Быстрый полёт до Крамена

«Последний корабль» изнутри похож на желудок невероятного зверя: его переборки гофрированы, но не там, где надо, его потолок смят, как подол металлического платья, его пол – множество камней, по которым ступаешь босыми ногами, камней горячих и острых. Рулевой рубки у него нет, так как мозг его – невидимый компьютер, микросхемами растянутый по поверхности всего и вся. Мы дышим компьютером, ступаем по его платам, спим на его соединениях и, возможно, даже едим его, так как здешняя пища имеет странноватый, до подозрительности острый вкус.

«Последний корабль» всегда идёт строго к цели. В его электронном мозгу заложен один-единственный, известный не только его проектировщикам, но и самим пассажирам курс, и на курсе этом основаны имя и функция корабля. «Последний» – это дорога к добровольной смерти.

Наш полёт по счёту был шестьсот тринадцатым. Число это означало, что с разных точек созвездия компания «Эндергейт» послала уже шестьсот тринадцать «Последних кораблей» по известному всем маршруту – к чёрной дыре Крамен, составляющей часть изведанного космоса и находящейся у истоков настоящей пустоты. А ещё – что шестьсот тринадцатый по очерёдности корабль несёт к космической смерти партию пассажиров, пожелавших встретить даму с косой вне родной планеты. Шестьсот тринадцатый корабль, оснащённый системой жизнеобеспечения, которой нет даже на межзвёздных лайнерах: когда он войдёт в гипер-пространство, мы будем бодрствовать. Как сказал основатель «Эндергейта»: «Навстречу пустоте стремимся мы с открытыми глазами».

…Краткое знакомство состоялось ещё до выхода «Последнего» на орбиту Джулиета; пассажиров было немного, все давно находились в сознательном возрасте и, как положено при первом знакомстве, были сдержаны. Это вселяло уверенность в том, что никто не станет лезть с вопросами или устраивать истерики. Троица моих спутников выглядела разномастно, но на каждом лице читалась решимость и настроенность на бескомпромиссный полёт – недурно, учитывая, что обычно на этих кораблях набирается до десяти пассажиров, и половина из них поднимается на борт в невменяемом состоянии. Увидев, что нас всего четверо, я обрадовался, так как коллективная смерть – последнее, что привлекало меня в полёте к Крамену.

Пусть будет не количество, а качество, решил я, хотя от меня, конечно, ничего не зависело.

Когда в панорамном окне салоне показалась Фисса, верная луна Джулиета, Малингтон заявил, что намерен всю дорогу праздновать. Мы уставились на него, как на полоумного, но он не отступился.

Харбиэл Малингтон был ещё жизнерадостным, но уже седеющим джулиетянином с неприлично всклоченными волосами, переливавшимися когда-то багрово-красным оттенком. Время, пронизавшее эту непокорную шевелюру серебряными нитями, отнявшее её сочность, упругость, силу и блеск, намеревалось проделать то же и с её обладателем, однако пока что Малингтон стоически сносил притязания возраста: он был крепок, широк, языкаст и непосредственен.

– Мы летим к Крамену, я не ошибся? – ткнув меня пальцем в грудь, уточнил он. – Разве мы не умрём, сначала растянувшись, а потом сжавшись в точку? И не обратится ли наш корабль в ничто, вселенское ничто, а? А коли так, то что мешает мне, да и вам, если уж на то пошло, предаться последнему веселью? Безудержному веселью, а?

Я сказал, что «Последний» для вечеринок не подходит, что гофрированные, смятые, раскалённые внутренности не допустят веселья в своих пределах. Он обозвал меня снобом, мешающим другим с пользой проводить последние часы.

– А разве кто-то его так проводит? – спросил я.

 Словно желая меня поддержать (а может и придерживаясь того же мнения), Арматил Энтиб, сухой кашляющий старик, произнёс во всеуслышание:

– Кто желает веселиться, сходи, пока не поздно. Не за тем летим.

Малингтон и его обозвал снобом, громко фыркнул и ушёл к себе в каюту. До вечера он оставался в её пределах, и никто не слышал, чем он там занимается.

– Разве ещё можно сойти? – спросила у меня Кэй. – Я думала, теперь всё…

Кэй была хрупкой и едва осязаемой, и ей позволительно было задавать подобные вопросы. Но так как излишние сомнения и чрезмерная самоуверенность одинаково раздражали меня, ответил я не слишком вежливо.

– Конечно, уже поздно. Мы вообще теперь не сойдём.

– Это что же, люки задраены насмерть? – предположил Арматил, посмотрев в тёмное нутро коридора. – И запасного выхода нет?

Шутки. Шуткам не место на «Последнем».

Даже если мне нужно, чтобы они звучали.

…Чтобы достичь Крамена, бескровной альтернативной смерти человечества, нужно лететь прочь от обитаемой части космоса, прочь от цивилизации, от ума, от знаний. В бездонной, бездверной, безстенной пустоте нужно найти место, где световые сигналы звёзд истончаются, а сами звёзды попадают в черные, выталкивающие их свет объятия; туда и следует стремиться (если вы, конечно, летите на собственном звёздном корабле, а не на «Последнем», у которого координаты замурованы в стенах). Следует помнить, что намерения летящих должны быть серьёзны и нерушимы, ведь вокруг Крамена – пустота, нет ни единого обитаемого твёрдого тела, и стоит только передумать, не достигнув горизонта событий, как встанет вопрос о топливе. Редко какой корабль вмещает в себя запасы, достаточные для преодоления обратного пути, а Крамен иной раз так коварен, что даже в эргосфере чувствуется его сила. И если только вы не летите на межзвёздном топливном танкере, то существует лишь одна сотая доля процента вероятности, что ваш истерзанный корабль достигнет ближайшего цивилизованного мира.

У «Последнего» количество топливных капсул предполагает путешествие в один конец. Крамен – всегда итог, никаких запасных вариантов.

…До вечера никто, кроме Кэй, не показывался в салоне. А она любила вдаваться в подробности, рассказывая о себе, но также любила и поспать, и подробности эти я получал порционно. Часами, ход которых отслеживался ею по невообразимым тегеонским приборам, она лежала в гамаке, что свешивался с потолка её каюты, и дремала. А когда бодрствовала, то пила чай в салоне и выглядела сонной. Последняя из своего рода, единственная настоящая джулиетянка в нём, уникальный сплав воли и безволия, – она плыла сейчас на «Последнем», чтобы остаться последней. Ей было всего сто семьдесят пять лет; мой отец, в прошлом году переступивший этот рубеж, собирался вторично жениться. Она решила, что достигла нужного предела, решила, что пора ставить точку, а где ещё в мысленно обозримом пространстве сыщется точка жирнее, чем Крамен?

Я старался запомнить всё, что она говорила.

Моя каюта была крошечной, как стенной шкаф; большую часть её занимал подвесной гамак. Стеклянная часть помещения была оснащена точечными светильниками и гравитационной полкой, которая ни в какую не желала перемещаться к другой стене. На полке при заселении я обнаружил некую «Книгу лёгкой смерти» малоизвестного джулиетянского писателя, но так как подобная вещь не должна была мне понадобиться, я отнёс её в салон. Там ею немедленно завладел Арматил, хотя сомнительно, что новенький томик из тридцати металлических страниц мог содержать что-то необычное. На полку я положил брелок, данный мне братьями, и до самого вечера курсировал между салоном и каютой, надеясь застать кого-нибудь, кроме Кэй. Я должен был убедиться, что первое впечатление о них оказалось верным.

Ночью под безмолвные вопли космоса мне приснился Крамен, пожирающий моего сына. Потом Крамен превратился в меня, и я проснулся, обливаясь потом.

Первое утро на «Последнем» я встретил в компании Малингтона. Огненно-седеющий джулиетянин, развалившись в салонном кресле, болтал без умолку, пил и ел в три глотки и время от времени похвалялся своими мышцами. По его мнению, спорт придумали мазохисты – чтобы те, кому лень отрывать свой филей от стула, могли их ненавидеть.

– У меня, как ты видишь, проблем со здоровьем нет, – сказал он не без хвастовства, в очередной раз демонстрируя бицепсы. – Здоровый образ жизни позволил мне дожить до сегодняшнего дня.

– Так чего же ты купил билет на «Последний корабль»? – я хмыкнул.

– Мы тут все купили билеты, если что. И ты тоже.

– Конечно. Но я здоровьем не хвалюсь.

– У тебя его нет, что ли?

– Просто не жалуюсь, и всё. Так почему?

– Почему! Если бы можно было ответить на этот вопрос прямо!.. Ты не заметил, сколько я выпил?

– Нет. Какое это имеет значение?

Он вдруг глубоко вдохнул и тяжело выдохнул. Ладонь его сжала ножку высокой рюмки.

– Это значение убивает меня, – сказал он. – Как будто я – рыба, а спиртное – нож, разделывающий меня, снимающий с меня кожу, отделяющий мясо от костей. Я хочу избавиться от ножа, но не знаю как. Понимаешь? Мне сто восемьдесят лет, Грэм, а я всё ещё пью, не в силах остановиться, пью, даже расшаркиваясь на входном коврике Смерти. И я буду пить, потому что понимаю – теперь уже я не в силах исправить что-лтбо. Я стал раздражительным, порой ору на людей, меня кидает на стены во сне, и я удивляюсь, что ещё не забыл, как отжиматься.

Он сделал глоток из рюмки, но обнаружил, что осушил её до дна. Тогда он поднялся, чтобы найти что-нибудь выпить, но в салоне не оказалось ничего спиртного, пустая бутылка, которую он принёс с собой, сиротливо жалась к ножке стола.

– Чёрт, – произнёс он сердито, опускаясь в кресло, – голяк. Боюсь, что моих запасов на весь путь не хватит.

Малингтон задумался, и я незаметно покинул салон. Всю оставшуюся часть дня я штудировал маленький звёздный атлас, входящий в состав моего скромного багажа. Звёзды не были моей страстью, но они могли мне помочь. Теперь могли.

Второе утро само пришло ко мне: накрыло слабым ароматом дикого чая, дохнуло ускользающим сном – и умостилось на краю единственного в каюте стула. Некоторое время мне казалось, что я вижу сон, в котором нет действующих лиц, а есть только эмоции осязательных органов, но тихий звон ложки о край чашки заставил меня открыть глаза.

– А-а, это вы, Кэй, – сказал я, с трудом обретая баланс в качающемся гамаке. – Долго же вы спали!

– Я люблю спать, – она улыбнулась, и розовые глаза её расцвели. – В салоне угощают чаем. Хотите, принесу вам чашку?

– Это, если я не ошибаюсь, дикий чай?

– Дичайший.

– Я не пью его, извините. Как пристрастился к белому, так и…

– Не извиняйтесь. Чай далеко не самый лучший. Зато горячий.

Я подумал о том, что скоро нам будет ой как горячо и отнюдь не от чая.

– А у нас в Эттэгеле, – продолжала она, – в клубе, где я была председателем, каждый второй день декады подавали чай. Лучший чай во всей Эттэгельской империи, наверное.

– Разве это не был тот повод, ради которого стоило остаться? – спросил я.

Она не ответила.

Весь день мы с Арматилом играли в карты и курили запасённую им траву. В головах у нас пел звёздный ветер; когда вошедший в салон Малингтон попросился играть с нами, мы спросили его, принёс ли он ставку.

– Какую ещё ставку? – джулиетянин недоумённо уставился на нас. – Совсем укурились, придурки?!

Про кандидатов я забыл.

На третье утро никто не пришёл, за переборками не шумел, не пел и не грохотал, и я проспал до полудня. Когда поднял голову с подушки, подумал, что корабль уже достиг Крамена: стеклянная часть каюты открывала вид на абсолютную черноту. Ближайшие звёзды находились слишком далеко, чтобы играть роль маяков, и мои внутренние часы дали сбой. Невероятно хотелось есть, а мышцы требовали встать на беговую дорожку. «Последний», правда, мог предложить только поздний завтрак.

В салоне я столкнулся с Арматилом. Кашель старика сухим треском разносился по кораблю, и Малингтон скрылся от раздражающего его звука в своей каюте прежде, чем я переступил порог общей каюты. Проходя мимо меня, он раздражённо бросил:

– Сегодня мне приснился Крамен, и уж поверь, он был ничуть не страшнее, чем кашель этого сухостоя.

Энтиб услышал последний эпитет, но только скривился в ответ – кожа на его лице смялась, разрез глаз искривился, – а в следующую секунду он уже приветствовал меня, попивая из кружки что-то дымящееся.

– Откуда кашель? – спросил я, присоединяясь к нему за столом с тарелкой синтетического завтрака.

– А-а, у меня всегда от травы кашель, не обращай внимания. Сколько тебе лет, Грэм?

Я с интересом посмотрел на него. Сколько нам всем было лет, когда мы сели на «Последний»?

– Тридцать шесть, – сказал я.

– А семья у тебя есть?

– Два брата и отец.

– Нет, я о другой семье.

– Никакой другой семьи у меня нет.

– Чем ты занимался?

– Продавал машины.

– Космические или надземные?

Я усмехнулся.

– А какое это теперь имеет значение?

– Кэй говорит, что у тебя разбито сердце.

Я промолчал. Кэй проницательна, спору нет, но она не может знать всё. Она же спит, а когда не спит, то говорит.

– Так что? – продолжал Арматил, кашлянув скорее для вида.

– А что у вас?

– У меня – многолетняя надоевшая болезнь, и домочадцы ждут не дождутся, пока я отброшу копыта, потому что я богат, как космос. Так что с твоим сердцем? Кэй права?

– В каком-то смысле.

– И?

– Я всего лишь отчаялся, – мне хватило наглости пожать плечами. – Всего лишь отчаялся.

Арматил больше вопросов не задавал, но смотрел так понимающе, что я не выдержал, извинился и ушёл к себе. По пути обнаружил «Книгу» и сунул её под мышку. Читал часа два, но в голове метались обманчивые тени, слова складывались не в песнь отчаяния, а в оду смерти, и я швырнул книгу в стеклянное небо. Небо выстояло.

Смена дня и ночи больше не ощущалась. Я не почувствовал, как наступила ночь, и не был уверен, что она наступила. «Последний корабль», последняя ночь – символичнее некуда. Снов не было, были только какие-то обрывки, в которых моя семья уходила от меня, и я пытался проснуться, но не мог. Постепенно кошмары сменились провалом без видений, я проспал столько, сколько мне позволили попутчики. Через несчитанное количество часов в каюту ввалился Малингтон и потребовал присоединиться к их компании.

– Зачем? – спросил я, не двигаясь с места. – Что ты там устроил?

– У нас пирушка, – каркнул он. – Быстро вылезай из гамака и пошли пить. Мы вышли из гиперпространства, и через пять часов мы ворвёмся в Крамен, как грабители в банк. Тогда уже будет не до пьянки, а у меня, между прочим, остались ещё три бутылки превосходного кодрэ.

– Хочешь быть бодрым, как морской ветер, когда сожмёшься до размеров атома?

– Всё равно каким, лишь бы не трезвым. Давай, давай, пошли.

Это мероприятие не вписывалось в мои планы, но я надеялся, что смогу обернуть его в свою пользу. Выудив себя из гамака, я отправился в общую каюту вслед за бесцеремонным джулиетянином, от которого уже разило спиртным.

Салон сверкал огнями. Измятый потолок и горячий пол бликовали, в панорамном окне нарождался финал, а на столе стояло стекло и лежали закуски. Жаль, нельзя было в последний момент попробовать настоящей пищи: об этом «Эндергейт» как будто не подумала. Закусывать кодрэ искусственно выращенными фруктами – удовольствие то ещё.

Арматил резал синтетику, Харбиэл разливал спиртное, а мне отвели роль главного пьяницы.

– Всё уже сделано, так что тебе остаётся только насладиться плодами наших трудов, – сказал Малингтон, протягивая мне бокал.

– Говоришь так, будто самолично настаивал кодрэ и шпиговал фрукты металлом, – я ухмыльнулся. – Что, Кэй не участвует?

– Она собиралась навести на корабле порядок и присоединиться к нам, – сказал Малингтон. – Хотя не думаю, что Кэй будет пить с нами: она всё-таки нормальная.

– Тогда за понимание, – провозгласил Арматил, и мы чокнулись.

Звон бокалов заполнил салон и мою голову.

Через полчаса мы чокнулись на самом деле. Малингтон пел, Энтиб пил, а я смеялся. Несколько раз мы менялись ролями, и синтетическая еда без труда проникала в наши желудки. Казалось, что в этот раз мы не ели компьютер, а пили его, или он пил нас, что вернее – бокалы опустошались с фантастической быстротой, а в мыслях возникали провалы. Никто не вспоминал о серьёзности, с какой ступил на борт «Последнего».

Потом погасла часть корабельных огней, и на салон словно опустились сумерки. Малингтон предложил разжечь костёр, но мы со стариком не согласились. Посмеялись, хотя и нервно. Под кашель Энтиба, возникающий именно в тот момент, когда показывалось дно его бокала, мы откупорили последнюю бутылку. Кодрэ снова полилось рекой. Через час мы были пьяны в хлам.

Потом пришла Кэй. Увидев, что адекватность покинула её спутников, она слабо улыбнулась и пожурила нас за разведённый свинарник.

– А я прибралась в каютах, – добавила она. – Не знаю, правда, так ли уж это нужно теперь, но… пусть лучше мы умрём в чистоте.

– Шшш! – Малингтон, дурачась, приставил ей палец к губам. – Кто тут говорит о смерти? Мы не умрём! Смерть – это насильственный уход, а мы всего лишь… всего лишь покинем мир живых.

– А какая разница? – спросил Арматил.

Он предложил Кэй бокал подходившего к концу кодрэ, но она отказалась.

– Я тут нашла кое-что, – её пальцы пошарили в кармашке вязаного жакета. – У тебя, Грэм.

– Мм, – сказал я.

А потом увидел на её расчерченной морщинами ладони брелок и подавился. В голове вспыхнул план, о котором я за поглощением кодрэ забыл, и тут же пришла мысль, что это даже хорошо, что Кэй нашла его. Пусть лучше Кэй, чем слишком умный Энтиб или дурашливый Малингтон.

– Для чего это? – спросила Кэй и нажала кнопку. Брелок тоненько пискнул, кнопка засветилась.

– Такими вызывают свои машины, – догадался Харбиэл и пьяно захихикал. – На чёрта ты принёс его сюда, Грэм? Мы же вот-вот провалимся в Крамен!

Я взял брелок из руки Кэй. Та смотрела на меня глазами, в которых читалось желание понять.

– Это ваше спасение, – сказал я, на мгновение пожелав, чтобы розовый взгляд снова зацвёл.

– Эй, ты куда? – не поняли они.

Я бросился вон из салона. Некоторое время за моей спиной не было слышно ни звука, потом разбился бокал, и они бросились догонять меня.

– Что ты имеешь в виду, Грэм? – нервно спросил Малингтон, почти вместе со мной подходя к задраенным люкам. – Какое, к дьяволу, спасение?

Я посмотрел в его рыжие глаза. В них не было сомнения, но не было и понимания. Не было смирения, но не было и бунта. Знает ли Малингтон, чего он хочет сейчас? Теперь, когда до Крамена рукой подать, когда чёрная дыра сама с минуты на минуту протянет к нам свои космические руки – о чём они все думают теперь?

Кивнув своим мыслям: они поймут, пусть и не сейчас, – я поднял брелок на уровень глаз и, показав его им, сказал:

– Эта штука послала сигнал на корабль моих братьев, которые должны перехватить «Последний». Они сделают это, потому что об этом просил их я. Кэй, вы сделали за меня мою работу. Спасибо.

– Что-то я не понимаю… – начал Малингтон, но Амартил прервал его:

– «Последний» нельзя перехватить, – уверенно произнёс он. – Этот корабль не остановится, даже если мы захотим.

– Я не собираюсь останавливать его, – ответил я. – У вас будет пять минут, чтобы покинуть «Последний», перебравшись на корабль моих братьев.

– Стой, стой! – Харбиэл замахал руками. – Что вообще происходит?!

– Я отправляю вас назад.

Они уставились на меня недоверчивыми взглядами.

– В каком смысле «назад»? – спросил Энтиб.

– В прямом, Амартил, в самом прямом. Мои братья заберут вас с «Последнего». До Крамена должен долететь только я.

– Какого дьявола, Грэм?! – завопил Малингтон. – Мы все туда летим! Мы заплатили две чёртовы тысячи четтеров, чтобы познакомиться с костлявой именно таким путём!

– Это враньё.

Взбешённый Харбиэл замер, как оглушённый.

– Что…

– Грэм, нам нет резона врать, – сказал Амартил. – Мы все летим на «Последнем», а этот корабль не останавливается на попутных остановках.

– Я знаю, – мне удалось выдавить улыбку, но она получилась слишком горькой. – Но вы обманываете самих себя, думая, что можете вот так просто умереть. Умирать должны только виновные.

– Виновные? – как эхо повторила Кэй.

Мне не хотелось смотреть на неё. Я знал, что больше не увижу цветов.

– Поэтому я отправляю вас обратно, – твёрдо сказал я, решив больше не размениваться на эмоции. – Корабль братьев будет здесь с минуты на минуту. Они поймают нас в своё стыковочное поле и обеспечат неподвижность двух кораблей относительно друг друга. Потом они протянул гофро-канал. Проварят обшивку лазером, в результате чего произойдёт разгерметизация. В гофро-канале хватит кислорода, чтобы вы успели перебраться на другой корабль. Потом «Последний» отпустят на волю.

Амартил схватил меня за локоть, и я увидел, как потемнели его бледно-серые глаза.

– Ты пойдёшь с нами. Мы тебя здесь не оставим!

Я покачал головой.

– Нет.

– Но почему, дьявол тебя побери?!

– Я убил своего сына, вот почему.

Старик медленно отпустил мою руку и, кажется, даже отступил на шаг. Кэй поднесла слабую ладошку ко рту, но не издала ни звука, а Малингтон внезапно разразился бранью. Когда он замолчал, я произнёс:

– А теперь скажите мне, ваши прегрешения, истинные или мнимые, так же страшны, как моё? Вы так же достойны смерти, как достоин её я? Может, есть что-то более серьёзное, чем раскаяние, которым не вернуть былое? Может, вы сможете простить меня, если я сам себя не прощаю? – Я усмехнулся. – Нет, друзья мои, мои последние друзья, или люди, которых я почитаю за честь называть друзьями, и которые могут не считать меня другом, учитывая сказанное мной, нет, я не позволю вам умереть. Вы поймёте, что я поступил правильно, когда вернётесь. А пока… Крамен приближается.

Камни пола под нашими ногами вздрогнули.

– Это они, – сказал я. – Мои братья.

С противоположной стороны к «Последнему» приближалась смерть. Моя справедливая смерть.

Похожие статьи:

Рассказы → Проблема вселенского масштаба

Рассказы → По ту сторону двери

Рассказы → Пограничник

Рассказы → Властитель Ночи [18+]

Рассказы → Доктор Пауз