Бог из Чёрного озера (Часть II)

VI

Мы вышли к небольшому охотничьему домику, сложенному из почерневших и растрескавшихся брёвен. Домик от времени ушёл в землю. Снизу на нас печально смотрели чёрные мутные окошки. Я нагнулся и заглянул в одно из них, но увидел лишь непроглядную темень. Гоблины раскопали дверь, сорвали проржавевшие ушки, к которым крепился старинный замок, и мы вошли внутрь.

Избушка была почти пуста – из обстановки в ней были только пустые пыльные полки на стенах, пустой рассохшийся буфет, крепко сбитый, но шаткий стол, да пара лавок, предназначенных для спанья. В углу стоял тяжёлый, окованный железом сундук, но ничего, кроме старых тряпок, поеденных молью, в нём не оказалось. А теперь, старый и заброшенный, домик служил пристанищем лишь для семейства летучих мышей-ночниц, которые обосновались прямо под крышей.  Порывшись на чердаке, я обнаружил несколько почерневших веников пижмы и помёт летучих мышей. Я осмотрелся и отыскал в тёмном, плотно затканном паутиной углу керосиновую лампу с расколотым закопченным колпаком. Выкрутил почерневшее медное колёсико, чиркнул спичкой, и на огарке фитиля возник маленький огненный язычок. Язычок вяло шевелился, словно светящийся слизень, и лениво освещал избушку тусклым светом, источая тонкую струйку чёрного дыма. На тёмном, потрескавшемся срубе замелькали длинные причудливые тени. В свете лампы мы обнаружили старую чугунную печурку. Пока я выгребал старую золу, гоблины споро натаскали дров. Мы затопили печь, поставили на неё греться несколько открытых банок тушёнки, и вскоре избушка наполнилась уютным, живым теплом и ароматом еды. Скинув сапоги, я развалился на лавке и почувствовал, что ночные страхи и голоса остались за маленькими мутными окнами, подёрнутыми паутиной – там, в непроглядной черноте ночи. Словно призраки, бродили они вокруг домика, заглядывая в окна, но попасть внутрь уже не могли. После долгого дневного перехода разлечься на мягком спальном мешке было настоящим блаженством.

– Кого или что мы видели на поле? – спросил я, запуская алюминиевую вилку с погнутыми зубцами в банку разогретой оленины.

– А, с глазами-то? – отвечал Снюф. – Это Дарья-капустница. Ты её не бойся, она смирная.

– Что ещё за капустница?

– Дарья-капустница жила в деревне неподалеку, – принялся рассказывать шаман Чуф. – Сейчас-то этой деревни давно уж нет, а раньше тут жили люди. И домик этот муж её строил. Потом-то война началась, муж её ушёл, да так и не вернулся. А её на сносях оставил. Захотелось Дарье как-то капусты  – вот ни жить, ни быть, а возьми да подай капусты. А в деревне-то той бедно жили. Решила она потихоньку кочешок с поля утащить. Дождалась Дарья, когда стемнеет, вышла на поле, а там сторож был. Он впотьмах да с пьяных глаз её не признал – на воров пришлых подумал, да и зарубил топором – ружей-то в деревне не было. Поутру-то он, конечно, увидел, что натворил – испугался, а тело в лесу схоронил. Люди её, правда, потом отыскали, но кто убийца – так и не дознались.  Похоронили её на старом кладбище (сейчас от него только поломанная ограда, да пара крестов осталась). Да видно, не хочет Дарья помирать, не отведав капустки. И выходит она ночью на поле. Хочется ей кочан сорвать, да ничего у неё не выходит – никак не взять ей капусту. Вот и воет она по временам.

Чуф закончил рассказ. Я вновь почувствовал, как по спине пробежал лёгкий холодок. Я поставил под лавку пустую консервную банку и закурил. Чёрная струйка коптящего дыма от керосинки поднималась к низенькому потолку избушки и мягко обволакивала потолочные балки.

– А что случается после смерти с человеком, животным или другим существом?

– Когда на земле умирает – трава вырастает, когда в воде тонет – рыба съедает, – просто ответил Чуф.

– А понимание бога у вас есть? Ведь во что-то вы верите.

– Бог если и есть, то ему до нас дела нету, – ответил Чуф. – Раньше, дед мне рассказывал, богом для нас Большая рыба была. Она была богом, потому что она произошла от той Рыбы, что икру отложила, из которой всё появилось. Она осенью в Чёрное озеро заходила, и мы туда же приходили, Большой рыбе поклониться и одного-двух из племени отдавали.

– Живыми?

– Большая рыба, что нашим богом была – падальщик. Ей живые не нужны, – только мёртвые. Только мы давно уже ходить туда перестали – решили, что без толку это. Приходит туда Большая рыба сейчас, или нет – не знаю. Я-то её никогда не видел.

– А что за Чёрное озеро? – спросил я.

– Озеро в лесу. Здесь недалеко. Его с Большим озером ручей соединяет, – сказал Гук. – В нём несколько островов есть.

– Вода в нём чёрная, потому и прозвали его – Чёрное озеро, – объяснил Снюф.

– Завтра и сам увидишь – мы вокруг Чёрного озера пойдём, – объявил Гук.

Меня клонило ко сну – я почувствовал, как по телу приятно разливаются тёплые волны усталости и закрыл глаза. Я представил, как огромная, страшная рыба медленно плывёт в чёрной, мёртвой воде, безразличная ко всему, и вяло двигает плавниками и хвостом.

Вдруг стены избушки содрогнулась, и послышался треск. Я приподнялся на постели и выглянул в окно, но из-за непроглядной тьмы ничего не увидел. По ту сторону я отчётливо услышал шаги: какое-то исполинское существо мягко ступало по хвойному ковру.

– Тихо все… – прошипел Гук. Я замер и перестал дышать.

Шаги не прекращались. Кто-то огромный ходил вокруг избушки и тяжело втягивал воздух, принюхиваясь к необычному запаху дыма и тушёного мяса. Во тьме явственно слышалось.

– Уффф… Уффф…

Гоблины затихли, напряжённо вслушиваясь в шелест шагов и сопение. Шаги прекратились. Стены избушки снова вздрогнули, как будто тот, снаружи, налёг на них своим бесформенным телом. Гук незримой молнией метнулся к столу и задул огонь.

Не помня себя от страха, я смотрел в окно. Вдруг с той стороны надтреснутого мутного стекла я увидел огромное, величиной с блюдце, жёлтое око с круглым, совиным зрачком. Никакой угрозы или злобы я, впрочем, не почувствовал – это было спокойное любопытство древнего существа, хозяина дальнего леса, привыкшего к тому, что здесь, в его обители, он не имеет равных себе противников. Он лишь хотел знать, кто вторгся в его владения. Он смотрел на нас из ночной тьмы, изредка моргая тяжёлым морщинистым веком, покрытым длинной щетиной, и тяжело дышал.

– Уффф… Уффф…

Через несколько мгновений глаз растворился в ночи.

– Уфффффф… – в последний раз тяжело вздохнул исполин, и мы снова услышали мягкую поступь его шагов. Наконец, всё стихло: хозяин удалился в свои мрачные чертоги.

Разговаривать не хотелось. Я молча лежал на лавке в полной темноте, не в силах сомкнуть глаза, пока не провалился в серую бездну забытья.

VII

Мы проснулись, наскоро перекусили и, не медля, двинулись дальше. Лес поутру совершенно переменился: лучи осеннего солнца прорезали тёмные кроны сосен, пахло прелой хвоёй и грибами. На ветвях суетились белки: с верхушек деревьев то и дело падали кусочки хвои и ненароком обронённые шишки, над головами слышалось тихое потрескивание. Но стоило нам приблизиться, как осторожные зверьки исчезали в кронах деревьев. Гоблины были настороже, – навострив уши и держась за рукояти дубинок, они тихо двигались по мягкому лесному ковру, обшаривали кучи сухого валежника, заглядывали под желтеющие лапы папоротников.

– Нехорошо это, что Лесной Бугай тут бродит, – пробурчал Гук.

– Что, напасть может? – с опаской поинтересовался я.

– Какое там «напасть», – отмахнулся тот, – передавит всех, как жаб, да и дело с концом.

– Встречи с нами искать он не будет, – продолжил Чуф. – Толку ему от нас никакого. Но вот на глаза ему лучше не попадаться. Мы тут вроде как пришлые, а он следит, чтобы здесь всё по его порядку было. Захочет он на нас поближе поглядеть, да и прихлопнет невзначай.

– Лучше бы нам тут не задерживаться, – подытожил Гук.

Я понял, что речь шла о какой-то древней, неведомой силе, которая царствует в лесных чертогах и ощутил чьё-то незримое присутствие.

Постепенно лес становился гуще и темнее – стрекотание белок стихло, вокруг слышался лишь едва различимый, беспокойный шорох.

***

Через некоторое время мы вышли к Чёрному озеру. Кругом стояла мёртвая тишина. Над недвижной гладью воды, покрытой у берегов ряской, стеной высились древние ели – словно исполинские ведьмы, глядели они в чёрную глубину, силясь разглядеть древние тайны, сокрытые на дне. Там, где стволы соприкасались с водой, они обрастали бурыми водорослями. На деревьях, стоящих несколько поодаль, остатки водорослей служили пищей для лишайников, что покрывали деревья оранжевыми и бирюзовыми кружевами. Вдалеке из воды выдавался небольшой островок, поросший острой, как сабля, осокой и мхом. Лишь несколько небольших, скрюченных елей медленно умирали на островке. Они печально протягивали осыпающиеся ветви к берегу.

В полной тишине продвигались мы вдоль озера. Отойдя подальше от кромки воды, устроили привал. Костёр жечь не стали. Отобедали остатками тушёнки. Ели в этот раз мало и без аппетита – за исключением, разве что, Нюма. Да и тот, против своего обыкновения, поедал свою долю как-то вяло. Гоблины то и дело отрывались от еды и беспокойно вслушивались в тишину, окружившую нас.

Но лишь медленный, древний ветер обитал в этих мрачных лесных залах. Этот узник Чёрного озера устало бродил меж стволов деревьев, да изредка пролетал над эбеновой гладью воды, поднимая лёгкую рябь от полы своего плаща. От курева тоже отказались. Только Снюф радостно захрюкал и с нетерпением потянулся к протягиваемой мной сигарете, но подзатыльник Гука тут же заставил его передумать.

Всё также, не говоря ни слова, мы продолжили наш путь вокруг мрачного озера. Наконец Цук – молодой гоблин, сопровождавший нас, догнал Чуфа и что-то тихонько прохрюкал. Вероятно, идти оставалось совсем немного. Шаман выслушал его и жестом указал нам путь. Мы свернули от берега и двинулись в чащу. Шли, пока Чуф не приказал нам остановиться. Кругом росли огромные папоротники. Под ними я разглядел какие-то бесформенные неопрятные комья оливкового цвета, покрытые черными и бурыми пятнами – тот самый заветный гриб, который гоблины называют «козлиный чих». Грибы покрывали небольшую прогалину, заросшую папоротниками и мхом. Снюф опустил уши книзу, вытаращил глаза и затрясся на полусогнутых ногах. Чуф настороженно потянул ноздрями воздух. Взяв у меня норвежский нож, шаман осторожно, почти на цыпочках подобрался к грибам. Я думал, что он будет каким-то особым образом срезать их, но гоблин-шаман, встав на четвереньки, принялся подкапывать ножом землю, чтобы извлечь тело гриба целиком, не повреждая его. Он нетерпеливо, сердито хрюкнул, и Снюф с Цуком кинулись в чащу. Несколько мгновений спустя они вернулись и приволокли охапку крупных листьев, напоминавших лопухи. Движениями хирурга Чуф откапывал грибы из земли подносил к сидевшему рядом Цупу, который осторожно обдувал их. Затем шаман с великой осторожностью пеленал грибы в лопушины и аккуратными рядами укладывал в большой берестяной короб, поставленный рядом. Каждый слой он пурекладывал несколькими листьями тех же лопухов. Остальные гоблины, выставив вперёд копья, окружили прогалину и беспокойно переминались с ноги на ногу.

– А противоядие где достать? – шёпотом спросил я.

– Противоядие-то отыскать нетрудно, – прохрюкал, отвлекаясь, Снюф. –  Травка такая простенькая – она у нас возле стойбища почти всё лето растёт. У неё семечки ма-а-хонькие. Только на противоядие и годится. Сама по себе она бестолковая.

За его спиной незаметно возник Гук.

– Совсем, как ты, – тихо проворчал он и влепил молодому гоблину подзатыльник.

Между тем, берестяной короб шамана был почти полон. Чуф взял остатки лопуха, нарвал их кусочками и выложил доверху. Затем закрыл короб и аккуратно перевязал крышку берестяными плетёными шнурками.

– Возвращаемся, – скомандовал Гук.

Шаман поднялся и протянул мне нож, перепачканный землёй.

Сбор грибов был окончен, и мы двинулись в обратный путь.

Грибов на папоротниковой прогалине оставалось ещё порядочно, но гоблины, живущие на болотах, привыкли брать у природы лишь то немногое, что необходимо им для жизни. Грибы, дающие прилив сил, вселяющие в сердца гоблинов боевое безумие, использовались при защите от врагов. Когда же врагов не оказывалось, и обороняться было не от кого, грибы употреблялись при проведении празднеств. Кроме того, как объяснил мне позже шаман, через три года козлиный чих теряет своё свойство и становится бесполезными. Запаса же, собранного сейчас, хватало племени приблизительно на три года. Если же употребить весь собранный козлиный чих за один раз, целое племя гоблинов навечно потеряет свой и без того скудный разум и превратится в ораву бешеных животных – мечущихся с воем по округе и кидающихся на всё, что попадается на пути.

VIII

Заночевать решили в избушке. Гоблины, обладающие природным чувством направления, без труда отыскали дорогу. Пришли мы ещё засветло, но о том, чтобы поспеть в стойбище до утра, нечего было и думать. На свой страх и риск решили развести костёр – испечь капусту, которую прошлой ночью оставили в домике. Существо, которое гоблины называли «Лесной бугай» наводило ужас, но чувство голода пересиливало страх. Есть же капусту сырой было совершенно невозможно. К тому же в светлое время огонь не так сильно привлекает внимание. Мы отыскали суковатую палку и окопали небольшое пространство земли чуть поодаль от избушки (чтобы не спалить её ненароком). Короб с грибами повесили на сосне, что росла возле домика – козлиный чих уже созрел и мог начать понемногу выделять споры, поэтому хранить его в закрытом помещении было опасно.

Затем гоблины насобирали хвороста и наломали валежника, я срубил при помощи леуку несколько сухостойных деревьев, и мы развели огонь. В прогоревшие угли зарыли кочаны капусты, порезанные на четыре части.

Мы сидели вокруг костра, слушали потрескивание углей и вдыхали запах дыма и печёной капусты.

– Может, пока капуста испекается, хоть белок поохотим? – с надеждой спросил Нюм, потягивая носом воздух.

– И думать забудь, – пробурчал Чуф, уставившись на огонь.

– Белки тут же к Лесному помчатся, да и настрекочут ему, что их тут убивают да на костре жарят, – с видом знатока поддержал Снюф.

– Так я же только себе, – проныл Нюм.

Гук неодобрительно хрюкнул.

– Ну хоть одну-то белочку можно?.. – уже без всякой уверенности промямлил Нюм. – Я тихонечко…

Ему никто не ответил, и жирный гоблин недовольно выпятил нижнюю губу и умолк – ему пришлось смириться с тем, что на сегодняшнем столе мяса ему не видать.

Капуста, впрочем, вышла отменная – через пару часов горячие, слоистые кочаны пропеклись и источали прекрасный, домашний аромат. При помощи ножа я счищал угли и нарезал капусту ломтиками. Затем присыпал пожелтевшие, запечённые дольки солью и перцем и неспешно, с удовольствием подкреплялся.

Гоблины пожирали капусту вместе с углями – они отгрызали прямо от четвертей кочана, держа их, как куски арбуза. Жадности им было не занимать, и, несмотря на свои небольшие размеры, каждый слопал по половине крупного кочана. Нюм же упрятал целых два, после чего его недовольство, вроде бы, улетучилось. Насытившись, мы не мешкая загасили угли и направились в избушку. Гоблины довольно выносливы к холоду – в своих домиках-типи они могут переносить морозные зимы, но любят тепло, да и спать предпочитают не под открытым небом.

Остатками дров затопили печь. Я зажёг керосинку, и мы устроились  отдохнуть после еды на грубых стареньких скамьях.

– Завтра рано уходить надо, – объявил Гук. – Чтобы пока не рассвело, успеть поле пройти. Да и по берегу Большого озера дорога нам пока закрыта – рыбаки, которых мы вчера повстречали, могут нас там поджидать, да ещё и подмогу привести.

– Как же мы пойдём – неужто через кустарник? – Спросил я. – Мне через него и за неделю не дойти.

– Разделиться надо, – сказал Гук. – Мы через кустарник пойдём, ты – другой дорогой.

– Не хотелось бы мне одному по берегу озера идти.

– Надо тебе на большую дорогу выходить. Когда поле пройдём, мы напрямую двинемся, а ты свернёшь – через полдня на дорогу и выйдешь, а там уже и до дома доберёшься.

– А я бы вдоль озера пошёл, – начал было Снюф, – эти дураки больше не сунутся… – вдруг он смолк. Гук задул керосинку, и в избушке сразу стало темно – предвечерний свет едва-едва проникал в маленькие мутные оконца. Несколько мгновений стояла абсолютная тишина. Затем я почувствовал лёгкую дрожь. Я отчётливо услышал уже знакомые нам тяжёлые, но при этом мягкие шаги – за дверью кто-то был. Это был тот, кто, учуяв незваных гостей, бродил вокруг избушки вчерашней ночью, заглядывал в окно огромным совиным оком и жадно принюхивался к прелому лесному воздуху.

Я прильнул к окошку. Сквозь грязное, треснувшее стекло были видны лишь неясные силуэты деревьев. Гоблины замерли, словно каменные статуи, вслушиваясь в шелест прошлогодней хвои под тяжёлой поступью, которая уже отдавалась в стареньких, полусгнивших половицах. Исполин не торопясь обходил вокруг избушки, основательно осматривал её, силясь понять, что за чужаки укрылись этой ночью за её ветхими стенами. Всё ближе и ближе слышалось тяжёлое дыхание:

– Уффф… Уффф…

Вдруг я почувствовал, как волосы на моей голове медленно зашевелились: сквозь мутное стекло я разглядел огромную, бесформенную фигуру, покрытую то ли нечесаной шерстью, то ли мхом. В ней угадывалось отдалённое сходство с человекообразной обезьяной – существо передвигалось на двух ногах, немного сутулясь, однако держалось не по-обезьяньи прямо. С огромной головы свисали свалявшиеся клочья – длинная, почти до пояса, борода. Лесной Бугай обернулся, и я обнаружил один-единственный глаз – огромное светящееся жёлтое блюдце с круглым зрачком. Он глядел спокойно и бесстрастно, словно из глубины веков.

Вдруг Лесной Бугай остановился и жадно потянул ноздрями:

– Уфффффф…

Что-то заставило его насторожиться.

– Короб… – страшно прошептал шаман. Не помня себя, он кинулся к выходу, но застыл на пороге, как вкопанный. Он не ошибся. Лесной Бугай приближался к сосне, на которой висел берестяной короб с грибами. Он обхватил ствол сосны своей огромной рукой, и вековое дерево, будто само собой, склонилось перед хозяином древнего леса. Сняв с ветки короб и положив его на ладонь, Исполин поднёс его к лицу и принялся пристально разглядывать незнакомый предмет, жадно принюхиваясь к нему.

– Когда я скажу – бежим, – шёпотом скомандовал Гук. Старый гоблин, которого не пугала ни одинокая ночь в зимнем лесу, ни схватка один на один с матёрым медведем, на этот раз с трудом сдерживал дрожь в руках. Я молча кивнул. Тем временем единственное око исполина переменило выражение – как будто в одночасье оно утратило мудрость веков и остекленело. Внезапно огромная ладонь, на которой располагался короб с козлиным чихом, резко, словно в неестественной конвульсии, сжалось в кулак. Несколько мгновений Лесной Бугай рассматривал собственную руку. Наконец, он разжал её. На огромной, грубой ладони лежали смятые остатки короба, а над ними в воздухе покоилось небольшое облачко, напоминавшее обыкновенную пыль. Осоловевший жёлтый глаз уставился на него.

– Уфффф… Уффффф… Уффффффф… – могучие ноздри жадно вдыхали странную пыльцу, а нижняя губа, словно огромный грибной нарост на стволе дерева, ходила ходуном, направляя споры гриба прямо в чудовищную глотку. Наконец, всё облачко без остатка исчезло в могучих лёгких лесного великана. Ещё некоторое время Бугай стоял неподвижно, словно приходя в себя после странного забытья.

– Уэк! – резко, отрывисто тявкнул Гук. Гоблины сорвались с мест и, словно пущенные из катапульты, кинулись вон. Я поспешил следом.

Как бешеные, помчались мы наутёк. Голенастые ноги болотных обитателей двигались с головокружительной скоростью. Не разбирая дороги, я бежал, изо всех сил, стараясь не отстать. При этом я удивился, как легко оказалось бежать через сумеречный лес – ноги сами находили путь между стволами деревьев: едва касаясь земли, они перемахивали через корни, раскинувшие свои огромные корявые щупальца. Вдруг за нашими спинами прокатился леденящий душу рёв, треск и шум падающего дерева. Затем мы почувствовали, как под ногами отдаются тяжёлые шаги. Шаги стали чаще – Лесной Бугай бежал за нами.

– Бежать, не останавливаться, – не переводя дыхание, велел Гук.

            Никто и не думал останавливаться – мы мчались, а вслед нам летели нечленораздельные вопли. Временами они переходили в некое подобие примитивной человеческой речи – напоминающей проклятья, заклинания и воззвания, которые на заре человечества наши предки обращали к высшим силам. Наконец, путь нам не преградила зловещая гладь Чёрного озера. Мы кинулись наземь, распластались в прибрежной траве. Тяжёлые шаги приближались. Мы замерли, не смея дышать. «Это конец», – подумал я. Нам не спастись – к нам, сюда, мчится Лесной Бугай, озверевший от спор ядовитого гриба. Я закрыл глаза и почувствовал, как на смену паническому ужасу приходит холодный покой неотвратимости. Между тем, шаги стали стихать, словно наш преследователь куда-то свернул. Неужто Хозяин тёмного леса потерял наш след и взял ложный путь? Неожиданно прогремел всплеск воды. Это Бугай, видимо, окончательно одурев от ядовитых спор, кинулся в чёрные воды озера. Всё стихло. Мы осторожно приподняли головы над прибрежной травой. Исполин скрылся под водой. Некоторое время мы смотрели, как на поверхности озера медленно расходятся круги. Наконец, вода вновь стала гладкой и непроницаемо чёрной, словно полированный эбонит. Через несколько мгновений мы ощутили сильный толчок, словно исходящий из земных недр. Озеро подёрнулось рябью. Удар повторился. Вдруг на поверхности воды показалась бесформенная голова Лесного Бугая, который отчаянно с кем-то боролся. Некоторое время враг его был невидим – мы могли лишь гадать о том, какой чудовищной силой должно обладать существо, если Бугай, гнущий вековые сосны не мог сдержать его, даже в припадке бешенства. Чудища боролись в полном молчании, лишь изредка мы слышали глухое рычание Бугая. Вдруг Лесной Бугай начал медленно подыматься, постепенно показываясь из воды, влекомый снизу какой-то чудовищной силой, как будто ему удалось оседлать некое огромное существо. Наконец, оно показалось на поверхности воды.

Мы остолбенели – Бог из озера явил себя нашему взору. Это был поистине гигантский чёрный сом с огромной пастью, в которой, как в кабине батискафа, мог бы уместиться весь наш небольшой отряд. Вокруг пасти, словно отвратительные полипы, шевелились усы. По бокам головы мутно светились маленькие жёлтые глазки. Огромное тело, длиной с автобус, вынесло своего седока на поверхность воды и снова ринулось в чёрную глубину. Но уже через несколько мгновений оно вылетело на берег и беспомощно забилось на земле, приминая кустарник и круша сухостой своим могучим, как таран, хвостом. Вслед за ним с яростным рёвом на берег, спотыкаясь и поскальзываясь, грузно выбрался Лесной Бугай. Он схватил своего врага за хвост, и что было силы принялся ударять его головой о вековые деревья. Оливково-жёлтое брюхо сома мелькало в воздухе, он отчаянно шевелил плавниками, размерами своими напоминающими огромные веера японских самураев, но за пределами своей стихии оставался совершенно беспомощным. Лесной Бугай уступал своему сопернику в размерах, но превосходил его по весу. Он раскрутил огромную рыбу в воздухе, и что было силу шарахнул её чудовищную башку о ствол огромной ели. Послышался треск: могучее дерево, не выдержав удара, разломилось пополам и с жалобным стоном повалилось наземь, увлекая с собой ели поменьше. Из чудовищной глотки сома хлынула слизь. Поток, источающий зловоние болотной тины и разложения, был такой силы, что нас обдало с ног до головы. Вдруг прямо рядом с нами в траву упал какой-то непонятный предмет. Гук инстинктивно подхватил его и положил рядом с собой. Лесной Бугай и вновь принялся раскручивать над головой страшную рыбу, собираясь прервать мрачное течение её жизни ещё последним чудовищным ударом. Внезапно узкий сомий хвост выскользнул из цепких лап лесного владыки. Огромная рыбина, кувыркаясь в воздухе, пролетела несколько метров и с грохотом упала в озеро. Великан тут же кинулся следом, силясь настигнуть ускользающую добычу, но попытка его была тщетной – озёрный бог уже ушёл на недосягаемую глубину и скрылся, зарывшись в ил под огромной корягой. Стволы деревьев содрогнулись от вопля злобного отчаяния.

Гук отрывисто хмыкнул, и гоблины, сорвавшись с места, кинулись наутёк – прочь из опасного леса. Я поспешил за ними. Позади себя мы услышали страшный рёв взбешённого лесного Бугая и треск ломаемых деревьев. Когда мы мчались через поле, на которые уже опускалась ночь, я вновь увидел серый силуэт, не ступающий по земле, а словно парящий над ней низко-низко. Разглядеть лицо я не успел – помню только светящиеся фосфором зелёные глаза. Свернуть или остановиться я не успел, но, к своему удивлению и ужасу, я не столкнулся с ним лоб в лоб, а прошёл сквозь туманную фигуру, как сквозь облако дыма. Когда мы были уже далеко, я почему-то вспомнил печальное выражение глаз на женском лице.

– Сворачивай к дороге! – велел мне Гук. Я взял вправо, отделившись от остальных. Через некоторое время я остановился, чтобы перевести дух – я стоял в абсолютной темноте. Кругом было тихо – только ночной ветер шептал что-то в сухой траве.

IX

Проснувшись по своему обыкновению засветло, старый Отшельник отворил дверцу своей землянки. Он вышел в тёмное осеннее утро, полной грудью вдохнул холодный лесной воздух, взглянул себе под ноги и остолбенел: небольшая тропка, ведущая к его скромному жилищу, была уставлена большими корзинами, сплетёнными из прочных ивовых прутьев.  Из одних, источая восхитительный аромат, горделиво выглядывали грибы – боровики, подосиновики. Таких прекрасных грибов не видел никто из людей – даже те, кому довелось исходить по лесу всю свою жизнь.  Другие корзины доверху полнились лесными ягодами – не кислой малосъедобной костяникой, а отборной черникой, ярко-рубиновой клюквой и морошкой с воздушными, жёлто-розовыми бочками. Ягоды эти были собраны на болотах, по которым никогда не ступала нога человека – путь к ним лежал через такие опасные места, что заслуживает отдельной истории. Некоторое время Старец стоял молча и глядел на это великолепие с открытым ртом, недоумевая, кто же мог поднести все эти дары. Затем, совладав с удивлением, он пожал плечами и принялся втаскивать корзины в дом.

X

Гук сидел на кочке и задумчиво вертел в руках предмет, вылетевший из глотки сома. Это оказался старинный, позеленевший от времени медный посох, изукрашенный необычной резьбой. Его изогнутая рукоять была выполнена в форме щучьей головы, которая смотрелась точь-в-точь, как настоящая. Эта деталь почему-то напомнила мне рассказ одного финна, которого я случайно встретил в одном из баров Хельсинки. Видимо, изрядно набравшись, финн рассказал о том, как огромная щука как-то раз вылезла из озера, взобралась на самую высокую ель и принялась распевать песни, да так страшно, что распугала всех зверей и птиц в округе[1]. Посох крепко сжимала оторванная человеческая рука, от которой остались лишь почерневшие кости. Странно, что за долгие годы эти кости не растворились в желудке огромной рыбы, однако возможно, они и не были там – если каким-то образом застряли в её чудовищной глотке.  Гук с трудом оторвал костлявую руку, державшую посох мёртвой хваткой, и что было сил швырнул её прямо в середину топи.

– А козлиный чих мы так и не добыли, – убитым голосом сказал Нюм, – получается, зря ходили. – Толстый гоблин тяжко вздохнул.

– Радуйся, что ноги целыми унесли, – проворчал Гук.

– Да уж… – глубокомысленно подытожил Снюф.

Мы сидели на болоте, среди облетевших молодых берёзок, стоял не по-осеннему тёплый день, который словно улыбался, глядя вместе с нами на мрачную находку гоблинов. Гук с любопытством осматривал своё новое оружие, а Снюф упражнялся с каменным копьём, которое перешло теперь в его владение. Молодой гоблин делал молниеносные выпады, пронзая копьём воздух, подскакивал, выписывал кульбиты, кидаясь на невидимого врага.

– Тот, кого вы зовёте Лесным Бугаем, нередко встречается в легендах и мифах разных народов, – сказал я. – Одни говорят, что это злой дух, который находит удовольствие лишь в том, чтобы мучить и убивать людей, заблудившихся в лесах. Другие утверждают, что существо это –хранитель леса, оберегающий свои чертоги от незваных гостей. Третьи верят, что это Лесной Бугай (точнее, его предок), научил человечество управляться с силами природы – возделывать поля, ковать сталь, строить жилища. Скорее всего, справедливо и то, и другое, и третье. Кто он на самом деле – сказать трудно. Может, какая-то слепая ветвь эволюции человека – разумное существо, отказавшееся от какой-либо формы общественной организации и избравшее уединённую жизнь в лесной чаще. Но древние относили его к сверхъестественным силам. Мы, русские, как вы, наверно, знаете, зовём его Лешим, у японцев это существо известно как Тэнгу. У басков – небольшого народа, который обитает в горах между Францией и Испанией, это существо известно как Бас-Жан. Согласно поверьям басков, Баса-Жан выходит по ночам из пещеры и идёт к жилищам людей…

Я замолчал. Меня никто не слушал – лёгкий ветерок гулял в кронах молодых берёзок, а на старом вязе кричала кукушка.

XI

Огромное существо, веками обожествляемое полудикими гоблинскими племенами, покидает свою мрачную обитель, окружённую вековыми соснами, стволы которых покрыты лишайником и гниющими водорослями. Ползком на брюхе, оно неуклюже проберётся по дну небольшого узкого ручья, ведущего в озеро Кубенское. Затем долго, прилагая огромные усилия, будет оно двигаться по песчаному мелководью, встречать на своём пути маленькие острова тростника, над которыми вьются чайки и утки-поганки, ночевать в донных ямах, поросших водяной травой. Выйдя на глубину, где ходят небольшие рыбацкие пароходы и усталые ржавые баржи, оно направится к истоку реки. Заляжет на дно и будет выжидать возле старого шлюза, пока ей, наконец, не удастся проскользнуть через речные ворота, притаившись под корабельным брюхом.

Рыба проплывёт под тёмными от времени опорами мостов; невидимая для человеческих глаз, будет охотиться на уток в тихих речных заводях. Ночами она проследует мимо спящих северных селений и вросших в землю часовен, невидимая для человека. Только чёрные, как пустые глазницы, окна покинутых, мёртвых деревень, рассыпанных по речным берегам, станут безмолвными свидетелями этого странного путешествия.

И однажды на землю придёт зима. Она застигнет рыбу на пути к Большой воде. Сначала из серых облаков полетят хлопья снега, которые будут таять, едва попав на бурую поверхность воды. Но снег будет упрямо продолжать свою тихую работу, и падать, падать, падать до тех пор, пока речные волны не обратятся в твёрдую, как камень, белоснежную дорогу. Снизу толщу льда будут лизать жёлто-зелёные волны реки, но до весны им не суждено освободиться из белого плена.

Но и подо льдом существо продолжит своё тайное путешествие. Пройдя через всё течение Сухоны, оно войдет в её старшую сестру – Северную Двину. И снова долгий, тяжёлый путь сквозь тёмную толщу воды, блуждание меж небольших скалистых островов, во множестве разбросанных по всему руслу реки, вдоль высоких, поросших чёрными елями берегов, мимо заброшенных кладбищ; долгие часы, проводимые в засадах на неосторожных речных обитателей. Теперь уже – до самого Белого моря. Выйдя, наконец, в Большую воду, оно вольётся в сонм огромных, неведомых морских чудищ и навечно сгинет в бездонной пучине.