком работает несколько достойных юных девиц. Очень искусных в деле пошива нижнего белья. От клиентов отбоя нет…

Полицейский останавливается возле меня, раскуривает сигару – подарок мадам Петунии. У мадам отличные сигары.

-    Ветерок сегодня, - говорит. – Скоро домой?

Киваю. Знаю, что ветрено. Это он так, для разговора. Вынимаю из кармана отложенную для него долю. Он, как всегда, берёт не глядя, но всегда надкусывает монетку. Дружба – дружбой, а фальшивые шиллинги – врозь.

-    Ветерок, - отвечаю. – Скоро домой.

Полицейский уходит, попыхивая сигарой. Последние окна из огненно-красных становятся чёрными – солнце зашло.

Велосипедист в вязаном трико и спортивном кепи катит мимо, шуршат новенькие шины. На ходу бросает мне монету в футляр. Ловко, я так не умею. Всё, что я могу -  играть на виолончели. Здесь я виртуоз. Директор театра всегда говорил: «Господин Бонифаций, вы настоящий мастер. Ваши пальцы нужно хранить в банковской ячейке!»
Он больше не говорит так. Последние слова, которые директор мне бросил, вместе с выходным пособием, были не для дамских ушей.

Только идиот станет ссориться с владельцем заведения, в котором работает. Видно, господин Бонифаций не слишком умён.

В первый раз я увидел Её год назад. Большие глаза, как у испуганной птицы, худенькие плечи, и скрипичный футляр, прижатый к груди. Потом мне довелось увидеть и саму грудь – белую и нежную, в прорехе разорванной блузки. А ещё жирную руку господина Амбросия – владельца театра, шарящую там, между белых полукружий, мнущую розовый кружок соска…

Жалобный крик, треск рвущейся блузки, звук оплеухи, разбитая губа, пятна крови на щеке – и запутавшийся в декорациях виолончелист, увидевший лишнее.

Потом сплетни, тихий скандал за кулисами и в кулуарах: пропала дорогая скрипка. Кто взял, неизвестно, но люди видели… ох уж эти молодые вертихвостки!

Скрипку вскоре нашли, а в составе оркестра Она так и не появилась.

Никто не поднял шума. Только идиот Бонифаций, который решил, что он незаменим. Скоро, очень скоро он убедился, что это не так.

И вот я стою на улице между ратушей и борделем, в животе у меня с утра пусто, в открытом футляре – немного денег. Никто не возьмёт на работу музыканта, получившего «волчий билет». Я жду, когда придёт Она.

С реки наползает туман. Поднимаю глаза к небу, смотрю, как лохматая туча поедает золотую луну.

Как всегда, я не заметил, откуда Она появилась. Тонкая фигурка, в облачке кружевной шали. Зонтик в руке, лица не видно в вечернем сумраке, только бледный овал, да характерная походка, быстрая и немного неровная.

Она проходит мимо, ветер развевает тонкую шаль. Всходит на крыльцо, и исчезает за дверью. Брякает колокольчик – большой медный колокольчик над крыльцом борделя. Да, моя муза работает там. Я не мальчик, чтобы считать её белошвейкой.

Представляю, как она сидит там, в холле, со скрипкой у щеки, и наигрывает весёлые мелодии для клиентов. Эта картина смешит меня, и Паганини под моим смычком становится поистине дьявольской вещью. Я играю, а по щекам текут слёзы – холодный ветер, господа.

Грохот колёс по мостовой, закрытая коляска подлетает, лошади фыркают, мотают головами. Снова звенит колокольчик, резко, отчаянно. Со ступенек сбегает Она, на руках – спеленатый, как кукла, свёрток. Что-то завёрнуто в кружевную шаль, прижато к груди.

Распахивается дверца, чёрный рукав, белые манжеты – кто-то хватает свёрток из рук. Она пытается взобраться внутрь. Сверкает белая манжета. Толчок в лицо, хрупкое тело падает на мостовую, коляска срывается с места.

Грохочут колёса, стучат копыта, Она смеётся. Смотрит вслед, качается от смеха, комкает в руках шаль. Глупый Бонифаций стоит, как статуя, и не понимает ничего. Её смех режет мне слух, он немузыкален. Веду смычком по струне, ветер подхватывает ноты, вплетает в звук Её голоса, приглаживает, как вздыбленную кошачью спину.

Она затихает, тихо всхлипывает, поворачивается, чтобы уйти. Замирает стук колёс. Кто-то бежит, возвращается, сверкает манишкой. В темноте взлетают белые манжеты, в мелодию врывается звук пощёчин.

«Это не она… Подделка… Где скрипка… отдай, верни деньги… убью, убью…»

Она тонко вскрикивает, отталкивает его. Быстрый топот ног, что-то круглое, блестящее, падает и звенит по мостовой.

В свете луны вижу подкатившийся к моим ногам кругляш золотых часов с оборванной цепочкой. Слышу хриплое дыхание, тяжёлый стук башмаков, глухой удар. Она падает у стены, как сломанная кукла. Белая манишка склоняется над ней, белые манжеты, почему-то в тёмных пятнах, шарят внизу, у земли. Хрустит торопливо развёрнутый бумажный листок.

-    Тварь! Кто он? – Удар звучит глухо, носок тяжёлого башмака подбрасывает скорченное тело. – Где он?!

Тяжёлое дыхание, чёрное пятно на камнях расползается кляксой, неподвижно белеет тонкое лицо.

-    Ты видел?

Вот она, смерть. Во фраке, с белой манишкой и манжетах с бриллиантовыми запонками. Тяжёлая трость в руке покачивается, как палочка дирижёра.

-    Я музыкант.

Хриплый, визгливый смех, моя смерть сгибается пополам, хохочет, упирается руками в колени.

-    Музыкант? Тогда сыграй реквием! Проводи её душу в ад! Её грешную душу…

Он снова хрипло смеётся, будто кашляет, а я провожу смычком по струнам. Тонкий дрожащий звук рождается в глубине моей виолончели, повисает в воздухе. В нём свист ветра, дробный смех, звон монет о мостовую…      

Кто сказал, что звук – это ничто?

Играю. Знаю, что я – следующий. Качается тяжёлая трость, блестит в свете луны запачканный кровью набалдашник. Кто сказал, что смерть нельзя сыграть?

Ветер подхватывает обрывки кружевной шали, сухие листки с деревьев, что-то ещё, закручивает в маленький смерч. Туча вновь выплёвывает луну, её круглое золотое лицо смотрит на нас из-за шпиля ратуши с тёмного неба.

Ещё несколько маленьких сердитых вихрей вздымаются возле моих ног на мостовой, порывы ветра шевелят края чёрного фрака, дёргают бутоньерку на груди.

Смычок визжит, поёт, плачет, скользит и прыгает по струнам, как живой. Да он и есть живой, он часть меня, продолжение моей руки. Кто такой Бонифаций? Нет его. Есть только смычок, моя душа и музыка ветра, нечто целое, что нельзя описать словами.

Тихо всплывают в воздух обрывки кружевной шали, кружатся вслед звукам крещендо. Тёмный силуэт с крутыми бёдрами и тонкой талией шевелится, глухо вздыхает, рассыпает по мостовой горсть звенящих монет. Человек напротив меня делает шаг назад, хватается за грудь, где дрожит, пытаясь улететь, бутоньерка.

Глаза его выкатываются, рот открыт, человек пытается кричать, взмахивает своей тростью. Блеснув в полёте открытым циферблатом, золотые часы описывают круг над землёй, над трепещущей шалью, набирают скорость и влетают прямо в разинутый рот моей смерти. Хрип, хруст циферблата на зубах, надрывный кашель задыхающегося человека вплетаются в мою музыку, придают ей силу и остроту.

Мелодия достигает вершины и затихает, оплывает к мостовой в плавном диминуэндо.* Опускается на землю белая манишка, всплеснув, падают запятнанные манжеты. Стучит о камни затылок человека, брякают, выпав из мёртвого рта, измятые золотые часы.

Застывает смычок, выжимает последний звук из усталой струны и отпускает мою руку. Ветер, просто ветер посвистывает над мостовой, шевелит тонкую шаль, гонит прочь сухие листья.

Подбираю с земли свой футляр, собираю разбросанные монеты. Ветрено сегодня. Ночной патруль не любит ходить по ночам. Когда рассветёт, полиция найдёт два тела, брошенную коляску с фальшивой скрипкой и смятые золотые часы. А мне пора. Ночлежка ещё открыта.

Похожие статьи:

Рассказы → Властитель Ночи [18+]

Рассказы → Проблема вселенского масштаба

Рассказы → Доктор Пауз

Рассказы → По ту сторону двери

Рассказы → Пограничник